Через три дня после отъезда из Ораниенбаума я прибыл в Пюгген. На этот раз моя семья приняла меня даже еще более тепло, чем в мой приезд домой из Бельгии.

За те 20 месяцев, что я отсутствовал, мои сестренки так сильно выросли, что я просто не узнал их, особенно пятилетнюю Маргариту. Общение с ней, наши игры стали моим самым светлым воспоминанием об отпуске.

Прием, который мне оказали мои близкие, заставил меня почувствовать себя настоящим героем. Например, мать кормила меня лакомствами, которым завидовали мои братья и сестры.

Однако, несмотря на все их усилия порадовать меня, я так и не смог до конца насладиться блаженством домашней обстановки, как в мой приезд домой после Французской кампании. Солдат, вернувшийся на родину в отпуск из России, становится другим человеком. Я так и не смог до конца избавиться от напряжения, присущего тяжелой жизни в боевых условиях.

Хотя хорошо знакомая череда дел на родной ферме немного успокоила меня, мне потребовалось еще много лет, чтобы избавиться от вызванного войной стресса. Тем не менее многие события, которые я пережил на войне, оставили в моей душе и памяти неизгладимый след.

Хотя сама ферма осталась прежней, как и в дни моей юности, в Пюггене произошли некоторые перемены. К этому времени власти начали отправлять на промышленные предприятия и фермы в качестве даровой рабочей силы военнопленных или угнанных из оккупированных стран гражданских лиц. После победы над Польшей в 1939 году в нашей деревне оказалось несколько пленных поляков. В следующем году к ним прибавились пленные из Франции и Бельгии.

В отместку за малую лояльность нашей семьи нацистскому режиму местные власти приказали отцу, ставшему теперь членом фольксштурма, народного ополчения, охранять примерно 20 пленных, проживавших в нашей деревне. Его обязали по ночам дежурить в пивной, располагавшейся на той же улице, что и наш дом, в то время как пленных запирали в зале для танцев.

Моему отцу было уже за пятьдесят, и он вряд ли справился бы с пленными, если бы те задумали бежать. К счастью, он установил с ними нормальные отношения, и поэтому никаких проблем между ними не возникало. Один из бельгийцев часто говорил ему: «Ну что же, герр Люббеке, вам не вечно придется сторожить нас. Придет время, и мы поменяемся местами — вы станете нашим пленником».

На нашу ферму также прислали работника из числа военнопленных, поляка по имени Зигмунд, фабричного рабочего из Лодзи. Моя семья обращалась с ним, как с обычным батраком-немцем, вместе с ним работала на поле и решала общие проблемы. Несмотря на то что согласно правительственным правилам пленные должны были питаться отдельно от немецких семей, мать все равно усаживала Зигмунда за наш обеденный стол, и тот ел вместе с моими родственниками. Власти в конечном итоге разрешили пленным жить на фермах. Получив соответствующее разрешение, моя семья выделила Зигмунду комнату в бывшем домике моего деда. Позднее у нас жили два пленных бельгийца. Несмотря на такие изменения, жизнь в Пюггене казалась вполне нормальной, и ее, похоже, не особенно коснулась война.

21 августа я выехал из Пюггена в Гамбург, чтобы повидаться с Аннелизой. Хотя с нашей последней встречи прошло немало времени, участившийся обмен письмами снова сблизил нас, правда, Аннелиза по-прежнему была обручена с сыном хозяина цветочного магазина.

Прибыв в Гамбург, я встретился с ней неподалеку от ратуши, на другой стороне реки Альстер. Теперь она работала на новом месте, уйдя еще весной из магазина на главном вокзале. В тот день мы легко восстановили былую интимность и сердечность наших прежних отношений, разговаривая обо всем на свете и беспечно гуляя по городу. Именно о таких минутах я мечтал, замерзая в снегах Урицка и ковыляя по топким болотам Волховского фронта.

Увидев ее снова после долгой разлуки, я впервые стал задумываться о том, что Аннелиза могла бы стать мне превосходной женой, несмотря на то что она все еще остается чьей-то невестой.

Будучи не в силах скрыть переполнявшие меня чувства, я сказал:

— Извини, мне не хотелось вмешиваться в твою личную жизнь, но должен признаться — я люблю тебя!

Я думал, что Аннелиза вольна принять любое решение, но мне было важно, чтобы она знала о моих истинных чувствах.

Незадолго до того, как я сел в поезд, отправлявшийся в сторону Пюггена, чтобы провести дома последнюю неделю отпуска, Аннелиза подарила мне золотую безделушку-талисман в форме листа клевера. По ее словам, он должен был принести мне счастье. Я положил ее подарок в нагрудный карман мундира и почувствовал, что мы в любом случае будем вместе.

И все же нам обоим было понятно, что судьба солдата непредсказуема. Даже при самом оптимистическом взгляде на будущее, с учетом надежд на летнее наступление вермахта на Волге и на Кавказе, было ясно, что многим солдатам не суждено вернуться домой к своим возлюбленным.

Сентябрь 1942 года — март 1943 года

Сентябрь — ноябрь 1942 года

Ко времени моего возвращения из трехнедельного отпуска в начале сентября часть 58-й дивизии была переброшена на расстояние 90 километров к югу от Ленинграда на позиции, протянувшиеся вдоль северного берега озера Ильмень. До Волхова было рукой подать — километров 25–30 на юг. Когда я попал в расположение своей роты, то увидел, что мои товарищи поселились в пустых домах на южной окраине древнего русского города Новгорода.

Наша миссия, заключавшаяся в охране северного берега Ильменя от возможного десанта советских войск с удерживаемого русскими восточного берега, была относительно легкой задачей. Даже если части Красной Армии и попытались бы каким-то образом осуществить подобную высадку силами роты или даже батальона, природное преимущество наших позиций гарантировало нам легкую победу над противником. Мы сбросили бы десант в воду прежде, чем он успел бы закрепиться на нашем берегу. Мы сохраняли бдительность, однако всерьез не беспокоились из-за предполагаемой атаки неприятеля.

15 октября 154-й пехотный полк был переименован в 154-й гренадерский полк. Это изменение номинально отразило увеличение его общих огневых средств за счет тяжелого вооружения вроде пулеметов и крупнокалиберных минометов. В действительности любое увеличение огневых средств не может полностью восполнить потери полка в живой силе, сократившегося до размеров батальона. Сохранив гордость за нашу часть, мы не видели особого смысла в переименовании.

Несмотря на непрерывную боевую подготовку, наше пребывание на спокойном участке фронта давало нам время для отдыха. Поскольку погода оставалась теплой, мои товарищи постоянно проводили свободное время на берегу озера. Пребывание на Ильмене казалось мне продолжением моего отпуска. Я часто грелся на солнышке, перечитывая письма из дома.

После моей поездки в Гамбург наш с Аннелизой обмен письмами участился. Вскоре она написала мне, что решила разорвать помолвку со своим женихом и общаться только со мной. По иронии судьбы, завоевав сердце Аннелизы, я потерял подаренный ею талисман.

Хотя Новгород находился всего в пятнадцати минутах ходьбы от наших позиций, я только однажды сподобился отправиться в него и прогуляться по пустынным улицам. Подобно большинству населенных пунктов в Советской России он представлял собой скопление деревянных домов и простых жилых зданий из бетона. Мое благосклонное внимание привлекли лишь массивные бронзовые памятники на центральной площади возле местной ратуши.

Я осмотрел и местные церкви с куполами в форме луковицы. Хотя их внешнее убранство осталось практически нетронутым, сами церкви советские власти превратили в хранилища зерна и корнеплодов. Такой кощунственный подход к культовым сооружениям укрепил мое отношение к большевикам как к атеистам-варварам, представляющим огромную опасность для европейско-христианской цивилизации.

Тем временем другие солдаты моего полка увлеклись рыбалкой в водах Ильменя. Вместо сетей или удочек они добывали рыбу, глуша ее при помощи динамита. При этом однажды произошел трагический случай. Погибли четыре солдата, случайно взорвавшие во время такой рыбной ловли собственную лодку. Даже в периоды затишья боев на Восточном фронте смерть все равно бродила рядом с нами.