— Че смотрел-то? — спросил Егор Кофтоногов.

— Я ж рассказываю: стою и смотрю, интересно мне.

— Че ночью смотреть, каво увидишь?

— А мне никого и не надо было.

— Тебя, дядя Дементий, не поймаешь: то, говоришь, Петра Ивановича надо было, то никаво не надо… Че путашь, говори начистоту!

— А ты не вмешивайся, — сказал Дементий. — Твое дело в кузне по наковальне стучать.

— Че ко мне не ходил, — издевается Егор. — У меня тоже дом большой, и в огороде хорошо растет!

Все хохочут, представляя, как Егор поймал на огороде Дементия и мнет ему бока, а скорее всего, влепил ему заряд соли или бекасиной дроби.

Дементий продолжал рассказывать:

— Через день или два слышу разговор Коли с Володей: кто-то ходит ночью около дома Мезенцевых. Хотел я сказать, что это я ходил, а потом думаю: зачем про себя рассказывать? А вдруг еще кто-нибудь пройдет по огороду учителя, я что, буду за всех отвечать? Вскорости встречает меня Петр Иванович: так и так, кто-то ходит! А перед этим мужик какой-то про Петра Ивановича спрашивал… Почему он не зашел к Мезенцевым, не знаю.

— Был мужик-то или не было? — спросил бригадир.

— Был, чтоб мне не сойти с этого места! Я Петру Ивановичу рассказывал про этого мужика…

— Дальше.

— Дальше сам Петр Иванович виноват: он мне мысль подсказал! Дай-ка, думаю, проверю, такой ли ты смелый, как был раньше…

— Интересно ты объяснил, Дементий Корнилович! Только, однако, не так было дело, — сказал Иван Черный. Он редко когда говорил, и все повернулись в его сторону. — Ты по другой причине ходил около дома Мезенцевых. Помнишь, как жили на Татарском, ты мне чуть голову литовкой не срубил за то, что я стал косить недалеко от тебя? Покос-то был ничей!

— Что ворошить старое, — Дементий сел на свое место, и у него засосало под ложечкой: Иван Черный говорил правду.

— Глаза у тебя завидущие, волчьи.

Дементий вскочил:

— Не имеешь права оскорблять!

Спорить Иван Черный не любил и теперь сидел и ждал, что скажут другие.

— Что-то я никак не пойму сегодняшнее собрание, — сказал Бурелом, обращаясь ко всем и в особенности к участковому. — Я так понимаю: Дементий кого-то застрелил, а нам голову морочит.

Дементий оглянулся на участкового, ища у него поддержки:

— Емельянович, что ж это…

— Никого он не убивал, — сказал участковый. Бурелом будто не слышал и продолжал гнуть свое:

— Тебе, Емельянович, надо было хорошенько поискать убитого, а потом собрание проводить.

Сделалось необычайно тихо, как будто Бурелом угадал, о чем все думали, но не решались сказать вслух. Дементий метнулся по сцене, как затравленный зверь, и не нашел ничего лучшего, как сесть на стул, на котором ему полагалось сидеть, — чуть-чуть в стороне от стола, застланного красной материей. Василий Емельянович хотел показать черемуховые палочки — Петр Иванович дважды замерял чьи-то следы, — хотел прочитать описание следов, сделанное Петром Ивановичем, рассказать, как Дементий попался, можно сказать, на пустяке — не выбросил старые сапоги, но решил, что ничего этого не нужно, и сказал только, что есть все доказательства и что Дементий не отпирается. Все поверили участковому, да и так было видно, что Дементий виноват, и только Бурелом смотрел на участкового глазами ребенка, которого только что обманули — показали что-то интересное и сразу же спрятали. Пока Бурелом над чем-то раздумывал, вроде как подвергал сомнению слова и Дементия и участкового, Дементий врасплох напал на Бурелома.

— Пусть он ответит, для чего строил себе ходок на рессорах и сани?

Дементий ожидал, что сейчас же все засмеются над Буреломом, но никто не смеялся, и это молчание Дементий так истолковал: сегодня все объединились против него, поддержки ждать неоткуда. Чувствуя свою неуязвимость, Бурелом сначала оглянулся на всех невинными глазами, затем произнес, как будто жалея Дементия:

— Во, видите, что делает зависть с человеком… Куда это годится!

От такой несправедливости Дементий готов был вцепиться в Буреломовы космы, потому что кто-кто, а Бурелом бы лучше сидел и молчал в тряпочку. Так нет, и он туда же! Дементий понимал, что злостью ничего не возьмешь, надо попытать Бурелома, и он сам себя посадит в калошу.

— Пусть он ответит на мой вопрос, — потребовал Дементий, обращаясь к сидевшим за столом.

— Дядя Афанас, ответь ему, — попросил бригадир. Тон, которым сказал бригадир, не понравился Дементию — видно было, что бригадир на стороне Бурелома, а не Дементия.

Бурелом, не вставая с места, сказал:

— А что тут отвечать? На этом ходке бригадир ездит, а на санях вся Белая падь. И сани и ходок колхозные.

— Ты лучше скажи, сколько времени бригадир упрашивал тебя отдать колхозу ходок?

— Два года, — ответил Бурелом, не видя в этом ничего такого, что могло бы бросить на него тень.

— А во что ты хотел запрягать?

— Коня бы купил.

— Коня бы купил… — качая головой и кривя рот, произнес Дементий. — Колхознику коня не положено.

— За ходок и за сани не цепляйся, — ответил Бурелом. — Я себе еще сани и ходок сделаю. И коня куплю. Как пойду на пенсию, так и куплю. Пенсионеру разрешается!

— Почему это никто на Белой пади коня не собирается покупать, а только ты один?

— Коней люблю.

— Ты не коней любишь, ты по старой жизни скучаешь!

И опять никто не поддержал Дементия. Правда было и то, что Бурелом любил коней. Как-то приключилась с ним горячка, так он в Муруйской больнице из матраса клочьями выдергивал вату, разбрасывал ее как будто сено и кричал: «Ешьте, кони! Ешьте!»

— Я вижу, у тебя заступников много, — сказал Дементий, — сидят — воды в рот набрали. Тогда, может, скажешь, для чего на стайке плуг двухлемешный держишь?

— Хватит перепираться, — сказал бригадир. — Так мы до утра будем сидеть.

— Пусть говорит, — разрешил председатель. О Буреломе он слышал только как о хорошем шорнике и бригадном стороже, у которого ничего на один грамм не пропадет, а то, что говорил про него Дементий, для председателя было новостью. Он что-то записал себе в блокнотик и, ожидая, что скажет Бурелом, смотрел на него с таким же интересом, как до этого смотрел на Дементия. Бурелом, конечно, видел этот взгляд, но нисколько не смутился, потому что смущаться было не от чего: во-первых, председатель вроде как весело смотрел на Бурелома; во-вторых, ответ Бурелому не надо выдумывать — Бурелом с самого начала знает, для чего он держит на стайке конный плуг; в третьих, плуг у него лежит не с двадцать девятого года, когда началась коллективизация, а с пятидесятого. Давненько, правда, хранит он плуг — двенадцать лет, и просмеять могут. Сначала Бурелом хранил плуг в амбаре и строго-настрого наказал жене и детям не рассказывать об этом в деревне. Но когда стало известно, что Бурелом прячет в амбаре плуг, то он, чтобы над ним не смеялись лишнего, перенес плуг на стайку. Состарится Бурелом, снимет плужок со стайки, будет пахать в огороде — не надо ему никакого трактора. Трактор чем плох: пашет где надо и где не надо. Вдоль прясла была у Бурелома широкая межа, по сторонам дорожки, как и у Петра Ивановича, лужайка, хоть с ведрами, хоть так идти по дорожке приятно, а трактористы, как-то недоглядел Бурелом, вспахали и межу, и дорожку! Бурелом все лето ругал трактористов: по вспаханному потом какая дорожка! Один раз прясло задели, другой раз вспахали близко к колодцу. На одном месте развернется — яма! Чужое, оно и есть чужое…

Бурелому вопрос задали:

— Как же ты на двухлемешном плуге одним конем пахать будешь?

— Другого коня в бригаде возьму.

— Скоро коней не останется!

— На мой век хватит.

Бурелом ни за что не согласен, что когда-то коней не будет. Он готов расстаться с тракторами и машинами, а кони — чтоб были.

— Вот он такой и есть, — сказал бригадир и кивнул на Дементия, — мы говорим про него, а он про кого-нибудь другого. Я, честное слово, удивляюсь, как удалось Василию Емельяновичу поймать Лохова. Ведь он из любых сетей выскочит!