Солдаты копали молча. Слова, которые они хотели бы сказать, оставались только в их мыслях.

… К утру они еще больше продрогли и промокли. Но солнце снова было добрым к ним. Оно их обогрело, успокоило, облегчило раны на их теле и в их душах. Оно помогло им в конце концов собрать свои пожитки, построиться, как и прежде, в маршевую колонну. Вперед!

Они двинулись в путь. Молча. Беседуя друг с другом только мысленно. Шли, размешивая своими сырыми ботинками грязь на открывшейся перед ними равнине. Уж не была ли то та самая равнина, которую они видели два месяца назад? Две недели назад? Земля казалась им той же, они были уверены, что уже топтали ее. Все казалось им знакомым. Все было как и во многие другие утра. Неудивительно, что они не знали, какой день сегодня — понедельник, вторник или воскресенье; какой месяц на дворе — сентябрь, октябрь или март? По сути дела, и в марте деревья тоже стоят голые. Но если посмотреть на них повнимательнее…

И все же в воздухе чувствовалась осень. Будто горизонт, небо больше давили на них, оружие и ранцы сильнее тянули к земле. Солдаты осматривались с некоторым любопытством, ожидая чего-то или кого-то, хотя бы какую-нибудь весть. Не ждали только пули или снаряда от врага.

Думитру ехал, как всегда, впереди. На этот раз не на своем жеребце Суру, который занемог, а на кобыле Изабелле. Лошадь шла, будто ощупывая дорогу, вечную их дорогу, разбитую копытами, колесами кэруц, орудий и машин. Дорогу войны. Он чаще оглядывался назад, на солдат. Хотя равнина была бескрайней и на ней не было никаких препятствий, у него было впечатление, что кто-то может заблудиться… Люди молча следовали за ним, каждый со своими мыслями.

Спустя некоторое время младший лейтенант подал знак остановиться. Он спешился и похлопал Изабеллу ладонью по крупу. Вслед за ним спешились и младшие лейтенанты Михалча и Спиридон. Они отыскали более или менее просохшее место на обочине дороги и сели на землю. К ним присоединились и несколько сержантов. Был созван своего рода военный совет.

Колонна тоже остановилась, солдаты разошлись группами, расселись кто на обочине, кто у орудий, кто в повозках.

Никулае не стал садиться, а стоя рассматривал расстилавшееся впереди поле. Ничего необычного он не увидел. Неужели здесь была их земля, здесь проходила старая граница? Отсюда начиналась другая страна. Он ожидал увидеть какую-нибудь канаву, стену, хотя бы ряд деревьев, но поле было ровным насколько хватает глаз.

Сбитый с толку, он шагнул на жнивье за обочиной дороги, разглядывая черные комья земли, будто что-то потерял и теперь хотел во что бы то ни стало отыскать. Ведь где-то должен был быть белый или любого другого цвета камень, который служил бы знаком. Ничего он так и не нашел. Кто-то до их прихода убрал их или закопал. Он вытащил из чехла бинокль, привычно поднес к глазам и стал вглядываться в даль.

Да! Будто едва заметная ложбина делила поле пополам. В одной части поле было обработано иначе, чем в другой: его крестьянский глаз не мог ошибиться. Со временем земля становится похожей на тех, кто ее обрабатывает, и потом ее не так-то легко изменить…

Нежданное волнение затопило душу… Хотя он часто думал об этом моменте, все-таки оказался не подготовленным к этому. Он наконец увидел границу. Разве он ожидал какой-нибудь церемонии, ритуала? Нет. А возможно, что и да. Нет — потому что ни у кого не было для этого времени, и он хорошо это знал. Да — потому что в его душе, как и в душе каждого солдата, был праздник, хотя на их лицах можно было прочитать только одну лишь усталость.

Он услышал шум, голоса позади себя. Колонна снова готовилась к маршу. Одна из лошадей из орудийных упряжек заржала, и этот звук чем-то напомнил звук трубы.

Вдали с уханьем разорвался крупнокалиберный снаряд. Никулае вернулся и стал на свое место в колонне. Им еще предстояло идти и идти. Только отныне команда «Вперед!» приобрела другое значение.

— Здесь восемьдесят первый, госп'сержант! Вы наблюдатель с батареи?.. Впереди стрелки первого батальона… Вы и их поддерживаете?

Говорил низкорослый солдат, который отрывал укрытие для наблюдательного пункта. Говорил он, не поднимая головы, не отрываясь от лопаты.

Снова опустилась темнота, темнота новой ночи. У бойцов минометного взвода первого батальона было много забот, они только недавно прибыли на позицию. Немного позади нетерпеливо била копытом о землю привязанная к хилому кусту лошадь лейтенанта, командира взвода.

— Ребята, внимательнее, — говорил офицер. — Следите за движением и огнем пехоты! Мы здесь единственная артиллерия на передовой. Единственная поддержка при случае…

Никулае хотел было заметить, что еще есть и они со своими орудиями, но не стал ничего говорить. Возможно, лейтенанту известно больше, чем ему.

Со стороны угадывавшейся на горизонте реки тянуло холодком. Облачность была высокой, и ничто не предвещало дождя. В обманчивой вечерней тишине слышались лишь глухие удары саперных лопат о, глинистую землю, сердитые ругательства да позвякивание металла о металл. Торбы с овсом были опорожнены, и позади повозок лошади щипали и выдергивали высохшие пучки травы вокруг кустарников.

— Счастливцы эти пехотинцы! — вздохнул один из солдат, устанавливающий ствол последнего миномета. — Они давно спят под шинелями, а мы…

— Да, сейчас спят, а завтра кто будет проливать кровь здесь, на поле, или тонуть при переправе через реку? — ответил ему сержант, проверявший правильность наводки. — Давай еще на десять градусов ниже, Иосиф, и на этом закончим…

Со стороны венгерского села, окутанного покровом ночи, вдруг донесся до них грохот мощного взрыва.

— Тяжелая бьет! — проговорил один из солдат, переставая копать, напуганный взрывом, эхо которого еще прокатывалось по оврагам.

— Какая тебе тяжелая! Где выстрел, где снаряд! — одернул его сержант. — Это динамит рванул, разве ты не заметил, что не было никакого свиста?..

— Кончай! — через некоторое время приказал старшина, оставшийся за командира после ухода лейтенанта. — Можете ложиться отдыхать!

С неба опускалась холодная влажная мгла. Сержант Никулае Саву по привычке снова посмотрел в бинокль в сторону двух часовых, силуэты которых виднелись на фоне восходящей луны. Зазвонил телефон. Старшина вскочил со дна укрытия, спросонок запутавшись в покрытом слоем грязи одеяле. Звук телефона был слабым и непривычным.

— Восемьдесят первого?.. Я восемьдесят первый!.. «Дуб»? — закричал он в микрофон.

Потом выругался и посмотрел на сержанта, который оторвался от бинокля и нагнулся к нему.

— Э, черт возьми! Забыли включить батальон! — сказал старшина, вводя штепсель коммутатора в гнездо КП батальона. Потом спросил сержанта: — Ничего не заметил?

— Ничего, госп'старшина. Ничего особенного.

— Ну, тогда хорошо! — заключил старшина, поворачиваясь на каблуках и снова ныряя в объятия сна, который все еще ожидал его в складках заскорузлого, грязного одеяла…

Мысли сержанта, перенеслись в свою роту, где наверняка тоже закончили подготовку позиции в глубине обороны на удалении около километра от переднего края. Он будто видел, как Думитру, накинув шинель, обходит орудия, спрашивает солдат: «Ну, готово, ребята?» «Готово, госп'младший лейтенант!» Вечером Думитру сказал ему: «Никулае, ступай поищи получше место для наблюдения вместе с минометчиками батальона, они ведь тоже, как и мы, артиллеристы. На месте разберешься. Завтра, возможно, у нас будет много работы…»

На рассвете поле накрыл густой и холодный, похожий на изморозь туман, развеянный вскоре солнцем, под лучами которого все вокруг засверкало тысячами алмазов. Никулае спустился с парапета в укрытие и, нагнувшись над старшиной, потряс его за плечо:

— Противник на горизонте! Кавалерия! Вышла из села и приближается к реке.

Старшина вскочил, как будто его обдали кипятком, скомкал одеяло, не досмотрев, как всегда, сна, и, протирая глаза, поднялся на парапет. Он быстро пришел в себя — уже привык к подобному неожиданному пробуждению, ведь на фронте редко бывает иначе. Все сваливается как снег на голову и обрывает сон.