Несколько мгновений Луиш стоял неподвижно. К собравшимся на улице подошли еще двое. Выглядели они как демонстранты и пришли скорее всего с какого-нибудь митинга, устроенного правыми. Надо немедленно позвонить в полицию. Несколько недель назад, когда ультралевые побили стекла в бельэтаже, он поступил точно так же. Но безобразия прекратились раньше, чем он дозвонился…

— Это непрофессионалы, — сказал Карлуш. — А кого это они имеют в виду?

Вопрос был коварный, и Луиш решил на него не отвечать. Он начал было набирать номер полиции, но его палец соскользнул с диска, и пришлось набирать еще раз.

— Боже мой… — прошептала Граса.

— Полиция должна прибыть с минуты на минуту: участок совсем недалеко. — Слова Михаэля прозвучали несколько неестественно.

Внизу ударили в дверь с новой силой.

— Это должно было произойти, — запричитала Граса. — Мама это предвидела.

Наконец Луиш дозвонился до полицейского участка и чиновник обещал прислать помощь, однако его пыл сразу же остыл, как только Луиш назвал свой адрес. Он вдруг заявил, что это политический конфликт, в который полиции не следует ввязываться: она должна оставаться нейтральной…

— Так вы не приедете?! — выкрикнул Луиш, теряя самообладание. — Совершено нападение, жизнь людей в опасности, и ваша обязанность — немедленно вмешаться.

— Мы знаем свои обязанности. — На другом конце повесили трубку.

Что же делать? Непостижимо — полиция трусливо уклоняется во избежание неприятностей.

Карлуш поднял трубку, набрал номер своей гостиницы и попросил соединить его с номером 802. Быстро переговорив с кем-то, он назвал адрес и поторопил:

— Немедленно садитесь в машину и — полный газ…

Он сунул Жоржи, который, оцепенев, стоял рядом, хромированную игрушку, схватил свою дорожную сумку и бросил:

— Пошли, мой мальчик, сейчас мы вооружимся.

Внизу зазвенело разбитое стекло, нарушив размышления Луиша. Он схватил в руку пустую бутылку. Михаэль последовал его примеру. В висках у Луиша стучало, на лбу выступил холодный пот. Хулиганы ворвались в его дом…

— Этого достаточно, — услышал он слова Карлуша, который рывком открыл входную дверь.

Луиш устремился за ним. Следом выскочил Михаэль.

— Останьтесь! — умоляла их Граса. — Они убьют вас!

Внизу раздавался топот и шушуканье. Нападавшие буйствовали на первом этаже, ломая и круша все подряд, Луиш включил освещение и увидел, как один из хулиганов срывал картонную табличку с двери бюро, а другой топтал ее ногами. Карлуш остановился на лестничной площадке, держа оружие наготове.

— Довольно! — громко крикнул он. — Вон отсюда! — Его голос заполнил лестничную клетку. — Убирайтесь или…

— Спустись сюда, скотина! — раздалось в ответ, и в тот же миг кто-то разбил электрическую лампочку.

Карлуш поднял оружие и выстрелил. Луишу показалось, будто треснули стены — во всяком случае, сверху посыпалась штукатурка.

— Считаю до трех! — прорычал Карлуш. — Ну, кто хочет быть первым?

Внизу началось движение, замелькали тени.

— Они бегут! — провозгласил Михаэль.

— Как истинные португальцы, они не выносят вида крови, — проворчал Карлуш.

Осмотрев разгромленный подъезд, все вернулись в квартиру.

— Спасибо, шурин. Вез тебя бы мы…

— А кто там у вас живет? Не Куньял же?

— Ты ведь на нашей стороне? — настойчиво спрашивал Жоржи.

— А ты как думал, мой мальчик?

В комнату запыхавшись вбежал Марью:

— Кто стрелял?

— Ну, я! Да ты не бойся, я только в потолок.

— Ты спас наше бюро, дядя Карлуш!

— Не называй меня дядей. А что это за бюро такое?

Все молча уставились на него, а Граса объяснила:

— Коммунистический союз молодежи. Ты разве этого не знал?

— Вы меня не разыгрываете? — Некоторое время Карлуш переводил взгляд с одного на другого, а затем отступил назад. До него, вероятно, только что дошел смысл сказанного: — И это произошло со мной! Я опозорен навсегда… Сейчас сюда явятся ангольцы — и что же я им скажу?

Он опустился в одно из кресел. Все молчали. Не оставалось сомнений, что Карлуш, державший на коленях оружие, боялся своих друзей. Заметили это и дети, и Луиш вдруг подумал, что это тот самый случай, когда истина мстит за себя. Он рассказывал им о Карлуше только то, что, по его мнению, соответствовало их пониманию.

Тишина становилась гнетущей. Карлуш посмотрел на часы и уставился в пространство, а потом вдруг рассмеялся:

— О небо, я же защищал самого Куньяла! — И застонал: — Нет, этого они мне никогда не простят! — Из его груди вырвался дикий смех, взорвавший тишину, как недавний выстрел. Это был заразительный и в то же время какой-то придавленный смех. Так мог смеяться человек со здоровыми легкими, который воспринимал жизнь такой, какой она была в действительности…

Пыльные серые холмы, поросшие кривым пробковым дубом, на которых пасся скот, — такой предстала перед их взорами провинция Алентежу. Каждый раз, когда Луиш Бранку проезжал по шоссе номер пять в юго-восточном направлении, он невольно вспоминал свою юность, прошедшую в мире дремотного отупения и беспросветной бедности.

Тогда в провинции не было ни одного моста через Тежу и жителям приходилось пользоваться почерневшим от времени паромом. И Луиш не раз переправлялся на пароме вместе с громыхающим «фордом» после того, как его отец, художник-портретист Лоренцу Бранку, прославился и разбогател. Каждый год они выезжали на южное побережье, отгороженное от остальной Португалии горной цепью. Гроты в скалах, рокот прибоя, запахи моря — как давно это было! Дом у моря продали англичанам, которые, осуществляя свою мечту о солнце, прорубили огромные окна, не опасаясь, что стены не выдержат и обрушатся… Разве мог он тогда предполагать, что снова приедет в эти края в поисках воды?

Из-за водохранилища вставало солнце. Водохранилище, почти совсем пересохшее, все еще носило имя Салазара, если, конечно, карта была верна. В зеркало заднего обзора Луиш видел громоздкую бурильную установку оранжевого цвета, за рулем которой сидел Виктор. Энрике, старший группы бурильщиков, ехал в машине с Луишем. Он был жизнерадостным и толстым и ничего не принимал близко к сердцу.

Время от времени Энрике острил или отпускал колкие реплики, незлобиво ухмылялся, если кто-либо ему возражал, но серьезно ни о чем не задумывался. Конечно хорошо, что он сидел рядом, хотя ужасно утомлял бесконечными дифирамбами в адрес Суареша и социалистов. Энрике любил поспорить, а войдя в раж, начинал орать и корчить рожи, но сегодня он от дискуссии воздержался, поскольку опасался, что им снова не разрешат бурить, что опять все окончится ничем, как в последний раз.

Чтобы не дать ему возможности завести разговор об этом, Луиш включил радио. Диктор с воодушевлением сообщал:

— «…Состав шестого временного правительства после включения в него майора Крешпу увеличился до пятнадцати членов. Министр координации Крешпу наряду с министром иностранных дел и министром образования является третьим представителем военного ведомства из группы умеренных офицеров, поддерживающих Мело Антунеша. При пятом правительстве она была полностью изолирована. Из двадцати трех государственных секретарей восемь являются членами Социалистической партии, четверо — членами Демократической народной партии и двое — членами Коммунистической партии. Девять человек беспартийные…»

— Смотри-ка! — радостно воскликнул Энрике.

— Что значит «смотри-ка»?

— Умеренные занимают передовые позиции, теперь можно вздохнуть свободно.

— Так вы, оказывается, дышите синхронно с ними.

— Лучше синхронно, чем никак. Если Шуберт отступится, вся наша лавочка накроется.

Энрике, как ни парадоксально, часто оказывался прав. Обладая ограниченным кругозором, он, как правило, не вникал в суть дела, у него не было классового чутья, в противном случае он не стал бы сторонником партии, не имеющей ни традиций, ни опыта борьбы и излагающей свои цели столь туманно. Однако его приходилось принимать всерьез, поскольку за каждым его утверждением скрывалась какая-то правда. В этом Луиш не сомневался.