Пришлось перекрасить машину, сменить номерные знаки и выправить документы, а главное — сократить число поездок. Теперь мы ездили на мотоциклах, на поездах и даже совершали длительные пешие переходы.

После вознесения участились различные ЧП. Как-то в пылу спора профессор Кордова заявил, что в знак протеста объявляет голодовку. Затем поблизости от нашего дома был замечен «бьюик» серого цвета с двумя штатскими, которые мало походили на туристов, выехавших отдохнуть на природе. А однажды с чердака раздались такие громкие стоны Дона Фернандо, что мы не на шутку встревожились. Пришлось подняться к нему и выслушать его жалобы.

Урбино лежал на спине, скрестив руки на груди, словно собрался умирать. Вид у него был действительно неважный. Слабым голосом он попросил оказать ему медицинскую помощь и пригласить священника. Выполнить его просьбу мы, конечно, не смогли, так как поблизости не было ни врача, ни священника. Да и как узнать, симулирует Дон Фернандо или вправду болен?

Пришлось пичкать его таблетками на свой страх и риск, а Микаэла даже сделала ему успокаивающий укол. Дон Фернандо потребовал бумаги, чтобы записывать температуру, число ударов пульса в минуту и прочее.

К этому времени мы решили отказаться от содержания Сандоваля за железной решеткой, считая, что вполне достаточно, если за ним будет присматривать дежурный. Сначала председатель парламента вел себя тихо и почти не разговаривал, но постепенно здоровый организм начал брать свое, и Сандоваль занялся гимнастикой. Спустя два дня он проявил интерес к классической музыке, и нам ничего не оставалось, как предоставить в его распоряжение портативный магнитофон с записями Баха и Шопена, а чуть позже и шахматы, которыми он, как выяснилось, увлекался.

О политике он говорил меньше всего. Как все правые, он презирал идеологию, которую использовал лишь для маскировки своих истинных целей. Позднее он стал заговаривать о женщинах, но не о супруге и не о своих любовницах, а о женщинах вообще.

Как-то утром на дежурство заступила Рената, не самая красивая из наших девушек, но в полутемном подвале и она вполне могла сойти за красотку.

— Ваши глаза я никогда не забуду, — сказал ей наш заложник.

Во время игры в шахматы он незаметно вытащил у Ренаты пистолет, торчавший из заднего кармана, и, направив на нее ствол, приказал:

— Ну, моя птичка, мы поменялись ролями; теперь ты станешь моей заложницей. Прояви благоразумие, и все будет хорошо… Разденься, и я верну тебе твой пугач… — Он преградил Ренате путь к двери и начал так срывать с нее платье, что отлетели все пуговицы.

Рената громко закричала и с силой ударила нахала, На ее крик прибежал Руперто, и все закончилось благополучно. Однако этот случай послужил нам хорошим уроком: ведь председатель парламента мог спокойно уложить из пистолета охрану и бежать.

Когда же в подвал спустился я, он заявил, что убивать никого не собирался, ибо это противоречит его убеждениям, и потребовал хотя бы два раза в неделю женщину. Пришлось вернуть заложника за решетку, отделив его таким образом от охраны.

Под вечер того же дня нас ждал еще один неприятный сюрприз — к нашему дому приближались какие-то люди, судя по всему, с вполне мирными намерениями.

Очевидно, наше пребывание в доме не осталось незамеченным для любопытных соседей. Сначала подходили к забору детишки, чтобы получить от нас по пакетику жевательной резинки и перекинуться несколькими словами с нашими девушками. Однако на этот раз пожаловали их родители, которых знал Руперто.

Пришлось пригласить их присесть в плетеные кресла возле бассейна и выпить по банке пива. Довольно молодой мужчина по имени Омар поблагодарил нас за то, что мы так хорошо отнеслись к его детям, и попросил, если это нас не затруднит, ежедневно заниматься с ними по часу письмом и чтением, поскольку в этой глуши учиться негде и не у кого.

Руперто объяснил соседям, что мы составляем небольшую группу молодых ученых, которые интересуются вопросами мелиорации, а я попросил их зайти завтра утром: к тому времени мы посоветуемся и решим, как поступить.

Как только соседи ушли, на меня напали все, кроме Руперто, убеждая, что просьбу соседей нужно уважить, тем более что контакт с простыми людьми нам не повредит. Более того, мы даже обязаны поддерживать с ними контакт, просвещать их, сплачивать, так как наш лозунг гласил: «Жить среди народа во имя народа!»

— Вечером, когда они свободны от работы, их нужно пригласить в дом, — предложил кто-то из девушек.

— В дом? — удивился я. — А если они услышат стоны Дона Фернандо или выкрики председателя? Что тогда? Если они слушают радио и знают о заложниках? Если Омар подослан к нам? — не сдавался я.

— Я его знаю, он не может быть шпионом, — возразил Руперто.

— Придется выбирать.

— Что выбирать?

— Одно из двух: контакты с соседями либо заложники. Одно исключает другое.

И тут меня вдруг осенило, что все это не обошлось без вмешательства Руперто.

— Это ты подговорил их зайти сюда, не так ли? — набросился я на него.

— Ну я, — сразу признался он, — Мне кажется, будет гораздо лучше, если в этот дом время от времени начнут заходить крестьяне, то есть наши союзники.

— Мы не можем отказаться от своих правил…

Между нами разгорелась настоящая словесная дуэль.

— Если ты не прислушиваешься к критике руководства, то послушай хотя бы нас… Давай проголосуем, Рене.

— Чего ты командуешь? Голосовать в такой обстановке!

— Обстановка нормальная. Ты хочешь нами командовать, хочешь, чтобы мы беспрекословно исполняли твои неумные приказы?

Чтобы сохранить единство группы, мне ничего не оставалось, как подчиниться воле большинства.

— Ты сам привел нас к изоляции, сам и исправляй положение, — сказал мне Руперто.

— Согласен, — проговорил я, стиснув зубы. — Мы переведем заложников в другое место, а здесь развернем пропагандистскую работу среди крестьян.

Однако найти новое место для заложников оказалось делом непростым. Правда, в городе у нас имелись две конспиративные квартиры, но обе они для этой цели не подходили.

Шли дни. Мы проводили политико-воспитательную работу среди местных крестьян, которые оказались на удивление понятливыми. Особым усердием отличались Омар и четверо его друзей, которых в скором времени можно было использовать как пропагандистов.

30 мая мне наконец удалось связаться с товарищами из соседнего района и договориться о том, чтобы они забрали наших заложников, если мы передадим их группе оружие. Пришлось согласиться, так как иного выхода у нас не было.

Вот когда я по-настоящему понял, как трудно действовать в одиночку, без поддержки местного населения, вернее, широких народных масс. Мы же поддерживали контакты всего с тремя десятками крестьян, среди которых мог отыскаться предатель, поставивший бы под удар нашу группу.

Я крутился как белка в колесе, чувствуя себя ответственным за группу. Я доставал оружие, договаривался о транспорте, а когда возвращался домой, то боялся, как бы там не оказалось засады.

Утро 1 июня началось с привычных жалоб профессора, который вот уже целую неделю ничего не ел, выпивал только несколько чашечек кофе с сахаром. Он сильно исхудал, однако не прекратил работы над проектом конституции третьей республики, который должен был представить в конгресс ровно через месяц. Мы, как могли, помогали ему, доставая книги в библиотеках.

Однажды утром Рената встревоженно сообщила:

— На опушке леса появился «бьюик» серого цвета. Я рассказал об этом Хорхе, который спросил меня:

— Ты боишься?

Отправившись на разведку, мы выяснили, что машина была действительно серого цвета, но совсем другой марки, а прикатила в ней на отдых супружеская пара с детьми. Паника улеглась, но неприятное ощущение незримо надвигающейся опасности осталось.

Однажды под вечер нас насторожила тишина, которая воцарилась на чердаке, где мы держали Дона Фернандо. Когда мы вошли к нему, то увидели, что он пьян. Оказалось, он отыскал на чердаке запас спиртного, припрятанный Хорхе на черный день.