Брандон замолчал: секретарша принесла молоко. Когда она покинула кабинет, он выпил молоко и, отодвинув стакан в сторону, продолжал;

— Дальше все происходило как в сказке. Позавчера, как только он вернулся, во многих местах вспыхнули волнения. Монсов принял смелое решение: отозвал с фронта регулярные части и при их помощи попытался погасить, как он выразился, очаги коммунистического пожара. Запрет компартии и аресты коммунистов действительно вызвали в ряде мест беспорядки, с которыми до сих пор не везде покончено… Все это отразилось на результатах переговоров, и, когда Монсон снова прилетел в Сан-Сальвадор, он был настроен не столь воинственно — даже дал согласие ввести Армаса в состав нового правительства.

Шеф по вербовке рабочих рассмеялся и хлопнул себя по ляжкам:

— Ах да, вот еще что!.. Сегодня рано утром, как раз перед моим отъездом, состоялось очередное заседание межамериканской комиссии. Они так долго затягивали решение вопроса, что безнадежно опоздали. Диас позвонил им в четверг, а прибыли они только в субботу, хотя до Нью-Йорка нет и девяти часов лета. Но ребята все хорошо продумали, и мне было их даже немного жаль, когда они со смущенными лицами приблизились к нашему консульству. Они объяснили, что хотели бы немедленно попасть в район боевых действий, чтобы на месте проверить, действительно ли агрессия исходила с территории Гондураса. Сохраняя самообладание, Джек предложил им прекратить расследование. «Джентльмены, вопрос о том, совершено ли нападение на эту маленькую страну или не совершено, кажется мне в настоящий момент несущественным…» — серьезно заявил он. И что бы вы думали? Эти бравые парни согласно покивали и, прихватив свои чемоданчики, убрались восвояси.

Из селектора послышался голос секретарши:

— Мистер Адамс, только что получена телеграмма из Бостона. Разрешите зачитать?

— Нет, принесите ее мне.

Гарри Брандон подставил лицо под струю вентилятора, а затем сказал:

— Когда я уезжал, там готовились к торжественному приему. Армас и Монсон заняли вокзал, шагая во главе своих войск. Солдаты «освободительной армии» и правительственных войск должны были пройти плечом к плечу по главной улице столицы. Две храбрые армии, непобежденные на поле боя, покрытые пылью и овеянные славой. А то, что они немного передрались между собой, трагическое недоразумение… — Он взглянул на часы и добавил: — Сейчас состоится торжество по случаю примирения. Правда, пришлось отказаться от фейерверка, который невольно напомнил бы всем о недавних воздушных налетах, но все остальное будет как раньше — и транспаранты, и цветы. И все, кто не желает, чтобы его арестовали, выставят флаги в своем окне и, набрав в легкие побольше воздуха, громко восславят спасителей отечества. Уже утром площадь имени Армаса была празднично украшена. На месте воронок установили трибуну, повсюду флаги, гирлянды… Вот как все обернулось, мистер Адамс. Во всяком случае, дело выиграно.

Самуэл Адамс молча кивнул. Банановый концерн может быть им доволен. Это он, Адамс, наладил нужные связи через линию фронта. Без него и его усилий здесь, в Центральной Америке, могли развернуться события, похожие на те, что происходили в Корее, и как следствие — бомбардировки, длившиеся месяцами, дымящиеся развалины, горы человеческих трупов… Он зарекомендовал себя и хорошим торговцем и истинным патриотом, сумел сберечь авторитет Америки и имущество бананового концерна. Такие акционеры, как Джон Фостер Даллес, Джордж Маршалл или Маккарти, должны быть благодарны ему дважды; за спасение денег и за сохранение национальной чести, которую они слегка запятнали.

Тем временем секретарша принесла телеграмму. Адамс раскрыл ее — под телеграммой стояла подпись вице-президента «Юнайтед фрут компани». Телеграмма гласила! «От имени правления благодарю Вас за отличную работу. Прошу временно передать управление профсоюзами в руки мистера Брандона. Послезавтра приглашаю Вас в Бостон на совещание директоров по случаю заключения мирного соглашения в Гватемале».

Прочитав телеграмму, Адамс положил ее на стол. Он сразу сообразил, что скрывалось за этим сдержанным текстом. И вежливый тон не мог ввести его в заблуждение. В Бостоне, очевидно, решили, что он уже стар для подобной работы, а вот Брандона, который, сидя здесь, вообще ничего полезного для концерна не сделал, сочли способным влить в его работу новую струю. О, он очень хорошо знал эти «омолаживания», регулярно проводившиеся руководством концерна. Он же должен лететь на прием в Бостон, чтобы есть, пить и выслушивать хвалебные тосты в свою честь. Ему подарят золотые часы, «кадиллак» последнего выпуска, а затем… Все это не стоит и сотой доли того, что они затратили на Армаса… А потом его выбросят, как выбрасывают кусок старого ржавого железа. Какое им дело до того, что он успел полюбить власть, что он обладал этой властью! А главное — он не представлял, как будет жить без Мануэль!..

— Вам плохо, мистер Адамс? — обеспокоенно спросил Брандон.

— Все о'кэй, мой мальчик, — ответил Адамс. Он медленно встал и, обойдя вокруг стола, заставил себя похлопать преемника по плечу. За последние десять лет он приучал себя к мысли, что рано или поздно это произойдет, а он при этом должен будет сохранять спокойствие и выдержку. — Гарри, с завтрашнего утра вы примите у меня здешнюю контору… Могу я теперь называть вас просто Гарри? Выше голову, дружище, дело это не такое уж сложное. И разрешите мне первым поздравить вас…

Адамс утешился бы быстрее, если бы знал, что в те же часы Джон Перифой получил благодарность от своего шефа. Джон Фостер Даллес позвонил ему из Вашингтона: «Вы великолепно сработали, Перифой!» Странные бывают параллели…

Пока расторопный Джон разговаривал по телефону, пока на площади гремел оркестр, а мимо дворца маршировали плечом к плечу солдаты двух армий, супруга американского посла набросала на листке бумаги стихотворение:

Миссис Перифой свернула листок в несколько раз и, запечатав его в конверт, отправила на родину, в республиканскую газету штата Каролина. Послание было встречено редакцией более чем благожелательно. Редактор увидел своеобразный шарм в этом лирическом излиянии и с удовольствием напечатал его в своей газете. Более того, стихотворение не осталось незамеченным мировой прессой, представители которой не без сарказма писали, что в своем незамысловатом стишке супруга дипломата разоблачила не только своего мужа, который хватается за оружие, являясь гостем страны, но и всю американскую дипломатию.

Мировая общественность встретила вмешательство Америки в дела Гватемалы с чувством возмущения. Стихотворение явилось причиной скандала, от которого создательница почти не пострадала, зато Джона Перифоя в августе 1954 года отозвали с его поста. Однако дипломатического поприща он не покинул и вскоре объявился в Афинах в качестве посла США и одновременно специалиста по антикоммунизму. В госдепартаменте все еще не решались отказаться от его услуг, хотя серьезно предупредили, чтобы впредь он не позволял супруге писать стихов на политические темы, а тем более публиковать их. Затем Перифоя отправили в Южную Азию покончить с красными, но, судя по всему, сделать ему этого так и не удалось, поскольку год спустя, 12 августа 1955 года, его труп был обнаружен в ста девяноста километрах южнее Бангкока.

Захватив власть, хунта объявила конституцию недействительной, распустила верховный суд и даже генеральный штаб. По ее приказу были арестованы и брошены в тюрьмы две тысячи коммунистов и шесть тысяч членов профсоюза: рабочих, крестьян, интеллигентов. В стране проводились повальные обыски. Хранение книг, журналов или признанных хунтой подстрекательскими фотографий каралось расстрелом. Сама судебная процедура много времени не занимала. Не менее быстро совершались казни. Осужденных со связанными за спиной руками выстраивали у стены, приглашали священника, который читал несчастным последнюю молитву, а затем расстреливали из автоматов. Некоторых бросали в давно переполненные тюремные камеры и жестоко мучили там. В тюрьмах погибли многие руководители профсоюзов и функционеры Партии труда. Бывали случаи, когда тюрьмы с узниками просто затапливали водой — как говорится, прятали концы в воду.