— А небо у вас какое? — спросила она Сашу, ожидая, что он ответит: синее-синее, какое же еще может быть небо над морем, прозрачное, солнечное, какое же еще может быть небо на юге страны, а он ответил:

— Близкое. Хоть рукой бери!

А когда она рассказала ему о своем проекте, то услышала:

— Это нашим горожанам понравится. Они не любят, когда от них прячут небо.

И вот наступило утро выхода на работу. Последнего, как она думала, ее выхода. Она написала совсем короткое заявление, прочла его Саше и пообещала позвонить ему домой с работы. А едва ее увидели, так и заторопили:

— Зина! Беги, Ефим Зотович ждет. Велел срочно.

— Что такое?

— Сам скажет. Секретарша твой телефон оборвала. Беги.

Она заспешила на длинных ногах, которым так легко покорялись полы и земля, полетела, все равно надо было положить на стол начальнику заявление, но раньше он поднялся и встретил ее одним словом:

— Поздравляю!

— С чем?

— Вы не получили нашу телеграмму? Как же так?

— А что?

— Да садитесь, именинница!

Он улыбался. И она улыбалась — от предчувствия чего-то радостного, может быть…

— Как отдохнули?

— Да не томите вы!

— Едва автор укатил на юг — звонок из Союза архитекторов и требование: немедленно прислать ваш проект, ваш рынок. Включили на конкурс. И вот — как это объявлять: стоя или сидя? — дня четыре назад еще звонок: первая премия. Поздравляю!

— Я еще была в дороге, — сказала Зина. — Будут строить?

— А как же!

Она не стала звонить Саше. Пошла домой сама говорить. И в тот же день рыбовод улетел к Аральскому морю один.

Полтора года прошло. Минуло, как один день. Саша прилетал к ней трижды. Каждый раз — на два праздничных дня. А когда везло, и праздники совпадали с воскресеньем, то на целых три. Отпуска она пока не брала, и он не брал, ни о чем не спрашивал, капитально убирал квартирку, вешал на стену какое-нибудь многокрасочное узбекское блюдо или прибивал полочку и ставил на нее неправдоподобную лепную игрушку, набивал продуктами холодильник, сам засучивал рукава и готовил, да такую еду, что тут уж и слов не подобрать. Рыбу привозил. Копченую. И свежую — из прудов. В последний приезд приволок тяжеленный черный казан, чтобы сварить и поставить перед ней настоящий узбекский плов, для которого прихватил сочную морковь, и специальные травы, и какие-то, тоже специальные, зерна, и зеленую наманганскую редьку, утолявшую жажду — пожевал, проглотил кусочек — и как будто выпил чашку родниковой воды.

Объяснив ей в шутку, что плов требует температуры не меньше, чем три тысячи градусов, Саша бережно расковырял одну конфорку в газовой плите, чтобы пламя было погуще и покрылатей. И тогда она предложила:

— Слушай, мастер! Пойдем раньше в загс и хотя бы подадим заявление, а потом уж позовем гостей на плов. В следующий приезд распишемся и опять закатим плов! Есть свои выгоды в том, чтобы справлять свадьбу по частям.

Он присел на кухонную табуретку, кстати оказавшуюся возле ног, и спросил:

— Ты не полетишь со мной?

— Когда?

— Послезавтра.

Медленно и отрицательно она поводила головой, а он превратился в совершенную неподвижность. Угольные глаза не мигая смотрели на нее, как тогда, из тамбура. Но теперь они словно бы прощались. Печально и немо.

— Расскажи, что нового? — наконец спросил он.

Никогда раньше он не задавал подобных вопросов, потому что она сама коротко рассказывала ему о главном. В райисполкоме поддержали проект, но вздохнули: «Это нам дорого. Постарайтесь удешевить». Все разумно — у них народные деньги. Из-за этих перерасчетов как началась запарка, так и не кончается. И вдруг попался Вова! Талантливый инженер! Схватил архитектурную идею и пересчитал так красиво, так экономно, что Зина захлопала в ладоши наедине с собой. Вот здесь, на кухне, среди ночи. Расчет — это не всем дано. И поэтому многие сразу опускаются до стандарта. А Вова много сэкономил и ничего не испортил.

Все, казалось, наладилось. Кроме фонарей. Вечерами даже под открытым небом в этих широтах требуется ранний свет. И ей предложили типовые фонари, ширпотребовские, а она забегала по исследовательским институтам в поисках нового сочетания пластиков с химией и новой формы. Чтобы фонари светились под небом звездами. Маленькие, но многочисленные. От нее отмахивались, пока однажды не явился тот же запыхавшийся Вова и не рекомендовал еще одного увлеченного человека, не просто изобретателя, а художника душой. Через несколько месяцев родились светильники. Мало того, родилось и новое покрытие, за которым сияло небо. Полная неподдельность! Жена этого инженера называет его одержимым. «Не паникуйте! — говорила она часто звонившей Зине. — Он одержим своим сиянием, как сумасшедший!»

Саша вскочил, подошел к ней и поцеловал.

— Зина, я понимаю твою неуемность. Но при чем тут ты? Химия, пластики, гвозди — это же не твоя, извини, забота! Что ты делаешь в этих институтах?

— Я? — ответила она, прижавшись к нему. — Не знаю. Я бегаю.

— А сил хватает?

— Хватит, пока ты со мной. На что угодно!

Впереди было решающее совещание у главного архитектора города, через две-три недели.

— Я прилечу в этот день, — сказал он, — дай телеграмму.

И вечером в тот памятный день она пришла домой, а Саша уже ждал ее. На столе, в новой вазе, раскинулся большущий букет цветов, да не каких-то, а ташкентских…

— Это тебе независимо ни от чего. Как дела? — опять спросил он.

— Нормально.

— А чего ты мрачная?

Неожиданно и недобро она повысила голос:

— Устала!

— Это пройдет.

— Две ночи не спала перед роковым совещанием. Думала, все сломается, и я уеду к тебе. А проект пустили в дело. И даже без поправок!

— И что еще? — спросил он, громко открыв шампанское. — Признавайся сразу, будет легче.

— Тебе — легче?

— Не валяй дурака, тебе.

— Ожидается, в нашем районе будут строить стадион под стеклянной крышей. Почему бы нет?

— И ты? Как это коснется тебя?

— Главный предложил мне уже поломать голову над стадионом, чтобы это никого не застало врасплох.

Саша едва не сказал что-то, но придавил слова, разлил шампанское, поднял бокал, и молчание затянулось. Он глотнул, и она глотнула, и он подумал: а вот ее первая фраза все и определит, я не буду больше ничего говорить. Когда-то она поделилась с ним, что любит шампанское. Повторила бы хоть это, и прозвучало бы так празднично, честное слово!

Но она встала, отвернулась, подошла к дивану, выдернула из-под его сиденья подушку, взбила и так же, не оглядываясь, попросила:

— Ты сегодня не лезь ко мне.

— Понял, — обронил Саша.

Уже когда он растянулся в кухне, на медвежьей шкуре, до него долетел голос из комнаты:

— А почему бы тебе не перебраться ко мне? Будешь разводить рыбу в подмосковных прудах, в теплых водах, а научно — термальных, где она растет круглый год без остановки на зиму. Эту теплынь наверняка сбрасывает попусту какая-нибудь ТЭЦ.

Он вроде бы и не хотел отвечать, но не выдержал:

— Ох, какая ты образованная!

— Я читаю о рыбе все статьи в газетах.

— Это была его статья.

— Чья?

— Друга, к которому я приезжал на степной разъезд и который невольно познакомил нас.

— Правда? Он много сделал для своей степи, а ты для своего Арала. Может быть, хватит?

Саша опять долго молчал, потом ответил:

— Для своей земли сколько ни делай, все мало.

Ночью он оделся почти бесшумно и ушел, надеясь попасть на предрассветный самолет. И когда уже парил над облаками, затянувшими землю без промежутка, успокаивал себя тремя словами: хорошая штука — самолет. Никакого успокоения не наступало, но он уже был опытным в несчастьях. У него, казалось, ничего не было дороже воспоминаний — и появилась Зина. Жизнь щедра, это факт. Больше никого, наверное, не появится, он и не хотел, но терзанье пройдет, может быть, через год, может быть, через два, не спеши, терпи… И останутся новые воспоминания…