— Я был уверен, что мы поняли друг друга, или, по крайней мере, между нами не осталось невыясненных вопросов, — сказал он непринужденно.

— Как это «поняли друг друга»?! — удивилась Кристиана, замерев перед ним как статуя. — То есть я признала, что ты опять прав, и мне не остается ничего другого, как немедленно последовать за тобой? — сказала она.

— В такой-то поздний час? — расхохотался Думитру, тоже поднимаясь с кресла. — Поверь мне, я не в состоянии делиться с тобой своей правотой! И потом, послушай меня, — продолжал он шутливо, совсем развеселившись, — многие из этих «серьезных» проблем, как ты их называешь, кончались именно этим!

Он снова подошел к Кристиане, погладил ее черные матовые волосы и снова привлек к себе, сжав в объятиях. Он страстно целовал ее, почти теряя дыхание… Кристиана прижалась к нему, он чувствовал ее стройные бедра… Думитру подхватил ее на руки и бережно положил на постель. Закрыв окно, он торопливо погасил ночник и быстро юркнул под легкий плед, вдыхая аромат женского тела…

На улице уже занималась утренняя заря.

Пронзительный звонок будильника, заведенного с вечера, заставил их обоих вздрогнуть. Из-за домов уже показалось солнце. Его яркий свет, какой бывает только летом, наполнил комнату. Думитру откинул плед и хотел встать, но она обвила его шею мягкими руками и медленно потянула назад, к себе, под плед. Он покорился этим теплым, любящим объятиям, которые снова склоняли его голову на подушку. Кристиана гладила его по лицу, по волосам…

— Останься еще немного, — прошептала она, прижимаясь к нему. — Какое странное ощущение… — Голос выдавал ее волнение. — Это невозможно выразить… Если бы я не была суеверна, если бы я не боялась спугнуть, потерять это, я бы назвала это тем, что оно есть: счастьем!.. Ты просыпаешься утром и, протянув руку, прикасаешься к мужу! А не к пустому холодному пространству, которое тебя подавляет, заставляет почувствовать свое одиночество, — закончила она, бессильно ударяя по пледу кулаком.

Думитру невольно улыбнулся, польщенный, как и любой мужчина, подобным признанием.

— Хм! А кто говорил сегодня ночью, что я неисправимый романтик? — В его веселом взгляде была снисходительность.

— Дурачок! — Она рассердилась. — Я серьезно говорю! Ты понятия не имеешь, как тяжело быть одной…

— Да уж, совсем не имею понятия! А я там что же, не один, что ли? Разве не ты обрекла меня на одиночество? — Думитру задавал явно риторические вопросы насмешливым тоном.

— Я только теперь смогла понять тех женщин, которые считают, что лучше неудачный брак, чем развод! — заявила Кристиана. — Потому что само это понятие «муж», сознание, что он есть, что ты замужем, бывает иногда спасительным, хотя и временным средством против одиночества, создает иллюзию полноты жизни.

— Ты говоришь как влюбленная девушка! — попробовал пошутить Думитру, чтобы скрыть за шуткой волнение, которое вызвали у него эти слова. — Ты, верно, уже забыла, как сегодня ночью пыталась убедить меня, что я уже немолод! А ведь ты моложе меня всего на четыре года, значит, ты должна быть благоразумной, потому что и ты…

— Что — я?! Не понимаю, что ты этим хочешь сказать! — подскочила раздосадованная Кристиана. — Если хочешь знать, женщина в сорок лет молода, даже еще очень молода!

— Да, верно, еще молода! — великодушно согласился он. — Тем более… если мне не изменяет память… — поддразнивая ее, он делал паузы между словами, чтобы заинтриговать ее, — тебе еще нет сорока…

— О, браво! — перебила Кристиана, у нее не хватило терпения дослушать до конца. — Какие-то пять лет — сущая ерунда! — воскликнула она, озорно улыбаясь.

— Дорогая моя, уже слишком поздно и в переносном, и в буквальном смысле, — заметил Думитру, бросив взгляд на ручные часы. — Не будем считать года, раз тебе этого не хочется…

Он нежно поцеловал ее в щеку и поднялся с постели. Высокий, спортивный. Кристиана проводила его взглядом, пока он шел в ванную. Крепкая осанка человека, привыкшего отдавать команды… Та же уверенность в себе… Та же энергичная походка кадрового офицера, не знающего, что такое иллюзии, не ведающего сомнений…

«Посмотреть со стороны, — вдруг подумала Кристиана, — так совсем другой человек!»

Эта мысль ее поразила. Она не переставала об этом думать, даже когда готовила завтрак: «Как только он встал с постели, с той самой минуты это уже был не он… Сейчас это уже другой человек! И этот другой человек принадлежит не мне. И себе он тоже не принадлежит. Он принадлежит только своей единственной в жизни великой любви — армии!»

Завтрак проходил как обычно, когда за утренним столом собиралась вся семья. За кофе Думитру курил, сосредоточенно обдумывая предстоящий рабочий день. Кристиана — вся зрение и слух — предугадывала каждое желание, молниеносно делала бутерброды. Илинка с недовольным видом демонстративно болтала ложечкой в кружке с молоком. И как всегда, когда за завтраком вся семья в сборе, произошло неизбежное. Думитру и на этот раз вышел из себя.

— Это же просто исключительная женщина! — Мрачный взрыв возмущения, обращенный к дочери, возвратил всех к реальности. — Эта женщина — твоя мать! — загремел Думитру, не допуская возражений. И тем же тоном обратился к Кристиане: — А ты позволяешь ей делать все что угодно!..

— Один из родителей должен отдавать все… — неловко попыталась оправдаться она.

— Но и требовать всего! — так же безапелляционно заявил Думитру.

— Я даю все и ничего не жду взамен, — последовал неожиданный ответ жены. — Каждый волен вести себя так, как считает нужным. Мне никто ничего не должен, и меня вполне устраивает оказываемое мне уважение. Что тут говорить!

— Прости меня, мамочка, прошу тебя, я не хотела тебя огорчить! — Девочке хотелось ее утешить. — Но… посмотри сама, — оправдывалась она плачущим голосом и показала в ложке пенку, наконец-то выловленную из кружки с молоком.

— Я его процеживала, — сердилась Кристиана. — Прекрати эти глупости!

— Если бы оно было процежено, — недоверчиво тянула Илинка тем же плаксивым голосом, — оно бы так не выглядело… Пожалуйста, посмотри!

— Да что там такое может быть?! — удивлялся Думитру.

— Ну ты же знаешь, она пенки не любит… — примирительно объяснила Кристиана и изобразила улыбку, чтобы отвести угрозу. Она нашла в буфете чайное ситечко и еще раз процедила молоко на глазах у дочери. Думитру рассерженно наблюдал эту сцену, готовый вот-вот взорваться снова.

— Она их выбрасывает, — ворчал он, — а в это время в мире ежегодно пятьдесят миллионов детей умирают от голода…

— А другие двести пятьдесят миллионов объедаются! — мягко возразила Илинка. — Знаю! Ты уже говорил! Но если бы кто-нибудь — уж не знаю, кто! — сократил расходы на вооружение, то все дети на земном шаре были бы сыты! Посуди сам, этой пенкой, которую я выбрасываю, их же все равно не накормить! — Она лукаво посмотрела на отца.

Несмотря на суровый выговор, Илинка чувствовала, что опасность миновала, гнев мало-помалу рассеялся. И хотя, продолжая игру, она отвечала ему с такой же суровостью, было ясно, что теперь можно подпустить немного юмора или позволить себе всякие глупые замечания — приструнивать ее он не будет.

И действительно, Думитру сделал вид, что не слышал последней ее фразы, хотя втайне был доволен сообразительностью, с которой дочь — уже не в первый раз — находила выход из трудного положения. И поэтому спросил с наигранной серьезностью:

— А как у тебя вообще дела? Чем занимаешься? Может быть, работаешь в кооперативе «Дор де мунка»?

— Но у меня сейчас каникулы! — напомнила ему Иливка. Она без всякого удовольствия отпивала молоко из кружки, которому, казалось, не иссякнуть никогда. — Я только-только сдала экзамены…

— Слышала? — Думитру повернулся к Кристиане. — «Я только-только сдала экзамены», — недовольно передразнил он дочь. — Как будто…

— Зачем ты так строго? — прервала его Кристиана, — После такой тяжелой работы должна же она немного отдохнуть… Она это вполне заслужила.