Но вставал и другой вопрос: наказывать бандита надо?! За что он так ее измордовал? Разве она ему что-то плохое сделала? Или слово плохое сказала? Разнять их хотела, больного защитить; а он походя ее избил — потому что кулаки здоровые? Не по-мужски, подло, по-бандитски — потому что до длинного не смог дотянуться… Нет, надо его наказать — в этом Нина не сомневалась.

А Николай Петрович — так люто возненавидела Нина в то время своего ухажера — был наказан чуть ли не на другой же день. То ли за свой «длинный» язык, то ли за драчливую натуру его так отделал какой-то работяга, что бедный дистрофик с сотрясением того, чего у него, по мнению Нины, никогда не было, оказался в больнице. Он звонил Нине домой и просил навестить, но она отмалчивалась. Слишком уж быстро он для себя выводы сделал, женишок тоже выискался! Присвоил ее уже! Отбивать начал! Да хоть бы у нее сначала спросил!

Никиту по заявлению и описанию потерпевших быстро вычислили — нашли именно в том злополучном подъезде. Оставалось одно — суд. Но видеть своего обидчика Нина не хотела. Знала: не сможет. Николаю Петровичу, который благородно предлагал ей свидетельствовать в суде, она тоже отказала. И вообще с ним поссорилась. Он ей был тошен не меньше Никиты. Так она милиционерам и объяснила: не сможет она на суд пойти. Разве что компенсацию денежную за причиненный ущерб не прочь с мужика получить… Деньги бы ей сейчас ой как пригодились.

Лейтенанту, что расследовал дело, только того и надо было. Вмиг организовал им встречу — чтобы договорились о размере компенсации и забрали назад заявления. (Никита еще похлеще телегу накатал: чуть ли не убить его эти двое — «бандитская шайка» — затеяли. Убить, квартиру ограбить!) Почитав его встречное заявление, Нина увидела, на кого напоролась. Честь, совесть, достоинство — о них Никита и не слышал. На вид мужичок-боровичок, а нутро гнилое. Когда Нина позвала его отойти в сторону — расписку написать, не пошел: боялся, как бы не побили Нинины защитники. Трус, трясущийся, мерзкий трус. Только баб бить. А у Нины защитников никаких, кроме родного государства, не было…

Не стала Нина с ним вязаться. Забрала заявление. И без нее Никиту накажут — да так, как и не снилось. Видеть она его не могла, и Николая Петровича тоже. Стыдно. Стереть все из памяти, как нелепый эпизод…

Зато Никита (как оказалось, работник предприятия «Арктика»), узнав ее адрес из заявления, в покое ее не оставлял: приходил с угрозами, просьбами — отказаться даже от той мизерной контрибуции (600 рублей), которую она на него наложила (семью пожалела, очень о семье плакалкся громила, о детях). Ровно год обещанных денег от него ждала. Когда через год Никита принес триста рублей и сказал, что больше не даст, этого для нее и то слишком много, Нина деньги взяла и попросила его навсегда исчезнуть с глаз. Мерзко одно его присутствие было: организм сам словно воспроизводил всю ситуацию вновь…

Свой долг перед собой она исполнила— наказала разнузданного хулигана и скрягу хотя бы рублем. Но вот деньгами воспользоваться не смогла, хотя и очень в те времена в средствах нуждалась. «Все-таки они тебе такою кровью достались… Именно поэтому!» — думала она, даже не смяв бросая деньги в помойное ведро.

В этот день Олег Баевский взял на работе отгул: был намечен семейный поход на кладбище, на могилу отца, который погиб ровно двадцать лет назад. Олежке тогда было девять лет. Отметив скорбную дату, с кладбища Олег, расставшись с матерью, направился к товарищу еще со школьной скамьи, Диме Власову. У того тоже был повод для выпивки: через неделю он официально регистрировал отношения с фактической женой, которая уже носила ребенка и была на пятом месяце беременности. Пришел конец холостяцкой жизни, выбор был сделан, и его требовалось «спрыснуть».

После «мальчишника» друзья разохотились и пошли дальше, к Борису, где уже просто так нагрузились пивом. Домой возвращались не так уж поздно: около одиннадцати вечера. Оба побаивались нагоняя от жен. Олег провожал Дмитрия, потому что было по пути.

Они свернули во двор — Димкин дом был уже рядом — и столкнулись с молодыми ребятами, которые не уступили им дорогу да еще и огрызнулись. Такого наши разгоряченные вином герои стерпеть не могли. Они развернулись и схватились с неучтивой парочкой. Оба в детстве занимались карате, так что махаловка получилась знатной — тем более что парни не отступили.

Происходила эта схватка в темном промежутке между магазином «Октябрь» и главпочтамтом. Через какое-то время в драку вмешался посторонний, который, казалось, хотел парней разнять. Ему посоветовали по-хорошему: «Свали, мужик!» Тот же совету не последовал, а активизировал свои действия: вытащил пистолет и стал им угрожать дерущимся. Двое мальцов тут же ретировались — только пятки засверкали, а двое хорошенько принявших на грудь каратистов решили наказать мужика с пушкой. Они яростно запрыгали вокруг него и стали делать махи руками и ногами, иногда достигая цели…

Мужик пальнул для острастки в воздух, тогда и до пьяных стало доходить, что тут дело нешуточное. Дмитрий отправился за своим светлым плащиком, который скинул, чтоб не запачкать по случаю драки, а мужик сбил с ног Олега и навалился на него, успев неоднократно вразумить его рукояткой пистолета по темечку.

Дмитрий, заметив, что обижают его друга, не стал «делать ноги», а тут же пришел на выручку. Вооруженный мужик переключился на него. Дмитрий побежал к своему дому, до которого было совсем недалеко, а Олег, вскочив с газона, рванул в другую сторону. Тут ему наперерез бросился еще кто-то. Слабые ноги (выпито было порядочно) подкосились, Баевский упал, на него насел преследователь и, заломив ему руку за спину, ткнул носом в землю. Вытащил наручники и защелкнул их на запястьях. Увидев, что он уже в наручниках, драчун утихомирился.

После буйства наступил спад. Такой, что Баевский даже на ноги не мог встать — они были как ватные. Чуть ли не волоком его куда-то потащили и заставили лечь на землю. Как оказалось, рядом с Димкой. Тот лежал на газоне в луже крови и громко стонал.

Домой наши друзья в тот вечер не попали. Всю ночь Олега допрашивали в милиции. Инкриминировали сопротивление стражам порядка. Оказывается, два мужика — тот, что ввязался в драку, и тот, что повязал Олега, — были ментами, одетыми «по гражданке».

Олег ничего не мог вспомнить. Была какая-то драка: вся голова оказалась разбитой, руки в ссадинах, но чтобы драться с ментами? Не может этого быть: они ребята законопослушные! Это сколько же они тогда выпили?..

Баевский пригорюнился: по этой статье светило немало — как объяснили, до семи лет. А то, что менты постараются на них отыграться, сомнения не вызывало. За то, что он посмел поднять руку на милиционера, на следствии его бил майор лично, после чего у Баевского напрочь пропало уважение к родной милиции. Ладно бы сержант, молодой, ему простительно, но майо-ор… Впрочем, в камере, на Белой горе, благодаря этой статье, Олег снискал некое уважение у шпаны, — зато омоновцам, которые по средам проводили «профилактические» поколачивания заключенных, эту статью лучше было не называть: мордовали бы так же больно, как и насильников.

Как только из рациона в камерах исчезал белый хлеб, заключенные знали: вместо него заказали омоновцев, и жди плюшек похлеще. Омоновцы, многие из которых недавно вернулись из Чечни, в черных масках, налетали как черный смерч. Выгоняли из камер в коридор, ставили на полусогнутых лицом к стене и били ногами и дубинками. За те два месяца, что Олег провел на «Белке», омоновцы работали как часы, потому что незадолго до того с «Белки» был совершен побег. Олегу во время этих «профилактик» сломали ребро…