К счастью, все кончилось сравнительно благополучно. Утлегарь «Лагоды» прошел у нас между фок- и грот-мачтами, сорвал часть такелажа и сломал поручни. Сама она потеряла только мартин-штаг. Мы наконец остановились. На «Лагоде» потравили канат, мы отошли от них и отдали второй якорь, но столь же неудачно, как и первый, так как, прежде чем кто-либо осознал это, нас понесло теперь на «Лориотту». Капитан быстро и свирепо выкрикивал команды одну за другой: поставить марсели, вынести их на ветер — в надежде сдвинуть или расчистить якоря, но все впустую. Тогда он спокойно уселся на поручни и крикнул капитану Наю, что идет к нему с визитом. Нас все-таки снесло на «Лориотту», и мы ударились правым кормовым подзором о ее левую скулу, при этом были снесены часть наших поручней правого борта, ее левый боканец и одна или две стойки на палубе. На баке «Лориотты» мы увидели нашего красавца Джексона, который вместе с островитянами старался освободиться от нас. Потравив наш канат, мы отошли, но наши якоря, без сомнения, уже перепутались с ее якорями. Мы налегли на шпиль, но безрезультатно — по всей видимости, что-то приключилось с якорным канатом. Нас опять понесло, теперь уже на «Аякучо», но в это время от него отвалила шлюпка, доставившая к нам капитана Вильсона. Это был низкорослый подвижный человек лет пятидесяти и на вид очень крепкого сложения. Опытнейший моряк, да еще лет на двадцать старше нашего капитана, он без колебаний отправился помочь нам советом, и постепенно от советов стал переходить к делу и уже распоряжался, когда ходить на шпиле, когда обстенивать паруса и когда выносить на ветер марсели, ставить или убирать кливер и трисель. Наш капитан еще пытался командовать, но поскольку Вильсон почти каждый раз поправлял его, говоря мягким отеческим голосом: «Да нет же, капитан Томпсон, ну зачем вам ставить кливер?» или «Еще не время выбирать канат», то он вскоре совсем смолк. Мы тоже не возражали, ибо Вильсон был добряком, а благодаря его мягкой манере обращения все делалось необычайно легко. Через два-три часа непрестанной работы на шпиле, когда приходилось напрягаться изо всех сил, был поднят один из якорей, сцепившийся с маленьким становым якорем «Лориотты». Очистив наш якорь, мы снова отдали его, а затем подняли второй якорь, проволочившийся по дну почти через половину бухты. «А теперь я найду для вас хорошее место», — сказал Вильсон, и, поставив оба марселя, он приспустился ближе к берегу, и в лучшем виде поставил нас на якорь прямо напротив склада шкур, где нам предстояло разгружаться. После этого он уехал. Теперь осталось только убрать паруса и начинать завтракать, что было весьма кстати, ибо с прошлого полудня мы ничего не ели, а работали до седьмого пота. К тому же и время уже подходило к двенадцати. После завтрака и до самой ночи мы готовили шлюпки и возились с постановкой судна на якорь.

Двое из нас после ужина повезли капитана на «Лагоду». При подходе к ней он назвал себя, и стоявший у входного порта старший помощник крикнул вниз капитану Брэдшоу:

— Капитан Томпсон на борту, сэр!

— Вместе со своим бригом? — прогремел старый и грубый морской волк таким голосом, который можно было услышать от носа до кормы.

Его возглас немало уязвил нашего капитана и до самого конца плавания оставался у нас, да, впрочем, и по всему побережью, постоянной шуткой. Капитан спустился в каюту, а мы пошли на бак и заглянули в кубрик, где застали матросов за ужином. «Спускайтесь, приятели!» — сразу пригласили те нас, и мы оказались в просторном, высоком и хорошо освещенном помещении, где двенадцать или четырнадцать матросов ели из своих бачков и кастрюль и пили чай. Они громко разговаривали и непринужденно смеялись. Это нам показалось чуть ли не праздником по сравнению с тесным и темным кубриком «Пилигрима», не говоря уже о нашей малочисленной и вечно недовольной команде. Дело было в субботу вечером, они кончили свои работы, стояли уютно на якоре и могли спокойно отдыхать до понедельника. За два года им пришлось хлебнуть в Калифорнии лиха, но зато теперь у них был почти полный груз, и через неделю-другую они собирались пойти в Бостон.

Мы провели с ними больше часа, беседуя о калифорнийских делах, пока не раздалась команда: «Пилигримы, пошли!», и мы возвратились к себе на бриг. На «Лагоде» подобрались крепкие и рассудительные парни, хотя и несколько огрубевшие. Их износившаяся одежда пестрела множеством заплат. Все это были опытные матросы в возрасте от двадцати до тридцати пяти лет. Они порасспросили о нашем судне и о том, какие у нас порядки. Их немало удивила история с поркой. Хотя на здешних судах часто бывают неприятности, а иногда и рукоприкладство, но чтобы секли, об этом еще никто не слыхивал.

Воскресенья, по их словам, всегда соблюдаются в Сан-Диего и на судах, и на складах, причем большинство матросов обычно отпускают на берег. Мы многое узнали от них про окуривание и укладку шкур в трюме, а они в свою очередь хотели узнать «последние бостонские новости» (уже семимесячной давности). Один из первых вопросов был про отца Тэйлора, матросского проповедника, после чего последовал обычный поток рассказов, шуток и всяческих историй, которые всегда можно услышать в кубрике и которые, несмотря на свою грубоватость, может быть, и не хуже того, о чем говорят между собой, собравшись за столом, модно одетые джентльмены.

На следующий день было воскресенье, и после скатывания палубы и завтрака на баке появился старший помощник, объявивший, что одна вахта будет отпущена на берег. Бросили жребий, и нам «повезло», то есть вахте левого борта. Вмиг закипели приготовления. Были пущены в ход ведра с пресной водой (в порту пользоваться ею разрешено) и мыло, были извлечены парадные куртки и брюки и подвергнуты чистке; придирчиво осмотрены башмаки, шляпы и шейные платки, которые кое-кому приходилось одалживать, но в конце концов каждый экипировался пристойно. Спустили шлюпку, чтобы свезти на берег «свободных людей», и мы с важностью расселись на кормовых боковых банках, словно платные пассажиры. Достигнув берега, мы выпрыгнули на песок и направились к городку, до которого было почти три мили.

Очень жаль, что на торговых судах не установлен какой-нибудь другой порядок схода на берег. При стоянке в порту команда целую неделю занята работой, а для отдыха и развлечений остается только воскресенье. И если матрос не съезжает в этот день на берег, то ему вообще нет никакой возможности побывать там. Мне рассказывали про одного набожного капитана, который освобождал свою команду по субботам после полудня. Было бы превосходно, если бы и другие пошли на подобное послабление. Это особенно полезно для молодых матросов, многие из которых воспитаны в духе соблюдения воскресенья, так как сильные искушения, которые одолевают их при нарушении этого правила, оказываются для них крайне пагубными. Во время долгого и тяжелого плавания трудно ожидать от матросов, чтобы по причине воскресного дня они пренебрегли возможностью провести несколько часов на берегу и посмотреть на других людей и на окружающее; я не говорю уже об их желании забыть хоть на время тяготы корабельной дисциплины. И они вовсе не возражают, когда их вытаскивают из преисподней хотя бы в воскресный день.

Никогда не забуду того восхитительного ощущения свободы, которое вызвали во мне свежий воздух и поющие вокруг птицы; к этому присоединялось чувство облегчения после тесноты, тяжелой работы и строгих порядков на судне. Я словно снова был сам себе хозяином. Матросская свобода непродолжительна — всего лишь один день в неделю, но зато и не ограничена. Никто не следит за тобой, и можешь делать все, что угодно, идти, куда захочешь. Клянусь, что в тот день я впервые в жизни понял истинное значение такого выражения, как «сладость свободы». Мы были вместе со Стимсоном и, повернувшись спиной к бригу, неторопливо зашагали прочь от берега, рассуждая между собой о радости принадлежать самому себе, о том времени, когда мы пользовались неограниченной свободой и жили в Америке в кругу друзей, а также о возвращении на родину. Мы строили множество планов — чем, например, займемся и где станем бывать, когда опять окажемся дома. Просто удивительно, сколь светлыми красками обрисовалось будущее, сколь непродолжительным и сносным представилось наше плавание. Все выглядело иначе, чем тогда в темном и тесном кубрике после порки в Сан-Педро. Когда матросу хоть изредка предоставляют свободу, то отнюдь не последним благом этого является возрождение в нем бодрости и чувства собственного достоинства, которые пусть бессознательно, но все же направляют его мысли на светлые стороны жизни.