От пленных бойцов противника наша разведка выяснила, что позади атакующих советских частей, шедших на верную смерть, стояли специальные заградительные отряды с пулеметами, готовые стрелять в тех своих соотечественников, кто не выдержит и побежит назад. Противнику удалось организовать пару мощных атак, которые ненадолго прорвали линию фронта, однако он понес при этом огромные потери, не добившись поставленной цели. Мы видели убитых русских солдат, чьи бесчисленные тела устилали открытое пространство перед нами.

Вернувшись одним июньским утром на фронт, я занял свой обычный наблюдательный пост в нескольких футах справа от него вместе с нашим солдатом, вооруженным новым мощным пулеметом MG-42. По причине своей высокой скорости стрельбы MG-42 производил характерный звук, напоминающий треск разрываемой ткани. Главное его достоинство состояло в высокой надежности даже в условиях Волхова с вечной влажностью и грязью.

Как это часто бывало, пулеметчик был со мной незнаком, и мы постепенно завязали разговор, вместо того чтобы следить за перемещениями противника. Спустя полчаса после моего прихода русские предприняли атаку на наши позиции на ничейной земле, густо поросшей кустарником. Пулеметчик тотчас же открыл по ним огонь, а я попросил наших артиллеристов обстрелять из 75-мм орудий цели, находившиеся в 25 метрах передо мной.

Когда красноармейцы подошли к нам еще ближе, я поддержал пулеметчика выстрелами из автомата. Несмотря на то что ответных выстрелов не последовало, а противник был плохо виден среди кустов, мы продолжали простреливать пространство перед собой. Вскоре на противника обрушились снаряды наших артиллерийских орудий.

Когда ствол пулемета раскалился от непрерывной стрельбы, мой новый товарищ сбросил его в лужу, и над водой тут же поднялась струйка пара. Поставив новый ствол, он продолжил стрельбу. Вскоре его окружали кучи отстрелянных гильз.

Наша беспрерывная стрельба не прекращалась следующие полчаса. Опустошив третью или четвертую автоматную обойму, я спрятался за деревянным бруствером, чтобы за 15 секунд перезарядить автомат. В это мгновение до меня дошло, что пулемет замолчал. Я подумал, что пулеметчик, по всей видимости, снова меняет ствол.

Посмотрев вправо, я увидел, что он лежит на земле. В следующую секунду я заметил пулевое отверстие в его виске, чуть ниже края каски, из которого вытекала струйка крови. Выстрел, убивший моего товарища, был не слышен в шуме боя, однако точность попадания свидетельствовала о том, что он стал жертвой вражеского снайпера.

В разгар боя времени на раздумья о судьбе убитого у меня не было, однако в моей голове мелькнула мысль о том, что вместо него я мог бы лежать сейчас с пулей в голове, если бы не пригнулся или если бы моя обойма истощилась несколькими секундами позже.

Прячась за бревнами пулеметного гнезда, я бросился к следующей стрелковой ячейке, чтобы сообщить товарищам о том, что пулеметной поддержки на их участке больше не будет. Если пехотинец ни в коем случае не стал бы покидать свой окоп, то мои обязанности корректировщика огня позволяли мне удалиться с уязвимого для вражеского огня участка передовой и избежать судьбы несчастного пулеметчика, имени которого я так и не запомнил.

28 июня суровые сражения на Волховском фронте, в которых мы участвовали три с половиной месяца, закончились победой немецкого оружия. Верховное командование вермахта объявило о том, что мы взяли в плен примерно 33 тысячи красноармейцев и в качестве трофеев — 650 пушек, 170 танков и три тысячи автоматов. Среди пленных был советский генерал Власов, который позднее возглавил так называемую Российскую Освободительную Армию (РОА), состоявшую из пленных, которая позднее воевала на стороне вермахта против коммунистического правительства Советского Союза. После войны советские власти признали Власова изменником и казнили. Немецкие войска, участвовавшие в боях на Волхове, также понесли большие потери. Оставшиеся в живых солдаты находились в состоянии, не намного лучшем, чем советские пленные. Например, я потерял около 10 килограммов веса, который теперь составлял чуть больше 70 килограммов, но в отличие от других моих товарищей особых проблем со здоровьем у меня, к счастью, не возникло.

Проходя вместе с колонной наших солдат по местам недавних боев, я видел на горизонте лишь высокие пни на месте прежних густых лесов. Останки убитых русских солдат, устилавшие землю, издавали жуткое зловоние

Сражение на Волхове проходило в невообразимо тяжелых условиях, однако наши военные успехи укрепили в нас веру в собственные силы и неизбежность победы на Восточном фронте. Начавшееся летом новое наступление в южной России убедило нас в том, что победа не за горами.

1 июля — 11 августа 1942 года

1 июля 1942 года 58-ю пехотную дивизию перебросили на расстояние 120 километров к северо-западу от периметра Ораниенбаумского котла. Мы были в 25 километрах западнее наших старых позиций близ Урицка. Здесь советские войска оказались отрезанными от основной группировки Красной Армии и были окружены нами, точнее, взяты в полукольцо. Они оказались в «котле», за спиной у них были воды Финского залива.

Хотя наша дивизия стояла в Ораниенбауме на расстоянии всего 25 километров от линии фронта, сложившаяся обстановка дала нам относительную передышку от боевых действий. Вскоре после прибытия на новое место командир нашей роты представил меня к награждению значком за участие в боевых действиях. Подобно другим подобным медалям он вручался не за конкретный поступок, а по совокупности боевых заслуг.

Хотя в Ораниенбауме пока не было сильных боев, дивизионные орудия постоянно помогали пехоте отбивать ежедневные попытки русских проникнуть на наши позиции. По словам пленных, целью подобных вылазок был захват наших пулеметов MG-42, действие которых я впервые увидел на Волхове.

Наши фронтовые разведчики, как и в Урицке, также совершали вылазки на ничейную землю. Они уходили на задание группами по двенадцать человек, иногда по сто. Они производили разведку вражеских позиций и старались захватить «языка». В таких случаях мне приходилось оставаться в состоянии готовности в любую минуту попросить у наших артиллеристов огня для прикрытия их отступления при возникновении опасных ситуаций. Чаще всего такой необходимости не возникало, однако пару раз мы приходили на помощь нашим разведчикам.

Несмотря на то что редкие бои в Ораниенбауме все-таки происходили, наше двухмесячное пребывание в этом месте позволило нашей дивизии немного восстановить силы и получить подкрепление. Три с половиной месяца непрерывных боев на Волхове были для нас полной неожиданностью. В обычных обстоятельствах после трех-четырех недель тяжелых боев нашим солдатам разрешался отпуск.

На относительно спокойном фронте вроде Ораниенбаумского солдаты проводили на передовой 80–90 процентов своего времени. Несмотря на то что отправки в тыл были нечасты, нам иногда удавалось найти время для отдыха в блиндаже, игры в карты или написания писем домой. Как и во многих других отношениях, наша минометная рота находилась в лучших условиях, чем любая пехотная рота, особенно в том, что касалось соотношения времени, проводимого на передовой и в тылу.

1 августа мне присвоили звание унтер-офицера, а спустя неделю вручили медаль, которую мы называли медалью за «мороженое мясо», то есть за выживание в условиях свирепых русских холодов. Но самым важным для меня было получение трехнедельного отпуска, отсчет которого велся с 11 августа. Покинув Ораниенбаум, я совершил путешествие в Германию, преодолев 1500 километров пути. В последний раз я виделся со своей семьей и Аннелизой в ноябре 1940 года, и поэтому мне было трудно поверить в то, что я действительно возвращаюсь домой.

11–30 августа 1942 года

Когда мы прибыли в Тильзит, город в Восточной Пруссии, и достигли границ рейха, военные власти потребовали, чтобы все отпускники прошли санитарную обработку. Нашу одежду и личные вещи отнесли в большую комнату, где обработали особым составом, а нас отправили принимать горячий душ. Освободившись от вшей, мы последовали дальше в Германию. При мысли о том, что хотя бы на время покидаю Россию, я испытал огромное облегчение.