— Я вам толкую пять минут, а вы не поняли!

Нефедов молчал.

— Машина хорошая? — спросил его директор, начиная все сначала, как делают, когда терпеливо втолковывают самое простое неразумному существу.

— Да, — подтвердил Нефедов и улыбнулся. — Еще какая!

— Хорошая, — повторил директор, как бы записывая это.

— Но… — сказал Нефедов.

— Но, — перехватил директор, снова двинувшись в поход по кабинету, — есть отдельные недостатки…

— Недоделки, — ревниво поправил Нефедов.

— Ну, вот видите! — засмеялся Павел Семенович, задержавшись у крайнего окна, так что длинная его тень по косой перерезала чуть ли не весь кабинет. — Вы и меня поддели! Правильно, Нефедов, недоделки! И они будут — что? — доделаны!

— Еще бы! — сказал Нефедов, с женским смущением наклоняя голову.

— А этого не хотят взять себе в толк руководители совхоза! — прокричал директор и даже кулаком сам себя по лбу стукнул. — Мы послали им образец для ознакомления и испытаний… Так? Напишите нам серьезно, как своим товарищам, по-человечески… Пожалуйста! Написали! — директор откинул руку в сторону стола и показал на него вытянутым пальцем. — Едва только матом не ругаются. Заказчики-указчики! Еще грозятся и в министерство пожаловаться… Писать умеют все. Писатели! А машиной пользоваться не умеют. Значит, что? Поезжайте к ним и объясните! Вот и все, — закончил повторное наставление директор, но Нефедов перестал улыбаться, лицо его испуганно сосредоточилось, и он спросил:

— А зачем?

Павел Семенович прошел за стол, сел. И закурил, чтобы успокоиться, долго чиркая ломающимися спичками о коробок.

— Ах, какие спички стали делать, негодяи! — даже проворчал он, пока наконец не вспыхнула одна.

Выпустив клуб дыма, густой и огромный, как из паровоза, он посмотрел, сквозь этот дым на Нефедова.

— Клубни мнет, — виновато сказал Нефедов, даже не виновато, а убито, и понурился. — Машина… наша…

— Они об этом как раз и пишут, — мрачно буркнул директор.

Он вынул листок из стопы, лежащей под рукой, и протянул Нефедову. Тот взял листок, долго и торопливо хлопал по карманам в поисках очков, нашел их в нагрудном кармашке своей рубахи, прочитал письмо и, сняв очки, поднял на директора ясные глаза.

— Почему мнет? — спросил директор.

— Они мягкие, — вдруг тонко запел Нефедов голосом, перехваченным спазмом, — клубни…

— Жестче не станут.

— Да уж, — согласился Нефедов.

— Когда перестанет мять? Охрименко сказал, это один из ваших узлов…

Нефедов снова поднял опущенные было глаза.

— Может, завтра. А может…

— И не завтра? — с ухмылкой спросил Павел Семенович.

— Ну конечно! — обрадовался Нефедов. — Разве скажешь, когда оно придет!.. — слов не хватило, и он всплеснул руками.

— Что — оно? — спросил между тем директор, автоматически дергая уголочком рта.

— Решение…

— Может, мы срок взяли укороченный? — издевательски продолжал директор, и уголок его кривого рта приоткрылся в усмешке, а Нефедов махнул рукой:

— Это дело обычное… — но заметил язвительность собеседника, угрожающую хмурость в изломе его белых бровей, вставших домиком, и поспешно прибавил, что короткий срок — это даже хорошо, потому что всех мобилизует.

— А вас — как? — спросил директор.

— Я давно мобилизованный! — ответил Нефедов. — Я об этой недоделке думаю все дни… И ночи! Спросите Веру…

— Какую Веру?

— Мою жену… — сказал Нефедов.

— Она знает, о чем вы думаете? — капельку смягчился директор.

— Догадывается, — скромно потупился Нефедов, и короткая лирическая оттепель в директорских глазах снова сменилась гневом, он положил обе ладони на стекло своего большого стола и спросил:

— Вам можно верить?

Нефедов испуганно вздохнул:

— До сих пор верили…

— Вот поэтому мы и командируем вас в совхоз!

Нефедов остановил на директоре взгляд, в котором чувствовался все тот же вопрос: «А зачем?» А директор вдруг устал и тише договорил под этим взглядом:

— Я не первую машину, слава богу, сдаю. Мне тоже можно верить. — Он снова отошел к солнечному, сверкающему окну — от тяжкой стопы бумаг на столе, от нефедовских глаз и, стоя к тому спиной, договорил решительней и бескомпромиссней: — Машина будет! Ну, может быть, не к формальному сроку, а… чуть-чуть! Но — мир с заказчиком. Бросьте свой талант на борьбу за мир! — пошутил директор. — Им нужна сквалыжная переписка или хорошая машина? Вы поедете и докажете, что она хорошая! Ясно?

Нефедов шмыгнул носом и ответил:

— Пошлите лучше Охрименко!

— Ну! — сказал директор, глаза которого зажглись ястребиной свирепостью, едва он повернулся к Нефедову. — Это уж мы сами знаем, когда, кого и куда посылать! Без хорошей бумаги не возвращайтесь. Всё!

В конце рабочего дня окрестности завода оглашались трамвайными трелями. То ли заботливые трамвайщики в этот час подавали к заводу дополнительные поезда, чтобы быстрей развезти людей по домам, то ли вагоновожатые отчаянно звенели в свои звонки на всякий случай, потому что на трамвайных путях появлялись вереницы не очень внимательных пешеходов, безостановочно льющихся по мостовой.

Пришлось наслушаться этих звонков, потоптаться у заводских ворот, перед которыми, среди цветов, на вершине клумбы красовалась одна из бетонных фигур, перековывающих мечи на орала. И улица уже поутихла, когда из-за бренчащего турникета проходной выкрутился наконец Охрименко, высокий, худой, в своих простецких очках на утомленном лице.

Час назад, выйдя от директора, Нефедов сунул голову в кабинет инженера проекта, по которому создавалась новая свеклопосадочная машина, и сразу понял, что к Охрименко не пробьешься. В кабинете было много и людей, и сигаретного дыма. Ждать в коридоре? Стало жалко времени, и он вернулся в цех, к злополучной машине, а уж после работы устроился всерьез, у проходной.

Инженерный состав выработал моду — на завод и с завода не ездить, даже если завелось собственное авто, а ходить пешком. Для здоровья. У Нефедова авто не завелось и пока не ожидалось, он ходил пешком — «шлепал» — летом и зимой, в сандалетах или теплых, хотя и дешевых, сапогах, но комплекции это — увы — не помогало. И первая фраза, которую он обронил, прошагав полквартала рядом с Охрименко под цепочкой призаводских, слегка подпаленных с солнечной стороны акаций, была такая:

— Ты… можешь идти потише? А?

— Ну, — спросил Охрименко, сбавляя ход.

— Кто меня… директору рекомендовал… в совхоз?

— Я.

— А зачем?

Он говорил с другом и был удивлен недоброжелательностью ответа, которой не спишешь за счет усталости:

— А затем, что хватит тебе околачиваться возле людей, которые и работают и действуют. Устроился!

— Я действую на работе, — наивно отозвался Нефедов, вытаращив светлые глаза.

Охрименко остановился, сложил руки на груди и глянул на него сверху вниз:

— Кроме работы есть еще общественная жизнь. На нас давят! Ты от всего этого изолировался, Юра, — Охрименко посмотрел на своего мешкообразного спутника, пригнувшего плечи. — А пришел твой час. Не отвертишься. Надо, брат, встряхнуться и дуть!

— С чем же я подую? — дрогнувшим голосом спросил Нефедов. — Если бы машина была готова…

— Тогда и дуть незачем!

— А сейчас зачем?

— Заводу важно получить премию, — цокнув языком, сказал Охрименко. — Не ради самой премии, учти. А чтобы избежать накручивания…

— Значит, чтобы заказчик одобрил машину… и подписал акт… Для этого посылают?

— Надобно, — развел руками Охрименко, невесело усмехаясь, и дотолковал Нефедову, что, в сущности, ему не предлагают ничего преступного. На заводе — не халтурщики. Машина будет. Без всякого обмана. — Верно, человек ты не бойкий… Не бойкий, но весьма положительный. Тебе скорей поверят. Сейчас бойких не очень любят…

— Поезжай ты в совхоз, Борис, а я здесь… — и Нефедов покрутил руками, как будто разматывая что-то, пытавшееся опутать их, а потом прижал одну к сердцу. — Мое дело — машина! Ни в чем я больше не разбираюсь…