Пришла Арина, принесла бутылку, и Дементий с удовольствием разлил водку в стаканы. Арина вернулась не такая радушная, как была до этого, и Василий Емельянович спросил, что случилось.

— Насилу выпросила, — сказала Арина, снимая платок и телогрейку.

— Она не верит, что у нас в гостях Василий Емельянович? — сказал Дементий, явно не одобряя такое поведение продавщицы. — Она что?

— Кто ж ее знает, — ответила Арина и, чтобы не мешать мужикам, полезла на печь. Оттуда, сдвинув к стене длинную голубенькую занавеску, смотрела на мужиков и слушала.

Василий Емельянович по два и по три раза спрашивал у Дементия об одном и том же, и Арине казалось, что младший лейтенант милиции совсем запутался и ничего не понимает.

Василий же Емельянович минут через десять после того, как о нем вот так подумала Арина, был уверен или, точнее сказать, был почти уверен, что навел полную ясность: Петру Ивановичу пастух рассказывал одно, а участковому — другое. Дементий разрисовал костер и то, как они с Яковом ловили кого-то, чтобы нагнать страху на учителя…

Поверить, что Петр Иванович испугался, участковый не мог, потому что Петр Иванович как-то уж очень спокойно относится к тому, что кто-то ходит около его дома. Такое спокойствие Петра Ивановича и нравилось участковому и не нравилось. Нравилось, что Петр Иванович не боялся, не бил тревоги и тем самым не отнимал лишний раз время — дел у Василия Емельяновича и так хватало. В то же время спокойствие Петра Ивановича ему не нравилось: а ну как что-нибудь серьезное?

Василий Емельянович сидел за столом раскрасневшийся, в полурасстегнутом кителе и с каждой минутой все более серьезнел лицом. Со стороны не понять: или участковый пьянеет, или чем-то недоволен?

— Что с тобой, Емельянович? — с тревогой спросил Дементий, когда участковый вроде бы ни с того ни с сего начал упорно смотреть на захмелевшего Дементия и едва заметно хитро улыбаться.

— Со мной ничего, — на что-то намекая, сказал участковый и стал улыбаться хитрее и увереннее, что должно было означать: я все знаю, так что, Дементий Корнилович, давай-ка лучше рассказывай все начистоту. Эта улыбочка стоила Василию Емельяновичу больших трудов: хотелось не улыбаться, а закричать на Дементия, спросить, почему он учителю рассказывает одно, а участковому — другое? Но спрашивать было рано: надо было снова просить Петра Ивановича в точности передать рассказ Дементия о костре, еще раз об этом послушать Дементия, съездить к Сергееву озеру, все это сопоставить, то есть все затягивалось, и это начинало выводить участкового из равновесия; а тут еще выпил…

Дементий — мужик умный, и только любит, когда ему нужно, прикидываться простачком. Участковому казалось, что он напал на след, потому что больше верил Петру Ивановичу, а не Дементию. Еще как жили на Татарском, маленький Василий Емельянович удивлялся: вот только что видел Дементия, идущего по дороге, по переходу через Индон или около озера, и — нет его, исчез на глазах, как будто превратился в пенек или дерево около дороги, сделался рыбой и нырнул в Индон или озеро…

Арина слезла с печи и пошла зачем-то на кухню. В это время случилось неожиданное: Василий Емельянович поднялся из-за стола, расстегивая кобуру, вышел на середину избы и, повернувшись к Дементию, выстрелил в пол.

Арина выскочила из кухни и увидела Василия Емельяновича, сидевшего на стуле с пистолетом. По комнате прошел кисловатый запах сгоревшего пороха, и Арина мгновенно побледнела. Сказать, что она до смерти испугалась выстрела, было бы неверно. За свою жизнь она столько их наслушалась, что в первый миг даже не поняла, что случилось, потому что по громкости пистолетные выстрелы никак нельзя было сравнить с ружейными. Мало того, что, подрастая, дети часто стреляли в ограде в пятно, трижды она слышала ружейный грохот в своей избе: два раза пьяный бушевал Дементий, и один раз маленький Коля, ему было всего три года, нечаянно выстрелил из ружья в потолок, в котором и сейчас еще оставался глубокий след от картечи. Арину напугал не столько сам выстрел из пистолета, сколько то, что стрелял Василий Емельянович.

Дементий, не поднимаясь из-за стола, приказал Василию Емельяновичу:

— Спрячь свой ТТ и не хвастайся. Твоим пистолетом только баб пугать. Я на фронте из ППШ стрелял! Знаешь, сколько я фашистов убил?

— Знаю, — устало сказал участковый, руками причесывая длинные и потные волосы. — Сорок.

— Да, сорок. Это только тех, которых я видел, что убил. А ты сколько?

— Ни одного. Я с Японией воевал.

— Сколько ты японцев убил?

— Брось, Дементий Корнилович, не о том разговор, — сминая папиросу, а затем ожесточенно чиркая спичкой и прикуривая, сказал участковый. Дементий как будто и не слышал последних слов Василия Емельяновича и продолжал:

— Ты только успел посмотреть, как убегают японцы. А я четыре года воевал, у меня вся грудь была в орденах и медалях! Вот теперь ты мне и скажи: кто — ты и кто — я? А за стрельбу в доме ты будешь ответ держать. Будешь, — повторил Дементий, увидев, как Василий Емельянович криво усмехнулся.

— Ты мне, Дементий Корнилович, не грози, я не из трусливых. Если надо, отвечу. Но и ты кое за что ответишь. Не думай, что никто ничего не видит.

Василий Емельянович поправил кобуру, застегнул китель, оставил незастегнутой верхнюю пуговицу и, согнувшись, продолжал сидеть на стуле, разглядывая Дементия. Участковый совсем не замечал Арины, маленькой, потемневшей с лица, стоявшей прямо, как оловянный солдатик, около угла печи и воинственно глядевшей на участкового. Казалось: еще секунда — и Арина кинется на Василия Емельяновича и начнет его колотить маленькими кулачками или каким-нибудь предметом, который попадет ей под руку. Вместо этого Арина начала корить Василия Емельяновича каким-то жалким, просящим голосом:

— Емельянович, чем я тебе не угодила? Угощения полный стол, выпить дала, к Ане за бутылкой сходила… Скажи, что тебе надо?

— Тетка Арина, ты меня бутылкой не кори, я тебя не просил ходить.

От Арининого испуга и следа не осталось, она крикнула на участкового:

— Что ты в избе стреляешь, паразит ты такой? А то схвачу полено и так тресну, что твоя голова разлетится!

— Для чего я стреляю, про то знаю я один. И еще он знает, — Василий Емельянович указал на Дементия, сидевшего за столом с недоумевающим лицом и не знавшего, на кого наброситься — на Арину или на участкового.

О том, что Василий Емельянович стрелял у Дементия Лохова в избе, стало известно всей Белой пади. По-разному оценивали белопадцы это событие. После недолгих пересудов определилось два главных мнения. Жители Ушканки, Советской и половина Боковы считали, что участковый напился и устроил пальбу в доме. За такие дела, говорили они, с участкового надо бы спросить построже, и, если бы это был не Василий Емельянович, свой человек (на Белой пади он кое-кому приходился родственником), то неизвестно, чем бы кончилась для него стрельба.

Вторая половина Боковы, начиная от дома Жегловых, и главная улица Белой пади считали по-другому: Василий Емельянович выпил мало, был почти трезвый и стал стрелять, потому что Дементий доведет до белого каления кого хочешь. Василий Емельянович, конечно, допустил ошибку, — нельзя же стрелять в избе, если на тебя никто не нападает. Но раз уж стрелял участковый, то, значит, была причина, значит, есть грешок за Дементием…

Еще не остыли разговоры о том, что участковый стрелял в доме у Лоховых, еще строили предположения белопадцы о том, что не работать больше участковым Василию Емельяновичу, как был отмечен соседями Мезенцевых еще один вроде бы мелкий, но интересный факт: семнадцатого сентября, только закатилось солнце, к Мезенцевым по огороду зашел пастух Яков Горшков.

Мезенцевы привыкли к тому, что в последнее время часто заходил Дементий и что-нибудь рассказывал. Заходили и другие белопадцы, которые давно не были у Мезенцевых, и, посочувствовав, уходили. Иногда в этом было что-то неприятное — лишнее напоминание, что вот, мол, у вас что-то случилось…