— Сантьяго Карилльо, руководитель испанских коммунистов, еще шесть лет назад заявил в Москве, что его партия готова во имя свободы объединиться с кем угодно, — сказал доктор Эрнст. — Для него буржуазные свободы являются достижением, способным развивать и обогащать социализм, и упразднять их ни в коем случае нельзя.

— В том-то и проблема. Возможна ли справедливость, не ограничивающая личную свободу, — коммунисты Испании до сих пор не нашли ответа на этот вопрос.

— Во всяком случае, они верят, что возможна, и будут пытаться доказать это, несмотря на горький опыт гражданской войны. В этом плане Карилльо нашел общий язык с молодым поколением и левыми.

— Я, доктор, задаю себе вопрос: стали ли бы вы его расхваливать, если бы преподавали в немецкой школе в Мадриде?

— Вряд ли.

— А если бы преподавали в Федеративной Республике? Не навлекли бы вы на себя беду в соответствии с законом о радикалах или как он там у вас называется? Ведь если бы против вас возбудили дело, то все могло бы кончиться запретом на профессию, не так ли?

Доктор Эрнст смущенно улыбнулся:

— Вы умеете дискутировать. Но вы правы — не стоит вмешиваться не в свои дела.

На автостоянке Марью съязвил:

— Эй, на «Хонде», пора вылетать!

Михаэль Шуберт сделал вид, что не расслышал его слов. Закрепив свою школьную сумку и сумку Грасы, он взгромоздился на черно-красно-серебристый мотоцикл и завел двигатель. Внимательно прислушался к его торопливому тарахтению — это было частью ритуала — и жестом пригласил Грасу сесть сзади. И она, подчиняясь этому жесту, вскочила на мотоцикл и прижалась к парню, не приминув придать лицу отсутствующее выражение.

— Пока! — крикнула она товарищам.

Луиш покачал головой. Озабоченность и недовольство стали для него привычными чувствами. Мотоцикл у Михаэля был слишком мощным: его скорость достигала 200 километров в час, да и стоил он целое состояние — примерно столько же, сколько доля Луиша в «Каптагуа» или месячная зарплата всего персонала. И все это ему не нравилось, а главным образом не нравилось, что его красивая и рассудительная дочь так льнула к этому шалопаю Михаэлю. Казалось, оба они ждут не дождутся момента, когда останутся наедине. Боже, как быстро дети отдаляются от родителей! Только Жоржи еще долго будет близок ему.

У Луиша не хватило духа отчитать Марью за стенную газету: мол, необходимо помнить о правилах поведения в школе и рамках дозволенного. Когда сына что-либо задевало, лицо у него делалось таким беспомощным, что Луишу сразу становилось его жаль.

В конце авеню Република, как всегда, образовалась пробка. А Граса и молодой Шуберт, должно быть, уже добрались на своей «Хонде» до дома. Мучительно думать так о собственной дочери, но мозг услужливо воссоздавал их возможный диалог:

«Давай пошевеливайся!» — окажет он, с вожделением глядя на нее, а она со стыдливым укором ответит:

«До чего же ты нетерпелив».

На это он, очевидно, льстиво заметит:

«Виновата во всем твоя дьявольская привлекательность».

«И все?» — спросит она.

«А что, этого недостаточно?» — возразит он.

«Что же ты в таком случае ко мне липнешь?» — обидится она.

«Да ладно тебе, не так уж часто бывает в нашем распоряжении эта хибара. Но все пойдет по-другому, как только я сдам экзамены на аттестат зрелости…»

Зеленый свет светофора прервал этот воображаемый диалог.

У «Шератона» тоже пришлось притормозить. Сзади слышалось звяканье бутылок и голос Марью:

— Сколько их там — больше сотни? Если их все наполнить, мы окажемся на земле. Ну, что сказал Эрнст?

— Вы мешаете проведению учебных занятий.

— А больше он ничего не сказал?

— Сказал, что Граса одна из лучших учениц. Он был очень любезен. Наши учителя такими не были…

Следующая остановка у поворота на праса ди Помбал. Памятник стоял на очень высоком цоколе, поэтому надписей на нем меньше, чем на монументе Жозе I на праса ду Комерсиу или на памятнике Педро IV… Иллюзия революционной активности, которую усердно создавали кучки ультралевых. Их лозунги и листовки наводнили весь город. Их тексты, как и тексты воззваний, передаваемых по радио, содержали намеки на попытки коммунистов подчинить общественное мнение своим целям.

Возле парка дорога круто взбиралась в гору. Как назло, отказал переключатель скорости — машину опять придется ремонтировать. У перекрестка с руа Кастильо загорелся красный свет…

Вполне вероятно, что как раз сейчас Граса говорит: «Пожениться сразу после того, как ты получишь аттестат зрелости? А что будет с моим аттестатом?»

«Очень тебе нужны эти трудности?»

«Ах, мне уготована роль домохозяйки. Но этим я уже сыта по горло».

На это он возразит:

«Сейчас тебе приходится готовить на троих мужчин, а тогда только на одного, причем горячо любимого».

«А что будет с теми тремя, тебе абсолютно безразлично? — возмутится она. — Ты даже ни разу не спросил, чего хочу я».

«Ну и чего же желает мое сокровище?» — угодит он в ловушку.

«Зарабатывать собственные деньги… — В ее голосе появятся резкие нотки. — А не быть только твоим сокровищем! Ты разве не замечал, что мне хорошо даются языки?»

«Для нас вполне достаточно знания немецкого и португальского», — огрызнется он.

«Если ты так думаешь, мы никогда не научимся понимать друг друга…»

Нетрудно представить, как бы развивался диалог дальше, но сомнительно, чтобы дочь вела себя именно так. Все это Луиш придумал себе в утешение. А как часто люди по этой причине ошибаются. Вот и в данном случае, может, молодой человек вел себя безупречно, а Граса ему даже не пыталась возражать: зачем противиться закону природы? К тому же первому мужчине не надо обладать никакими выдающимися качествами, чтобы оставить неизгладимый след в сердце юной женщины…

Луиш сидел, глядя прямо перед собой, а со стороны гостиницы «Дипломатике» к скоплению автомашин, пока они еще стояли перед красным светом светофора, бежали со своим товаром продавцы газет. Марью купил у них свою любимую «Аванте!».

— Пристегнись, если намерен читать.

Вот и авенида Пашеку, действительно названная в честь одного из представителей семьи Изабел, инженера Дуарте Пашеку. Вновь заскрежетал переключатель скорости, а у «Хонды» пять скоростей и переключатель работает безотказно…

Длинный съезд по кривой к мосту. «…Коммунисты сидят там на краешке стула», — сказал штудиенрат. Неужели он прав? Снова пролеты моста закрыли корабль Карлуша, а казначейство все еще бастует. Однако место его представителей заняли ангольцы — комитет помощи собирал пожертвования, и люди давали больше, нежели обычную двадцатку. Когда Луиш доставал деньги, взгляд его упал на громадную статую Христа. Цементный Иисус смотрелся издали как огромный крест — неплохая идея!

Он держал руки широко раскинутыми, то ли благословляя верующих, то ли констатируя, что не в состоянии дать им даже совета.

— Ах, что будет с Португалией? — пробормотал он.

— Это мамина шутка, — произнес Марью несколько отчужденно.

Луиш дал газ. В последнее время он часто ловил себя на мысли, что копирует не только слова и выражения Изабел, но и ее интонации. Иногда он даже двигался как она, словно пытался таким образом сохранить память о ней. Это происходило скорее всего просто по привычке, которая за двадцать лет супружества стала его второй натурой.

Так почему же люди, становясь столь похожими, вдруг перестают выносить друг друга? Конечно, если признаться честно, их разъединила политика. Причем они в данном случае не были исключением, разрывы происходили и в других семьях — революция ни для кого не прошла бесследно. И все же неприятное чувство, охватившее его при мысли об Изабел, коренилось совсем в другом, глубоко личном. Интуитивно он чувствовал, что просто разочаровал ее, но чем именно — не знал.

Неужели все произошло из-за этого бюро, в котором сейчас дежурил Жоржи? Обозначившиеся в семье классовые противоречия вряд ли служили причиной ее ухода. Может, это был протест, который должен был заставить его одуматься? Однако протестом этим она ничего не достигла, и это ей пора было понять.