Сначала я представил, что она намажет меня какими-то целебными народными мазями - и все сразу пройдет. Как же, размечтался! Евдокия - как раз эта соседка - довольно долго меня мяла, потом сказала что все кости целы, а синяки и сами пройдут. Просто тут с лечением. Хотя банька от синяков помогает, да и какой-то массажик она мне сделала. Пальцы у нее - как клещи. А сама - да таких на рекламные фотки Освенцима снимать надо.
Для мытья она принесла бадейку с какой-то мутной жижей. Я поинтересовался - оказалось, что это разведенная водой зола, называется "щелок", и ей вместо мыла пользуются. Мыться я этой жижей не рискнул, мыло использовал. А Евдокии после бани новый кусок подарил - на всю жизнь мне всяко моего запаса не хватит, а ей все же приятно. Правда она сразу отнекиваться стала, говорить что барское мыло не пристало простым крестьянкам на себя тратить. Но в конце концов взяла.
Пока я "лечился", к Дмитрию пришел местный околоточный, по мою душу наведался. Высокий дядька в мундире и шинели, с густыми усами и коротко стриженой бородой, он мне напомнил виденный где-то портрет царя Александра II (или III, я их не очень различаю). Сообщил, что по должности обязан расследовать возможный разбой, и под этим предлогом долго и нудно расспрашивал о том, как я тут оказался. Пришел он не сам - Димка еще с рассветом сбегал в местную полицию: во-первых, доложил, что "барин оклемался", да и родившийся вчера вариант с возможным ограблением для него был основанием для привлечения правоохранителей.
Впрочем, дядька этот, Егорий Фаддеевич, занудой был именно по должности. Спрашивал, записывал ответы мои в тетрадочку какую-то. Попросил еще раз - уже "официально" - показать ему визитку. "Допрос" Егорий Фаддеевич "снимал" в доме у Евдокии, куда мы после бани зашли чайку попить: у Димы-то и самовара не было, а мне все же каких-то травок принять следовало. Так что за визитками мне пришлось к Диме бежать. Но когда я принес (сразу всю сумку, как раз и мыло для Евдокии захватил), а он прочитал (или просто осмотрел) карточку, то вопросы у него почти что сразу и закончились. Уточнил, правда, где эта Аделаида находится, и я минут десять рассказывал ему про Австралию всякое. Затем почему-то спросил, шпрехен ли я дойч, на что я честно ответил "найн". Ну а под конец я, отвечая на прямой вопрос, сказал, что к полиции претензий не имею, поскольку ничего не помню и не знаю деталей возможного ограбления. И даже - по просьбе околоточного - ему в этом расписку написал. Заодно, мимоходом, сказал что координаты потенциальной родни были в исчезнувшем бумажнике, так что пока - если Дима не возражает, поживу в его хоть и неказистом, но уютном домике, а там - посмотрим.
Хороший мужик этот Егорий Фаддеевич. Ну а раз я ему "висяк" не устроил, то, надеюсь, и у него ко мне претензий не будет. Я уж попробую сам как-нибудь обустроиться, без помощи полиции. И для начала пойду в трактир и заложу ножик.
Глава 3
Кузька Мохов на жизнь не жаловался, хотя она над Кузькой посмеялась изрядно. Причем начались насмешки эти с самого рождения: поп, то ли спьяну, то ли недовольный размером подношения записал в книгу его именно Кузькой, а не Кузьмой. Это, конечно, мелочь, кто там эти книги читает, но и дальше жизнь не оставляла Кузьку в покое. Сначала невеста Кузькина померла за неделю до свадьбы, потом вторая, к которой он собрался свататься, оказалась на сносях незнамо от кого. Третью же невесту он и присмотреть не успел: в пожар семьдесят девятого года рухнувшая горящая изба так ловко метнула обломок бревна, что левая рука и вовсе работать перестала, а увечному невесту все же нелегко найти.
Так и остался к своим тридцати трем годам Кузька бобылем, но вот одиноким стать не довелось: две сестры Кузькины, сгоревшие на пожаре уже девяносто первого года, оставили брату наследство: двоих мальчонок-одногодков. Никого у них, кроме Кузьки, не осталось: один человек родни лишь у них нынче, да и тот однорукий.
Хотя может судьба с рождения о Кузьке заботилась так изрядно? Привыкший к дразнилкам с раннего детства, он наловчился доказывать превосходство свое не кулаками, а делами. И с людьми ладить научился на диво: много раз Кузька помощь получал от людей там, где другой отделался бы лишь тумаками. Так что сумел Кузька и племянников поднять, и сам не помереть. Не в богатстве и достатке конечно, но с голоду не помирали. И то слава Богу.
Не помирали, но иной раз сколь мало до той грани оставалось. А как в зиму и кобылка последняя околела, приготовился Кузька племянников в люди отдать, а самому помирать: не выкормить далее однорукому пацанят-то. Ещё бы годика два прожила кобылка-то, глядишь - и подросли бы ребята чтобы самим уже земличку пахать, но вот не повезло.
Совсем уж Кузька смирился с грядущим, даже копеечку малую отложил на панихиду по себе, да появился у соседа гость иноземный. Из самой Астралии гость!
Чудные в этой Астралии люди: этот вон вообще из столбовых дворян вроде, а лопатой машет - пятеро мужиков не угонятся! Но и дворянство свое блюдет: земелька-то вроде как и Димкина, а он хозяином на ней правит. Огороды копает, плотину вон в овраге ставит. Даже отдельный сарайчик для отхожего места выстроил. И все сам!
Но оно-то и понятно: на огороде ему нужду справлять не по чину, учён соседский гость, ох учён. Давеча тремя каплями масла старого и себя прокормил, и вон детишек с улицы обихаживает. А еще грозит, что кто по его велению делать будет, зимой и сыт и пьян жить станет. Пожалуй, надо послушать его. Тремя каплями масла десятерых кормит. А ежели ему целую бутыль дать? Нет, бутыль ему вроде и не нужна. А вот корзины с глиной пожалуй поносить стоит. Глядишь, и помирать не надо будет.
Где там корзина-то старая стояла?
Вообще-то трактиров в слободе было три, и все были собственностью общины. Но два были 'на откупе' - их арендовали сторонние люди, платившие общине ежегодно фиксированную сумму. А в третьем трактирщик назначался общиной, поскольку стоял он на самом выгодном месте и прибыли давал столько, что у откупщиков просто денег не хватало и его 'откупить'. Но этот общинный, 'свой' трактирщик, кроме того что не продавал вина ерзовцам вообще, еще и ссуживал ерзовцев из текущих доходов под залог. Потому что трактир этот был не просто так, а от местного кредитного общества - это что-то вроде крестьянской кассы взаимопомощи. В него-то мы и направились.
Ножик мой трактирщик оценил в пятиалтынный.
- Нет, не пойдет, я его почти за двадцать долларов покупал - начал было торговаться я. Говорить, что за пятьсот рублей - не стал, понял уже кое-что про нынешние деньги, а перевести в уме "свои" цены в теперешние просто не сумел. Я их - теперешних цен - и не знал вообще-то совсем.
- Ножик хороший, слов нет, одна перламутра красная денег стоит - согласился было со мной трактирщик - Только ведь если что, то задорого я его не продам, господа тут не ездют. Потому вот двадцать копеек, мое последнее слово. Ну а нет - так нет, тебе, барин, вольно продавать аль не продавать, а мне перед общиной ответ держать.
Ножик за такие копейки я не продал. А по дороге домой все размышлял, что еще тут можно продать. И пришел к печальному выводу, что при нынешнем спросе на изделия хайтека максимум, на что могу рассчитывать - рубль, ну полтора. Нет у народа денег, потому и не продать мне ничего за нормальные деньги.
Однако все же что-то хорошее все же произошло: Кирилл Константинович вчера на вечерней проповеди рассказал про "несчастного меня" и призвал паству помочь кто чем может в деле пропитания и согревания "христианскую веру не продавшего" юного дворянина. Так что народ - по горсточке, по капельке - притащил крупы всякой довольно много (Димка потом безмен у однорукого соседа взял, взвесил - оказалось что с полпуда будет), с дюжину яиц, а на дворе появилась небольшая поленница дров. Причем я дровам больше всего радовался: у "хозяина" моего их и вовсе почти не было, камышом печку топил.
