Несмотря на то что бой кипел примерно в миле от нас, наша рота и другие артиллерийские подразделения брели по пояс в снегу, продираясь сквозь густой лес, чтобы занять огневые позиции, выбранные нашим полковым передовым дозором. Выбор был удачен — они находились на господствующей над равниной высоте, и весной местность вокруг нее превратилась в непролазную топь. Будучи корректировщиком огня, я разместился неподалеку от нашей пехоты на соседнем участке передовой, действуя за сложенными из бревен укреплениями, окружившими «котел» по периметру.

Как только наши гаубицы произвели первые пристрелочные выстрелы, стало понятно, что верхушки деревьев густого леса создадут нам проблемы, скрыв от наших глаз перемещения противника. Если один из наших снарядов преждевременно попадет в дерево, то оно упадет или поранит дождем щепок наших солдат, находящихся неподалеку. При падении снаряд должен находиться на достаточно крутой траектории, чтобы беспрепятственно попасть в цель, движущуюся среди лесов. Чтобы преодолеть подобные препятствия, стволы пушек должны быть подняты на максимально возможную высоту под углом примерно 45 градусов к поверхности земли.

Попав в окружение, советские войска мгновенно отреагировали на это. Хотя части Красной Армии, взятые нами в клещи, численно превосходили нас и имели превосходство в танках, им пришлось вести ожесточенные бои, чтобы вырваться из «котла». В конце еще одной недели мощных боев главная ось их контратак прорвала наши позиции примерно в 800 метрах к северу от того места, где я находился. Русским удалось сомкнуться со своими частями на восточном берегу Волхова через коридор шириной в полтора километра. Используя старые, мощенные бревнами дороги, которые образовывали по форме нечто вроде решетки, окруженные нами части Красной Армии теперь имели потенциальную возможность получать подкрепления. В этом коридоре имелись три главные дороги, протянувшиеся с востока на запад, которые мы называли соответственно «Фридрих», «Эрика» и «Дора». Под прямым углом их пересекали следующие дороги — «Запад», «Центр», «Крейпе» и «Юг».

После того как линия фронта стабилизировалась, я занял место в 700–800 метрах к югу от «Доры». Теперь главная задача нашей роты заключалась в поддержке пехоты, занимавшей оборонительные позиции. Вторая задача состояла в ведении беспокоящего огня по проходящим через коридор частям Красной Армии. Это должно было помешать русским расширить коридор, обе стороны которого мы обстреливали из ста двадцати 105-мм орудий. Для этой цели командование также использовало бомбардировщики «штука», беспощадно бомбившие красноармейцев.

В отличие от Урицка, где возникали долгие перерывы в боях, воздух над Волховом день и ночь был наполнен гулом артиллерийских снарядов и свистом пулеметных очередей.

Апрель — июнь 1942 года

Когда в начале апреля началась оттепель, весь Волховский фронт стремительно превратился в огромное топкое болото. Теплая погода сначала нас обрадовала, однако позднее мы обнаружили, что боевые действия в жарких болотных испарениях — скверная вещь.

Несмотря на бомбардировки нашей авиации, русским каким-то чудом всего за месяц удалось соорудить узкоколейку прямо посреди коридора. После этого она стала нашей главной целью, однако ураган немецких бомб и снарядов мог лишь помешать передвижению советских войск, но никак не остановить его. Тем не менее наши усилия существенно замедлили скорость продвижения вражеских войск по этому пути.

Обычно мои ежедневные обязанности корректировщика протекали следующим образом. Я находился примерно в 50 метрах от передовой и направлял огонь наших орудий на цели, двигавшиеся по дороге «Дора», однако добиться эффективности стрельбы было трудно из-за деревьев, скрывавших противника. Наши гаубицы обстреливали ближние участки этой дороги, оставляя дальние дивизионной артиллерии.

По меньшей мере раз в день возникало какое-нибудь подозрительное движение в кустарнике, росшем вдоль вражеских позиций, от которых местами нас отделяло всего 50 метров. В таком случае я просил обрушить на такое место пять-десять снарядов из наших 75-мм гаубиц. Это делалось для того, чтобы помешать сосредоточению вражеских войск и предотвратить их атаку. После этого наши пехотинцы начинали пулеметный обстрел, чтобы уничтожить еще оставшегося в живых врага.

Подобные скопления советских войск возникали относительно редко, однако существовала постоянная опасность проникновения противника на наши позиции.

Внимательно осматривая высокую траву и кустарник позади меня, я всегда оставался начеку, опасаясь красноармейцев, которые могли прорваться через линию фронта поодиночке или небольшими группами. Желая обезопасить себя, мы стреляли по ночам в разные стороны, даже если не раздавалось подозрительных звуков.

Находясь на заболоченной местности, нам было трудно защищаться от вражеского огня из-за нехватки нормальной системы траншей и подземных блиндажей. Вместо них приходилось ограничиваться стеной из толстых бревен высотой в полтора метра, протянувшейся вдоль передовой.

Снабжение продовольствием и боеприпасами из обоза, которые подвозились артиллерийским расчетам, находившимся позади меня, осуществлялось под покровом темноты.

Чтобы не угодить в болото, передвигаться приходилось по особой сети «вельветовых тропинок», которые получили свое название потому, что представляли собой положенные рядом бревна. Такие узкие проходы соединяли периметр передовой с огневыми позициями орудий, располагавшимися в 800 метрах от нас, в тылу, где наша рота спала и принимала пищу. Шагнув с подобной тропинки в сторону, можно было сразу угодить в жидкую грязь почти по колено.

Ходя по «вельветовым тропинкам», я не выпускал из рук автомат и был готов в любую секунду открыть огонь по врагу, просочившемуся на наши позиции. Для прячущегося в траве противника я мог бы стать легкой целью. Психологическое напряжение, вызванное постоянной опасностью, на Волхове было даже сильнее, чем боязнь стать жертвой советского снайпера в Урицке.

В тылу я часто виделся с Шютте и Зауке, однако обстановка была такая сложная, что нельзя было даже мечтать о коротком отдыхе за игрой в карты или перекуре в обществе друзей. Поскольку мое присутствие на передовой было жизненно необходимо для наших артиллеристов, ночевать мне приходилось на линии фронта. И там, и в тылу мы устанавливали непромокаемые палатки на бревенчатый настил, чтобы они не утонули в грязи. Оставаться чистым или сухим в таких условиях, разумеется, никому не удавалось.

Местные болота кишели комарами, от которых невозможно было скрыться. Они проникали даже через специальные сетки, натягиваемые поверх палаток. Это усугубляло наши мучения, вызванные вечными вшами, и не давало спокойно спать. Горячий суп стал роскошью, наши пайки состояли главным образом из галет и консервированного тунца или колбасы. Хотя мы не теряли бодрости духа, недостаток сна и скверное питание, а также чудовищное напряжение, вызванное боями, доставляли нам бесконечные физические и моральные страдания.

В середине мая Красная Армия отказалась от попыток возобновить наступление на Волховском фронте. Воспользовавшись этим, 22 мая мы начали наступление по всему периметру «котла». В конце месяца 58-я дивизия и другие части вермахта сломили сопротивление советских войск и снова взяли их в клещи.

По мере сжимания границ «котла» русские стали отчаянно сопротивляться, и их и без того отчаянное положение еще больше ухудшилось. Советская артиллерия продолжала обстреливать нас с восточного берега Волхова, однако окруженные красноармейцы испытывали серьезный недостаток в боеприпасах и военном снаряжении и поэтому не могли дать нам достойный отпор.

Попавшие в «котел» русские солдаты предпринимали отчаянные, самоубийственные атаки на наши позиции, испытывая сильное моральное давление со стороны своих политических комиссаров или политруков. При сильной нехватке винтовок советские командиры заставляли рядовых идти в бой без оружия, чтобы они могли подобрать оружие своих убитых товарищей. Однажды я собственными глазами наблюдал подобную картину, когда прямо на меня бежал безоружный русский солдат.