Следующие два дня дул устойчиво ветер от южных румбов. По всей вероятности, мы значительно продвинулись вперед и могли рассчитывать в скором времени подойти к мысу, если уже не вышли к нему. Однако мы не доверяли своему счислению, поскольку капитан никак не мог взять полуденную высоту солнца. Оставалось только надеяться, что погода прояснится и позволит сделать обсервацию или же мы увидим землю, а может быть, даже встретим какое-нибудь судно.

Пятница, 22 июля. Жестокий шторм с юга, паруса глухо зарифлены, а наветренные брасы слегка потравлены. Облака приподнялись над водой и начинают расходиться. В полдень я вместе с мистером Хэтчем и двумя другими матросами работал в кормовом кубрике, наполняя хлебный ящик из бочки, как вдруг яркий луч солнца брызнул к нам через сходной трап и световой люк, озарив все вокруг и наполнив наши сердца радостью. Мы не видели ничего подобного уже много недель. Даже на самых грубых и невыразительных лицах отразилось волнение. Мы услышали громкие крики на палубе, и старший помощник что-то прокричал капитану в каюту. Мы не разобрали слов, но капитан, свалив по дороге стул, одним прыжком выскочил наверх. Нам было трудно понять, что там происходит, а судовая дисциплина не позволяла покидать свое место. Впрочем, мы понимали, что, раз команду не вызывают наверх, нам не грозит никакая опасность. В это время из буфета показалось черное лицо стюарда, и мистер Хэтч спросил его, что же все-таки случилось.

— Земля, сэр! Верное слово, земля! Капитан говорит, что это и есть тот самый мыс Горн!

Мы налегли на свою работу и, окончив ее, поспешили на палубу. На левом траверзе был виден берег, медленно уходящий за корму. Все смотрели на него как завороженные: капитан и помощники — с юта, кок — из своего камбуза, а матросы — с бака.

Увиденная нами земля оказалась островом Статен, который расположен немного восточнее мыса Горн. Никогда еще мне не приходилось видеть столь пустынного и унылого места — опоясанный утесами и льдами остров был почти лишен растительности, и лишь кое-где во впадинах между холмами и скалами темнел чахлый кустарник. Этот остров как нельзя лучше подходил для того, чтобы стоять на границе двух океанов среди штормов и снегов вечной зимы, далеко за пределами человеческой цивилизации. Однако, несмотря на свой мрачный вид, он ласкал взор, и не потому только, что это была первая встреченная нами земля, но, главным образом, как знак того, что мы уже миновали мыс Горн и вступили в Атлантику. Кроме всего прочего, мы без всякой обсервации установили свою долготу и широту.

Мистер Наттэл развеселил всех, заявив, что ему хотелось бы побывать на острове и исследовать это место, куда, может быть, еще не ступала нога человека. Капитан ответил на это, что если задержать здесь судно хоть на минуту, то все мы отправимся осматривать остров, но только это будет уже на том свете.

Постепенно земля уходила все дальше и дальше за корму, и на закате перед нами расстилался уже Атлантический океан.

Обычно при обратных рейсах из Тихого океана вокруг мыса Горн при выходе в Атлантику держат значительно восточнее Фолклендских островов, но поскольку установился сильный и ровный зюйд-вест, да и высокие широты нам уже порядочно надоели, капитан решил не медля повернуть к северу и пройти между этим архипелагом и материком. В восемь часов после смены рулевых было приказано держать на чистый норд, и всю команду вызвали наверх брасопить реи и ставить паруса. В одно мгновение по всему судну разнеслась весть, что капитан повернул бушприт к Бостону и показал Горну корму. Воистину, для нас это была минута общей радости. Все приободрились, и даже оба наших больных вылезли наверх помогать на фалах. Ветер дул чисто от зюйд-веста со штормовой силой, что, не будь он попутным, нельзя было бы нести ничего, кроме одного глухо зарифленного паруса. Но мы шли на фордевинд, и поэтому матросов послали вытряхнуть рифы из марселей и поставить зарифленный фок. А когда мы начали поднимать марса-реи, то так дружно затянули «Веселей, ребята!», что, наверное, нас было слышно на полпути до острова Статена. После того как прибавили парусов, судно ринулось вперед, и капитан, видя, что все идет хорошо, крикнул с юта: «Еще один риф долой из фор-марселя!» Двое прыгнули на ванты; обледенелые риф-штерты и нок-бензели были раздернуты, матросы стали на фалы, и весь парус наполнился штормовым ветром. Команда оставалась на палубе и следила за маневром. Теперь уже нельзя было добавить ни одного дюйма парусины. Попутная волна была такой высокой, что два человека с трудом удерживали штурвал. Из-под форштевня летели брызги пены, достигая чуть не до сходного трапа. Судно мчалось с бешеной скоростью, но все пока шло хорошо Были заведены и выбраны втугую контр-брасы, на бакштаги наложены тали, и все сделано достаточно надежно и прочно. Капитан быстро расхаживал по палубе, поглядывая то вверх, то в наветренную сторону. Старший помощник стоял у сходного трапа и, потирая руки, громко выкрикивал: «Ура, старое ведро! Видно, все бостонские девки тянут тебя на буксире!» Мы же смотрели с бака, что делается с рангоутом, и пытались определить, какой у нас ход. Неожиданно капитан скомандовал: «Мистер Браун, прикажите поставить марса-лисель! Не удержится — пусть летит ко всем чертям!» Старший помедлил лишь мгновение, но он был не тем человеком, который уступит кому-нибудь в лихости. «Ура, ребята! Выстрелить марса-лисель-спирт! Пошел наверх! Я пошлю вам туда все, что надо!» Мы прыгнули на ванты и, спустив вниз гордень, подняли на нем необходимый такелаж, провели галсы и фалы, разошлись по рею и прочно их закрепили, а затем спустили нижние фалы, использовав их как контр-брасы. Стояла ясная звездная ночь. Ветер пронизывал холодом, но каждый старался изо всех сил, хотя некоторые и считали, что «старик» рехнулся. Мы изготовили новый марса-лисель с одним взятым рифом, и это последнее обстоятельство вызвало множество насмешек. Матросы говорили, что, коли дело дошло до зарифления лиселя, его вообще незачем ставить. Конечно, постановка лиселя при зарифленных марселях была совершенным новшеством, но тем не менее это имело свой смысл, ибо если марсель был зарифленным, то и лисель тоже нельзя было не зарифить и, кроме того, если бы лисель сорвало, мы потеряли бы только один парус, а при незарифленном марселе могло бы снести всю мачту.

Пока мы работали на рее, внизу вынесли лисель, прикрепили его к лисель-спирту и, выжидая удобного момента, помалу подтягивали их фалами к блоку. Но едва старший помощник отдал «кошачьи лапки» [65] на нирале и мы начали растягивать парус к ноку, как лисель-спирт сразу изогнулся, словно хлыст, и мы ждали, что он сейчас треснет. Однако же, будучи изготовленным из прочной горной ели, лисель-спирт выгнулся наподобие китового уса, но никакая сила не могла сломать его. Наш плотник сказал, что за всю свою жизнь не видывал ничего подобного. Совместными усилиями всей команды мы дотянули галсовый угол до нока, после чего втугую выбрали шкот контр-брасы и наветренные брасы, ослабив тем самым напряжение на лисель-спирте. Каждая каболка тросов и каждая нитка парусины были напряжены до предела. С дополнительным парусом судно рванулось вперед как одержимое. Поскольку поставленные паруса находились в носовой части судна, они как бы поднимали его из воды, и оно буквально прыгало с волны на волну. Никогда еще со дня спуска на воду судно так не погоняли. Даже если бы дело шло о жизни или смерти всех нас, на нем нельзя было бы поставить еще ни одного стежка парусины.

Убедившись, что «Элерт» держит все поставленные паруса, старший помощник отправил команду вниз, и на палубе осталась лишь наша вахта. Двое рулевых с трудом удерживали рыскавшее судно в пределах трех румбов от нужного курса. Старший помощник расхаживал по палубе, поглядывая то вверх на паруса, то через борт на летящие пенистые брызги, и приговаривал, ударяя себя по ляжкам: «Браво, старая кляча! Теперь ты почуяла, куда тебя гонят!» И когда судно подпрыгивало на волне, чуть ли не выскакивая из воды и сотрясаясь всем корпусом до самого киля, так что мачты и реи трещали и щелкали, он выкрикивал: «Пошла, родная! Теперь ты идешь что надо! Раз ты трещишь, значит держишься!» Мы же, как положено, стояли, приготовившись в любой момент к отдаче концов, уборке парусов и расчистке снастей, если бы что-то случилось. В четыре склянки бросили лаг, показавший добрых одиннадцать узлов, и если бы не высокие волны, набегавшие с кормы и все время сбивавшие судно с курса, вышло бы еще больше. Наступил мой черед идти к штурвалу вместе с молодым кеннебекским парнем по имени Джек Стюарт, и в течение двух часов наши руки не отдыхали ни минуты. Нам сразу же пришлось сбросить куртки, так как, несмотря на холод, мы стояли, обливаясь потом, в одних рубахах, пока не пробило восемь склянок, возвестивших, к нашей радости, о смене рулевой вахты. Мы завалились на койки и мгновенно заснули, не обращая внимания на непрерывный рокот воды под форштевнем и плеск волн, перехлестывавших через полубак, подобно водопаду.