- А кроме частицы что еще?

- А еще - то, что нитка эта будет попрочнее стального каната. Она скручена из ста двадцати отдельных полиэтилентерефталатных волокон. Здесь, на катушке, намотано двести метров нитки. И сейчас каждую минуту на большую бобину в лаборатории наматывается столько же. Надеюсь, ты счастлив?

- Камилла, перед лицом всей нашей инженерно-технической общественности торжественно заявляю: буквы на платиновом постаменте твоей золотой статуи будут изготовлены из бриллиантов. Причем товарищи еще не в курсе, но бриллианты принесут Володя Чугунов, Слава Серов, Нил Иванов... затем - все женатые, затем - все, у кого дети есть. Ну а я лично вообще оставлю тебе самый вкусный пирожок. Кстати о пирожках - а не пора ли всем к столу?

На следующий день первые две бобины с ниткой увез в Ярославль Володя - ремни для мотороллеров с льняным кордом выдерживали около полутора тысяч километров пробега, а с лавсановым - я не стал забивать себе голову придумыванием нового названия - надеялся довести пробег до пяти тысяч. Евгений Иванович, который так же принимал участие в изготовлении "лабораторной установки", приступил к изготовлению ещё дюжины таких же: Камилла лукавила, машина, хоть и стояла в лаборатории, была вполне себе промышленной. Только для ее запуска требовалось участие десяти человек, хотя обслуживать в процессе работы мог и ребенок.

Остальной народ тоже разъехался - то есть те, кто работал не в Царицыне. Поскольку я все же немного устал (все же четвертый год без отпусков работаю), то было решено заняться хотя бы на недельку-другую бездельем. Книжки там почитать, на диване поваляться. Тем более что благодаря Сереже Лебедеву, придумавшему, как делать пенорезину, диван у меня теперь был просто замечательный: в отличие от большинства нынешних изделий пружины бока не наминали. Так что двадцать седьмого декабря, раздав за завтраком кучу ценных указаний, я развалился, наконец, на этом диване и открыл еще нечитанный роман Жюля Верна. Что-то там про путешествие на воздушном шаре.

Вот только что там - я прочитать не успел. Звонок в дверь возвестил об очень неожиданном приходе Станислава Викентьевича. В прихожей он церемонно снял пальто, передав его Дарье, разулся (все же в валенках в комнаты не заходят), причесался у зеркала - все я это наблюдал через приоткрытую дверь. Наконец он вошел в гостиную, поздоровался, сел в кресло, поерзал, устраиваясь поудобнее - и только после всего этого сообщил трагическим голосом:

- Александр Владимирович, я вынужден был вернуться потому, что дел мне больше в Уругвае нет. Там случилась засуха, и все наши посевы практически погибли, и мы были вынуждены оставить ваше уругвайское поместье. Я добрался с британским лайнером, но место было лишь одно, а все остальные, равно как и имущество семенной станции, будут позже. У вас будет сейчас время выслушать отчет?

- Безусловно найдется. Только вы, я гляжу, ко мне прямо с поезда примчались. Вы хоть позавтракать-то успели? Давайте-ка пройдем на кухню, и вы мне там за завтраком все и расскажете, а то мне и голодом вас морить стыдно, и новости ваши мне очень и очень интересны.

Но до кухни мы дойти не успели: едва выйдя из гостиной я услышал еще один звонок в дверь. Дарья естественно у двери оказалась первой, и, когда она ее открыла, в прихожую буквально ввалились Машка и Вася. Ввалились и тут же остановились, тяжело дыша и тупо глядя на нас с Леонтьевым.

Остановились и мы, причем я почему-то стал прикидывать, что могло на производстве сломаться такого, что эта парочка явно бежала бегом и довольно далеко, суда по из пыхтенью. Бежали-то явно ко мне, но я уже довольно давно на производстве ничего исправить или починить не мог. Видимо, поэтому ничего действительно страшного придумать не успел к тому моменту, как оба они, причем взявшись за руки, вдруг бухнулись передо мной на колени.

"Не иначе, как изувечили какой-нибудь из стекольных станков", подумал я - и не угадал. Сначала Машка, как-то всхлипнув, а затем и Вася подняли на меня молящие взоры и слабыми голосами, но дружно изложили, наконец, причину своего появления:

- Александр Владимирович, благослови...

Василий Павлович Портнов с некоторой печалью поглядел в спину уходящего начальника. Нет, не понял он всей трагичности ситуации - да и зачем ему? Мария Иннокентьевна, пока они ожидали прихода руководства, смеясь, сообщила, что начальник теперь официально стал самым богатым человеком России. Потратив, между прочим, прошлым годом только на благотворительность более десяти миллионов рублей. Ну, потратит нынче вдвое больше - и все равно удвоит свои капиталы: уж очень выгодно продаются трактора в другие страны.

По чести сказать, Василий Павлович никак не мог понять одного: почему за границу отправляются такие надежные, простые и в общем-то недорогие машины, а себе этот молодой человек оставляет дорогие, постоянно ломающиеся и весьма сложные в изготовлении аппараты. Конечно, этими тракторами и ребенок управлять сможет (что чаще всего и происходило), но неужели взрослых мужиков в России не осталось?

Мужики же у него все лопатами машут. Однако, и тут нельзя не признать, машут они с большой пользой для земли. Как ни крути, а почти восемьдесят тысяч десятин совершенно бросовой земли были превращены в отличные сельскохозяйственные угодья. И даже в прошлый, невероятно плохой, год урожаи были собраны такие, что в других местах и в лучшие года не выходили. Получалось странно: в землю были буквально "зарыты" миллионы рублей - но "удобренная" большими деньгами земля тут же деньги и вернула, причем даже с некоторой прибылью. Да уж, что-что, а считать этот молодой человек умеет.

Деньги считать - умеет. Но деньги-то есть не будешь - а сегодня разве что это и остается. Не будет урожая, как землю ни поливай, как ни удобряй. И это было особенно больно думать человеку, чья жизнь была посвящена именно плодородию почв - главным образом потому, что, сложись все иначе, год нынешний мог наглядно показать верность Докучаевской теории.

Ну не в этот год, так в следующий, такие катастрофы, слава Богу, далеко не каждый год случаются. Но опять непонятно: как, каким невероятным чутьем этот юноша узнал, где делать нужные приобретения? Осенью, совершенно неожиданно для всех, вдруг срывается, покупает втридорога землю, тычет пальцем и говорит "копать здесь". Мужики, посмеиваясь, копают - и уже весной специально изготовленные прицепы рассыпают в полях фосфорит из подмосковного карьера. Но кто про этот фосфорит, лежащий в пятнадцати саженях под землей, мог знать? А он тут же мчится через полстраны и в тысячах верст от Москвы снова покупает кусок никуда негодной земли и немедленно закладывает там шахту. Опять ткнул пальцем "копать тут" - а на поля вместе с фосфоритом сыпется и хлористый калий, с той самой шахты выкопанный. Ну как он про калий-то узнал, что закопан на семьдесят саженей?

Хотя читает он много, может где и прочел. И удачами этими, более случайными, уверовал, что теперь он может все. Многое может, но вот так уверенно сообщить, что найдет средство и промыслом Божьим побороться?

Станислав же Викентьевич с грустью смотрел на уходящего, чего уж сомневаться, друга - хотя и младшего, но именно друга - по причинам несколько иным. Вспомнив, как переживал он из-за потери семенной станции в далеком Уругвае. Но тут уж стихия: не только в России засухи бывают, а в Уругвае случилась уж засуха так засуха: в прерии трава высохла вся так, что после степных пожаров (или, может быть, прериевых?) в земле и корней целых не оставалось. А на земле - оставалось много чего. Кому там раздолье было - так это стервятникам: прерия вся была усыпана тушами подохшего с голоду скота. Да и в таких условиях на семенной станции можно было бы со стихией побороться, если бы не бандиты: за две недели казакам пришлось трижды вступать в перестрелки. А никто не такое не рассчитывал - и, когда патронов к русским винтовкам осталось лишь "на один хороший бой", пришлось все бросить и все, что можно вывезти - увозить обратно в Россию. Хорошо еще, что подвернулась та американская шхуна, а то пришлось бы вообще все бросить (Петр Пантелеевич уже и баркас какой-то нашел, чтобы трактора в Ла-Плате топить - не велено было Т-40 в чужие руки отдавать ни при каких условиях).