Алексей с удивлением смотрел на Галю. Какая неожиданная, почти спасительная мысль. Она не могла прийти ему в голову, потому что прежде он никогда не удовлетворился бы такой ролью мола. Но теперь, теперь, когда выбирать не приходилось… Все-таки Арктика уступит, все-таки усилия окажутся затраченными не зря!

Алексей хотел поцеловать Галю, но она резко отстранилась. Никогда Алеша не научится угадывать смену ее настроений. Потом она внезапно спрятала голову у него на груди. Ему же еще и пришлось ее утешать, и он говорил, гладя ее волосы:

– Лишь бы льды растаяли к осени.

И оттого что прильнувшая к нему Галя была такой слабой, и оттого что лед у берегов мог оказаться для ледокола совсем не страшным, поскольку мол существует, Алексей почувствовал себя огромным, сильным, за все отвечающим. И когда вызвали его на экстренное совещание к Ходову, он снова был готов к бою.

Галя, обессиленная, словно Алеша уносил большую часть ее сил, привалившись плечом к стенке, смотрела ему вслед.

На палубе Алексею встретился Федор, спокойный, с трубкой в зубах. Карцев весело обнял его за плечи.

– Мол благодарить будете, полярные капитаны! Федор недоуменно посмотрел на беспричинно веселого друга.

– Как ты смотришь на то, чтобы и зимой и летом по годовалому льду караваны судов водить? Разве не скажешь спасибо?

Федор задумался.

– Ответ уже есть. На практике, – сказал он.

– Какой?

– Сообщение получено. Навигация открылась.

– Как открылась?

– Северным вариантом пошли корабли. Мимо мыса Желания. В обход нашего мола.

– Так ведь там же паковые льды могут встретиться!

– Зато чистая вода.

– Неверно это! – возмутился Алексей. – Надо убедить капитанов, что тонкий лед на нашем канале – это все равно что мостовая, шоссе, улица!.. Федор пожал плечами.

– Если к осени льдов не останется… – Он взглянул на ледяные поля. – Иначе наслаиваться начнет.

– Значит, до осени, – крепко стиснул зубы Алексей.

Шла весна с юга на север, и докатилась она до Полярного круга, до Голых скал, до Проливов.

Поднялся по всей тундре, колышась на ветру, тучный и пряный зеленый ковер. Словно знали травы, что недолго им цвести и зеленеть здесь, на чуть оттаявшей земле, и, ненасытные, сутками напролет готовы были пить тепло и свет незаходящего солнца.

Дивилась Маша Веселова на здешнюю неистовую, торопливую весну, и казалось Маше, что и она должна спешить, не то упустит свою девичью долю тепла и света.

Собирала девушка в тундре крохотные цветочки с дурманящим ароматом и вспомнила первую встречу с неугомонным человеком, с кем вместе мечтала открыть тайну запаха.

А собирала она эти цветочки близ аэродрома и смотрела на небо.

В синеве виднелись косяки перелетных счастливых птиц, что могли лететь еще дальше на север к любимым своим островам!

Знала Маша, что туда же, на север, над скованным морем летит сейчас еще одна птица с застывшими в полете крыльями, летит, и кто-то, привычно прищурив глаза, высматривает с нее места, где вскрылись льды, где появились полыньи, где начался наконец полярный ледоход.

И овладевала Машей непонятная тоска по неизведанному, упущенному, тоска такая же горькая и пьянящая, как запах никогда не цветущей здесь черемухи.

Маша, всегда спокойная и выдержанная, сейчас готова была плакать, сама не зная отчего.

Впрочем, это неверно. Она прекрасно знала, с чего все это началось. Напрасно старалась она, прилетев в Проливы, окунуться с головой в работу, забыть свое маленькое дорожное приключение.

Если бы год назад ей сказали, что она будет осматривать установку «подводного солнца» и думать о чем-то другом, она не поверила бы.

Овесян гордился достигнутыми успехами. Маша приехала как раз к началу монтажа точной физической аппаратуры. Монтировать ее надо было на дне Карского моря. Но для этого не требовалось облачаться в водолазный костюм или привыкать к высокому давлению кессона. Овесян сумел использовать опыт строительства ледяного мола. Место, где нужно было соорудить установку «подводного солнца», он решил окружить ледяной стеной. Под лед Проливов были спущены трубы, точно такие, как и на строительстве мола, по ним проходил холодильный раствор. Трубчатый частокол расположился по огромному кругу диаметром в двести метров. Частокол был двойной.

Внешняя его часть отступала от внутренней метров на пять. Вода между трубами промерзала до самого дна. Получалось что-то вроде огромного бассейна в море. Могучие насосы выкачивали воду из образовавшегося резервуара. Дно Карского моря обнажалось, и на нем после осушения и очистки поставили сначала палатки, а потом и домики.

Здесь и должен был вспыхнуть мощный источник излучения Ильина, заработать установка вакуумной энергии.

На месте, где должен был произойти первичный взрыв, поставили временное деревянное здание. Оно отапливалось, в нем было приятно работать. Все это Овесян организовал с присущей ему энергией еще до приезда Маши.

«Летающие краны» уже при Маше спустили сюда исполинскую взрывную электромагнитную машину, и Маша вместе с инженерами завода-института собирала ее, привычно готовя к короткому мигу жизни.

Когда они закончат все монтажные работы, ледяные стены будут уничтожены, установка окажется под водой.

Проходили дни. Все было подготовлено, но ледяные стены стояли так же недвижно, как и льды в Проливах.

Из центра все никак не давали команду, чего-то ждали. Может быть, не верили в расчеты Овесяна?

Овесян неистовствовал. Он не умел ждать.

Маша относилась к нему с непостижимым спокойствием.

Она тоже ждала и не могла дождаться… конца ледовой разведки.

Этой весной здоровье Ходова резко ухудшилось. Немногие знали о тяжелом его недуге. Врачи думали, что сам он не догадывается об истинном диагнозе, но Ходов знал все, знал, что рак не даст ему пощады. Если медицина бессильна, то заменить ее может только воля. Так думал Ходов и, не разрешая болезни сломить себя, держался, молчал.

Всю зиму Ходов работал, и никто не подозревал, какие боли он переносил, какого напряжения ему стоило быть всегда четким, ровным, сухим.

И воля если не побеждала болезнь, то отвоевывала у нее дни. Общий порыв строителей ледяного мола был для Ходова тем кислородом, который поддерживал силы больного.

Пришла весна с тяжелыми ее тревогами. Не вскрывалась полынья, падал дух помощников Ходова, готова была надломиться и его воля. Он понял, как близок конец. Но Василий Васильевич все еще не сдавался, крепился, скрывал.

Корабли пошли в обход ледяного мола, мимо мыса Желания. Ходов собрал своих помощников, чтобы объявить им об этом. В присутствии других он никогда не морщился от боли. Лишь спазмы перехватывали горло, и голос тогда был особенно скрипуч.

– Профессор Сметанкин выступил в печати, – говорил Ходов. – Требует уничтожения нашего сооружения, поскольку оно уже выполнило свою экспериментальную роль. Как ни тяжело, но надо быть готовыми к тому, что нам не разрешат и дальше служить препятствием для нормального судоходства в полярных морях.

– Уничтожить мол? Это преступление, – вскипел Алексей. – Пусть профессор Сметанкин поймет, что если лед вскроется хоть осенью, то по годовалому льду в нашем канале ледоколы смогут водить суда круглый год!

Ходов махнул рукой.

– Новое обоснование к осуществленному проекту. Применение ледоколов обходится дорого. Мы имели задание построить опытное сооружение – провести грандиозный опыт по созданию незамерзающей полыньи. Только наша страна могла позволить себе эксперимент такого масштаба. Опыт, к сожалению, не дал желанных результатов.

– Еще рано судить! – протестовал Алексей. – Все-таки ледоколы смогут… Александр Григорьевич! – обратился за поддержкой к парторгу Алеша.

Дядя Саша сидел задумавшись, подперев голову руками.

– Не для того делали мол, – спокойно заметил он.

Алексей не ожидал, что даже дядя Саша не поддержит его. Он упрямо закусил губу.