Алкоголь придал Урбино смелости.

— Когда вы меня освободите?! — кричал он. — Или вы решили меня медленно убивать? Сколько времени я должен торчать на этом темном чердаке?

— Мы вас сразу отпустим, как только власти освободят двадцать восемь наших товарищей, — попыталась успокоить его Бланка.

— Это значит, никогда?

— Это значит, в любой момент, — холодно заметила Бланка. — Почему вы в письме не попросили начальника службы безопасности помочь вам? Он ведь ко всему прочему ваш родственник, не так ли?

— Что нужно, он сделает… не беспокойтесь… А вот что потом сделают с вами, вы даже не представляете. Я многое о вас знаю… Я все знаю! Вы уже мертвецы! Все до одного!..

— Мертвецы, мы?! — вскричал Хорхе.

— Да, все, все…

— Да он, никак, тронулся?

— Я-то в своем уме…

Бланка предложила покинуть дом, не дожидаясь, пока нас схватят. В ходе жаркой дискуссии вдруг выяснилось, что председатель парламента сбежал, проделав дыру в решетке.

Хорхе вскочил на мотоцикл и помчался догонять его, полагая, что далеко уйти он не мог. Но преследование не дало никаких результатов — очевидно, беглеца подобрала попутная машина.

Положение создалось критическое. Как только Сандоваль доберется до полицейского участка, всем нам крышка.

Согласно плану эвакуации мы должны были разделиться на две группы. Первая группа, прихватив заложников и все необходимое, включая множительную технику, на двух машинах кружным путем направлялась в горы, а оттуда в соседнюю провинцию. Вторая группа, то есть группа прикрытия, в которую входили Хорхе, Бланка и один из шахтеров, занимала позицию на опушке леса с задачей обеспечить благополучный отход первой группы.

Едва группы успели рассредоточиться, как в небе появился вертолет. Он завис над нашим домом и обстрелял его из пулеметов. Хорошо, что дом к тому времени был пуст.

А спустя четверть часа на шоссе показалась колонна полицейских машин, сопровождаемая репортерами. Полицейские окружили и атаковали брошенный нами дом.

Под вечер я, грязный и уставший, не имея ни малейшего представления о случившемся, подъезжал к нашему загородному дому, где, как выяснилось позже, полицейские оставили с десяток своих агентов, в лапы которых я чуть было не угодил.

Затормозив на повороте, я машинально бросил взгляд на небольшую сосенку — она была сломана. Это товарищи сигнализировали мне о провале. Сигнал этот, несмотря на грозившую опасность, подала Бланка и тем самым спасла мне жизнь. Быстро развернувшись, терзаемый неизвестностью, я помчался в город на запасную нелегальную квартиру.

Почти все наши ребята находились уже там. На радостях я обнял Руперто и Хорхе, которые кратко рассказали мне о том, как им удалось передать заложников в соседнюю провинцию. Но каково было мое разочарование, когда я услышал, что двадцать восемь наших товарищей давно расстреляны! Получалось, что все проделанное нами ради их спасения, оказалось напрасным.

Это известие явилось для меня первым тяжелым ударом, а вторым ударом стал пробел в нашем плане, разработанном на случай возможного провала. Согласно этому плану Микаэла должна была остаться с нами, а она вернулась в город и в понедельник как ни в чем не бывало отправилась на лекции. Полиция, разумеется, уже установила, кому принадлежал загородный дом, и теперь родители Микаэлы и она сама находились под наблюдением.

Поскольку позвонить Микаэле было нельзя, Бланка пошла к ней домой и не вернулась, что заставляло думать о самом худшем.

Хорхе включил радиоприемник: диктор, читавший последние известия, рассказывал о нашем провале. По программе государственного телевидения передавали сообщение «об уничтожении банды левых экстремистов» и о бегстве председателя парламента из плена. Затем на экране появилось изображение загородного дома Микаэлы, бассейна и сада. Показали даже кучу матрацев, наши книги, несколько номерных знаков для автомобиля, но ни об оружии, ни о взрывчатке не упоминалось.

Через минуту на экране появился председатель парламента, но не в студии, а на месте происшествия. Он показал дыру в проволочной решетке и коротко объяснил, как ему удалось бежать, упомянув вскользь о двух других заложниках, которых, после того как был помещен в подвал, ни разу не видел, но слышал их жалобы и стоны.

Он говорил не столько о себе, сколько о других. Нас, своих похитителей, он особо не клеймил, упомянув лишь о женщине, которая дурно обошлась с ним после того, как он обыграл ее в шахматы. Далее он сказал, что лиц своих похитителей не видел и потому опознать их не сможет. Он просил полицейских довести это дело до конца и получше охранять его.

И тут я вспомнил, что в день похищения он видел Бланку в профиль и, следовательно, мог опознать ее. Боязнь за обеих девушек заставила меня пойти в ближайшую телефонную будку и позвонить родителям Микаэлы.

Трубку снял мужчина, но был ли то отец Микаэлы, я утверждать не берусь, так как ни разу не слышал его голоса.

— Кто говорит? — спросил мужчина.

— Карлос Пелес, студент, товарищ вашей дочери, — ответил я.

— Моей дочери нездоровится. Что вам угодно?

— Она обещала мне учебник…

— Ей сейчас не до этого…

— Она больна? Ее госпитализировали?

— Нет, она дома, но…

— Может, к ней кто-то пришел? Тогда я не стану мешать.

— Нет, но она уже легла. А вам очень нужна эта книга?

— Да, утром у меня экзамен.

— Тогда заходите, мы ее найдем.

Я поблагодарил и положил трубку, будучи твердо уверен, что он был у телефона не один и понял мой намек. Но это понял и полицейский, присутствовавший при разговоре.

Я вернулся на квартиру. Бланки все еще не было.

— Почему вы не помешали ей? — почти выкрикнул я. — Вы сами толкнули ее в пропасть!

— Мы не знали, что дело примет такой оборот, — оправдывался Руперто. — Она хотела только позвонить…

— Она вела себя так спокойно, — заметил Хорхе.

Я молчал, понимая, что большая часть вины лежит на мне, поскольку план спасения разработал я сам.

Ночь мы провели без сна. Всех мучил вопрос! что же теперь делать? Предлагали потребовать обмена двух заложников на наших девушек, но от кого потребовать? И потом, соглашаться на обмен — это значит признать вину девушек, а у Микаэлы было алиби, да и Бланка, Может, как-нибудь вывернется.

Двое суток я жил словно в угаре, чувствуя себя не в своей тарелке. Первую новость принес Хорхе, он видел Микаэлу в окошке родительского дома, на балконе и даже в саду. В пятницу она выходила на улицу, но за ней шел «хвост» и приблизиться к ней не представлялось возможным. Выходит, полиция арестовала Бланку, а Микаэлу использовала в качестве приманки. Я запретил Хорхе вступать в контакт о Микаэлой и тем более похищать ее, за что он обозвал меня трусом…

Среди бумаг, которые Руперто вывез из загородного дома, мы обнаружили дневник Бланки, который она вела вопреки инструкциям о безопасности. К счастью, события, происшедшие в среду, она записать не успела.

Зато, к своему огромному удивлению, я узнал, что она была влюблена в меня. Я ни о чем не догадывался, а она молчала из гордости и самолюбия…

В июне состоялся пленум Центрального Комитета, на который я явился как побитая собака. Однако ко мне отнеслись более мягко, чем я ожидал, мне даже не пришлось оправдываться. Первый секретарь держал себя так, будто все уже уладилось.

Бернардо выступил с оценкой положения в стране.

— Некоторые наши товарищи, — заявил он, — считают, что настало время направлять в столицу комиссия для подготовки вооруженного восстания. Они уже устроили не одну перестрелку и сожгли не один дом. Мы полагаем, что противник намеренно терпит это, чтобы уточнить, откуда наносятся эти булавочные уколы. Товарищи, если что-то предпринимать сейчас, то только в целях облегчения собственного положения. В противном случае это будет лишь на руку врагу. Нанесение безответственных ударов, лишенных политического содержания, не понятно народу. Это только поможет нашим противникам и развяжет реакции руки в рамках конституции…