— Все было! — сказал Дементий с такой значительностью, будто около дома Мезенцевых произошло целое сражение, которым командовал Дементий и которое он только что проиграл. — Не видел снайпера, посмотри! — Он указал на Колю, стоявшего в двух шагах с ружьем за плечами. — Это ж надо додуматься — в отца палить!

— Я же не нарочно, — ответил Коля. — Мы хотела лучше сделать, я не думал, что это ты крадешься.

— Без нас лучше не сделаете, — сказал Петр Иванович, пока еще не понявший толком, что произошло, но догадывавшийся: видимо, едва не случилось то, чего он боялся и о чем все время предупреждал Володю. — Где вы столько были? — спросил Петр Иванович у Коли.

— Гонялись за этим.

— Это потом расскажете. Я спрашиваю, где вы были столько времени?

— На вечерку ходили.

— Я вам дам вечерку… Я говорил, без моего разрешения ничего не предпринимать?

— Говорили.

— Сколько сейчас времени?

Коля посмотрел на новенькие часы с фосфоресцирующим циферблатом.

— Двадцать минут первого. Ой, вру, Петр Иванович! Без двадцати минут час.

— А дома вы должны быть во сколько?

— В десять.

— Так-так, Петр Иванович, — одобрил его разговор с Колей Дементий. — А я, как придем домой, ремня дам. У меня давно руки чешутся.

— Дементий Корнилович, насчет ремня ты оставь. Как же ты будешь лупцевать такого жениха? У него уже, наверно, невеста есть! Правда, Коля?

— Это маловажно, — сказал Дементий, оглядываясь в сторону приамбарка. Петр Иванович и Коля тоже оглянулись: только что оттуда послышался какой-то шорох.

— Надо проверить, — сказал Дементий, на всякий случай снимая с плеча ружье.

Коля тоже снял с плеча ружье, хотел взвести курок и обнаружил, что курок взведен. Ему снова сделалось неприятно: ружье могло нечаянно выстрелить, когда он перелезал через прясло, и сейчас, когда он снимал его с плеча. Коля опустил курок, не желая больше стрелять, если даже кто-то есть в приамбарке и выскочит прямо на него.

Тем временем Петр Иванович быстро прошел впереди Дементия, шагнул в дверной проем, зиявший чернотой, посветил фонариком вдоль стен и по всему приамбарку.

— Нюрин кот! — сообщил он Дементию и Коле, остановившимся у входа в приамбарок.

— Может, и вы на огороде кота видели? — пошутил Дементий, обращаясь к Коле.

— Ничего себе кота — два метра ростом! Мы как глянули, поджилки затряслись!

Петр Иванович пригласил в дом Дементия и Колю, чтобы выслушать троих, — что и как они видели.

Яков Горшков не сомневался, что около дома Петра Ивановича ходит кто-то из своих.

Он взял Белую падь и попытался пересчитать, кто был за Петра Ивановича, и кто — против. Подсчеты его сначала свелись к тому, что все за Петра Ивановича. Тогда он заострил внимание на тех жителях Белой пади, которые, по его мнению, были способны на пакость.

Не могло ли случиться, что в это число попали те из белопадцев, кто просто не нравился Якову? Бывает же так: не нравится человек, хоть ты что делай! Или, допустим, Яков с кем-то когда-то поругался, не поделил чего-то, и так далее и так далее, и не могло ли это повлиять на его выбор? Нет! Он искал недоброжелателей Петра Ивановича…

Яков добровольно решил вести следствие и никому ничего не говорить.

За Ильинкой и Длинным мостиком Яков с Дементием редко пасли коров, чаще всего они пасли за мостом, и начинали выгонять коров с Ушканской улицы. Отсюда Яков и начал вести следствие.

Ушканка, скрытая лесом, для Белой пади всегда была немного таинственной и загадочной.

Когда ни посмотришь, на Ушканской улице нет ни одного человека. Ну, ладно, взрослые — на работе, а остальные где? Есть же на Ушканке старики и старухи, ребятишки, — они-то где? И вот если начнешь приглядываться, то очень скоро обнаружишь, что тебя кто-нибудь рассматривает в щель забора, из окна, из-за дерева… Старуха, копавшаяся в огороде, заметив, что кто-то пришел, спрячется в подсолнухах или уйдет за баню, и, хоть сколько ее кричи, не докричишься.

На Ушканке было пять домов, теперь — двенадцать. Раньше для Якова, как, впрочем, и для других, сомнительным был один дом — Фени Котовой.

Жила Феня с мужиком, которого как-то и не видно было, и с дочкой тонкой-претонкой и бледной, будто росла она не в просторной избе, не на хороших хлебах и не на чистом воздухе, а в подполье, никто толком не знал, как ее зовут, сколько ей лет. Шли слухи, что в войну она была напугана в доме чем-то ужасным и с тех пор перестала говорить, и на незнакомых людей (в Белой пади для нее все были незнакомы) боялась смотреть. Дальше ограды, по рассказам, никуда не выходила.

Якову и еще двум или трем жителям Белой пади удалось видеть ее несколько раз в лесу, собирающей то грибы, то ягоды или просто идущей по лесу. Рассказы совпадали в одном: как бы осторожно кто-то не пытался наблюдать за нею, через несколько секунд она исчезала.

Лет десять назад, когда бригадир ездил верхом на коне и загадывал на работу, было известно, что и как в доме у Фени. Но с тех пор как бригадир перестал загадывать и колхозники сами приходят утром в бригадную контору и узнают, кому куда, о Фенином доме мало что известно.

При желании лучше всех осмотреть Фенину ограду и в дом заглянуть могли пастухи. Яков решил воспользоваться такой возможностью. На всякий случай, он решил присмотреться и к остальным домам на Ушканке, потом — на Советской, на Бокове и, если потребуется, взять под наблюдение главную улицу Белой пади, на которой жил Петр Иванович.

Феня еще не начинала доить корову, и Яков, медленным шагом проехавший верхом на коне мимо ее дома, видел, как она побежала к сараю с маленьким белым подойником. Яков слышал, как в углу под сараем резко звякнула дужка ведра, послышался окрик на корову: «Стой, что тебя… Стой…»

«Ишь, сердится, что рано выгоняю!» — подумал Яков, довольный началом своей необычной деятельности — следствием. Ничего плохого он не делал: выгонял коров на полчаса раньше — так это хорошо, позже — было бы плохо.

В другой раз, если бы Феня не успела подоить корову, он бы крикнул: «Выгоняй!» и не стал бы ждать. Фене пришлось бы наспех доить корову, а потом — догонять пастуха. Яков прокричал около домов и, возвращаясь, остановился на краю дороги в соснах — напротив Фениного дома — и терпеливо ждал, когда она подоит корову. Ожидая, он изучал Фенин двор и уже не в первый раз отметил: самый густой лес от Ильиной заимки подходит к Фениному дому.

Дом стоял в глубине ограды, окна отсвечивали, с улицы в них ничего не видно… Дом, лес, баня, и все, что было в Фениной усадьбе, показалось ему враждебным.

Яков нагнулся с седла, открыл калитку — Феня выгнала корову на улицу. За все годы, сколько он пастухом, Яков впервые открыл калитку, впервые ждал, пока Феня подоит корову.

Исподлобья, держась за кончик по-старушечьи завязанного у шеи ситцевого платочка, Феня долго и недоверчиво смотрела в глаза Якову. Тот не выдержал взгляда и спросил первое, что пришло в голову.

— Ягод нынче много насобирала?

— Много, — сказала Феня, закрывая калитку, но оставаясь на улице.

— Где собирала?

— За Средним хребтом.

— Далеко…

— Близко нету. Померзли ягоды, и коровы пооббивали! Скота много.

— Места надо знать, — нахмурившись и как будто о чем-то соображая, сказал Яков. Собираясь ехать, он тронул поводья и остановился, чтобы выслушать Феню.

— Я места знаю, все обегала. За Вторым Средним была — нету ягод.

Яков оглянулся, всех ли коров выпустили ушканцы, остался доволен, что еще не выгнала корову Максимениха, и решил еще немного поговорить с Феней.

— Далеко бегала, а ягоды у тебя под боком. Зимнюю дорогу через болото видишь? — сказал Яков, подъезжая к забору с другой стороны ворот, откуда открывался вид и на болото, и на другую половину ограды.

Феня повернулась спиной к дороге, открыла калитку и сразу же увидела среди зеленых камышей дорогу.