С усмешкой Петя глянул, какое оно измятое и мокрое, и забыл о нем. Все же он был рад и счастлив. Он ехал.

Машина сползала то в одну, то в другую сторону, виляла и выравнивалась, отчаянно работая своими рубчатыми колесами. И плыла и плыла по беспросветной грязи, перемешанной со снегом. Так вот она, весенняя степь!

«Товарища из района» звали Степаном Константиновичем, а шофера — Васей. Оба они были молодыми. Шофер, круглощекий, с черным пушком над верхней губой, говорил мало и показался Пете медлительным и добродушно-спокойным, а Степан Константинович, не то что худощавый, как сам Петя, а тонкий, с быстрыми глазами, остроносенький, короче говоря, весь живой, торопливый, не мог минуты сидеть без слова. И кепочка у него была маленькая, «набочок» пришлепнутая к русой голове, и пальтишко узенькое, в талию, как на девушке, дорогое и довольно фасонное, но все же пальтишко, так уж был его хозяин неказист и несолиден с виду. Но и простота и неказистость эти чем-то располагали к себе.

— Сто дорог, и все раскисли! — стараясь изумить Петю, восклицал он. — А самые чудеса, что ни одной не видно! Ни одной! И откуда закрутило, откуда взялось? Непонятно, что делается, а? — Он помолчал и засмеялся. — Вчера думали, ну, уже весна наконец-то, а то ведь с прошлой осени так вот — грязь и метель. Вчера кое-где сеять начали, красота, а? И что? Вот что! Эх-ха-ха! — закончил он вдруг огорченно.

Петя слушал.

— Закрутило, как зимой, — проворчал Степан Константинович, пряча руки в рукава.

— Нарьян-Мар, — весело сказал водитель, заставив усмехнуться Петю.

Петя хотел спросить, почему «Нарьян-Мар», но в это время машину резко занесло, поставило боком к дороге, и он испуганно ухватился за бутыль и за ящики, а когда с трудом выправились, спросил:

— Доедем?

— На такой машине? — удивился Степан Константинович живо и неподдельно. — Вы не видите, как она выкарабкивается? Да она везде пройдет, где надо. Только что по воздуху не летает, и то случается, если на короткое расстояние. С горочки какой-нибудь… Верно, Вася? Курите? — спросил он, протягивая мятую пачку папирос.

Петя отказался.

— Держи, Вася.

Вася молча взял папиросу губами и, припав грудью к рулю и не упуская из виду дороги, прикурил. Степан Константинович повернулся.

— Гляньте там, пожалуйста, на затычку, держится?

— Да, да, — отозвался Петя.

— Я вас туда посадил, потому что здесь, впереди, дует, — на всякий случай оправдался Степан Константинович, который неизвестно почему так именовался. Ему сошло б еще лет десять быть просто-напросто Степой.

В узких, продолговатых стеклах кузова и в переднем смотровом стекле носились снежные вихри, точно хотели закружить машину. Дорога все еще норовила выскользнуть из-под колес, а степи не было конца. И ни дома, ни дерева не выбегало из снежной мглы навстречу, и ничего не стоило бы поверить, что впереди вообще нет никакого райцентра, если бы рядом не шагали вдаль выносливые телеграфные столбы.

Ах, дорога, дорога! Гладкие рельсы, тряские кочки, склоны гор и степные просторы, где все — дорога, хоть не видно ни одной привычной черты ее и где едут напрямик! Хорошо в дороге!

Молодости свойственней просыпаться в поездах, а не дома и скучать, скучать без движения, потому что после уж не съездишь, куда мог, да не поехал, не наверстаешь всех упущенных километров. Все, чем хвалится старость, завоевывается смолоду — не годами, а глазами, сердцем, душой, перед которыми открывала мир, полный событий, встреч и людей, дорога!

Путешественники, должно быть, всегда молоды.

Так думалось Пете, когда машина швыряла его из стороны в сторону на заднем сиденье и кепка, задевая за фанерный верх кузова, съезжала на глаза.

Пусть, пусть стелются рельсы, трясутся на кочках машины, пусть дороги бегут и бегут вперед, не обрываясь, и пусть всегда зовут!

— Интересно, выбралась машина сельпо или нет? — озабоченно спросил Васю Степан Константинович и повернулся к Пете. — Мы сюда ехали, повстречали, — она намертво застряла. Вот какая грязь! Вот степь! Почему цепей, думаете, на колесах нет? Так ведь вчера солнце было! А самое прекрасное — бензинчик-то по грязи сожгли! Без бензина и цепи не помогут, а они товар к нам везут. Я достал им канистру, выручим, если еще стоят. Стоят, конечно! Стоят и мерзнут. Кроме нас, сейчас никому не проскочить.

Холодная канистра с бензином подпирала бок Пете. Теперь появилась еще одна цель, еще одна необходимость стремиться вперед: выручать застрявший среди белой бури грузовик.

— А холодно! — воскликнул Степан Константинович. — Комар ее забодай! — и затопал ногами, чтобы согреться.

— Маточкин Шар? — благодушно спросил водитель, очевидно повторяя чьи-то слова, и вытер лоб рукавом тужурки.

День между тем кончался. Темнело сначала как-то вкрадчиво, а потом не успели они оглянуться, ночь сразу словно прихлопнула своей ладонью крохотный «газик», как муху. Пете запомнилось, как бестрепетно и бесцветно, без красок заката все померкло вокруг… Огромная, необъемная мгла поглотила остаток пути.

«А в городе сейчас зажглись огни на улицах, — вдруг подумалось Пете. — Ну и шут с ними!»

Степан Константинович поглубже нахлобучил свою кепочку, привалился к стенке кузова и поднял воротник пальто.

«Соснуть бы», — подумалось и Пете.

До художественной самодеятельности, ради которой колесил по районам Петя, ни шоферу, ни Степану Константиновичу (кстати, кто он такой?), видно, не было никакого дела. Они ни о чем не расспрашивали спутника. Самодеятельность в этой суровой обстановке они, пожалуй, считали праздным занятием. Чудак, мол, какой-то может только спешить через снежную степь и непогоду в неизвестный драмкружок. Чудаку Пете стало обидно от своих нечаянных мыслей…

— Э! Э! Э! — услышал он сквозь дрему. — Держись столбов!

Машина гудела, оседая на правый угол, точно кто-то уцепился за нее сзади. Хрустнули раз и два шестерни в коробке передач.

— Сцепленьице надо подрегулировать! — заметил Степан Константинович сердито, когда наконец выбрались из опасной впадины. — Хр, хр, хр — не годится!

Вася буркнул в ответ что-то неслышное.

А Степан Константинович приник глазами к стеклу.

— Вот лепит, вот лепит! Тряси, давай, давай! Дождь так дождь, снег так снег — места хватит!

— Пурга в тундре, — осторожно улыбнулся Вася.

— И что мы за невезучий народ? — пожаловался Степан Константинович. — В день выборов сводки на тракторах доставляли. Не верите? Слово даю. Я сам весь день с трактора не слезал.

— Вы тракторист?

— Я механик.

Механики всегда представлялись Пете степенными, пожилыми и усатыми людьми, а тут сидел молодой и юркий человек в напяленной на лоб кепке, вовсе не похожий на механика. А может, и правда не механик? Так, прибавил для виду. Шутит.

Луч одной фары побежал по темной стене.

— Что это? — присматриваясь, спросил Петя.

— Это сад. Колхоза имени Ленина.

— Молодой?

— Не очень, — с удовольствием ответил Степан Константинович. — Его еще Алексей Антонович сажал, когда здесь парторгом работал.

— А кто такой Алексей Антонович? Где он сейчас? — поинтересовался Петя, хватаясь руками за бутыль и канистру.

— Секретарь райкома, — первым ответил немногословный Вася.

— Наш секретарь райкома, ага! — повторил Степан Константинович. — Это его машина, а Вася его возит. Вчера Вася, — продолжал он, подтрунивая над своим товарищем, — хотел уж было «Победу» из гаража выгонять, на весенне-летний сезон переключаться, да не вышло.

Вася не отвечал, весь занятый машиной и дорогой. А Петя все смотрел, как расплывчатый луч нес и нес вперед тень длинного сада. Все смотрел и смотрел…

И вдруг — стоп, затормозили. В чем дело?

— Давайте канистру, — сказал Степан Константинович, протягивая руки.

А, это до машины сельпо доехали! Кто-то, не разбирая дороги, уже бежал к «газику».

— Получайте бензин! — крикнул Вася.

Степан Константинович вылез, о чем-то поговорил, посмеялся и вернулся.