Вторник, 25 августа. Этим утром начальник нашего склада вместе с двумя канаками отправился на небольшом каноэ за мыс на рыбную ловлю. Мы же спокойно сидели у себя на складе, как вдруг незадолго до полудня на берегу послышались громкие крики: «Парус!», «Парус!»; они доносились со всех сторон, от печи сандвичан и до склада «Росы». В тот же миг все выскочили наружу и увидели величавый корабль под бом-брамселями и трюмселями, быстро выходивший из-за мыса при свежем послеполуденном бризе. Реи у него были круто обрасоплены и несли все паруса, а на гафеле развевались «звезды и полосы»; он приближался к нам со скоростью скаковой лошади, используя попутный прилив. Прошло почти полгода с тех пор, как в Сан-Диего последний раз видели новое судно, и, конечно, каждый смотрел во все глаза. Судно выглядело великолепно. Когда оно миновало низкую песчаную косу на нем были убраны верхние паруса, затем взяты на гитовы передние и, после лихого приведения к ветру, был отдан якорь в кабельтове от берега. Матросы тотчас же разбежались по марса-реям и в мгновение скатали все три марселя. Потом они съехали с фор-брам-рея по стень-штагу на палубу, чтобы убрать кливера. Те, кто были на марса-реях, по топенантам опустились на реи нижних парусов. Все паруса были аккуратно скатаны, а кливера вдобавок и зачехлены. Тут же были спущены бом-брам-реи, за ноки и штаг были заведены тали, спущен баркас, большой якорь завезен и отдан с кормы, и судно таким образом поставлено на якорное место. Это и был «Элерт».

С кормы спустили шлюпку, и бравые молодцы четырнадцати — восемнадцати лет отвезли капитана на берег. Сама шлюпка оказалась красиво покрашенным легким вельботом с подушками на кормовых боковых банках и даже с румпель-штертами. Мы сразу набросились на ее команду и уже через несколько минут болтали с ними, как со старыми знакомыми. Нам не терпелось разузнать все бостонские новости, а также подробности об их плавании. Они же, разумеется, интересовались жизнью на калифорнийском берегу. Один из гребцов предложил поменяться со мной — это было как раз то, к чему я стремился, — и нам оставалось только заручиться согласием капитана.

После обеда команда «Элерта» начала разгружать шкуры, а поскольку мы в сарае сидели без дела, нам тоже приказали идти на судно и помогать матросам. Я впервые имел возможность осмотреть судно, которое, как я надеялся, будет теперь моим домом на целый год. Все на нем подтверждало то прекрасное впечатление, которое оно произвело, когда мы смотрели на него с берега. Палуба оказалась широкой и просторной — там не было ни полуюта, ни рубки, уродующих кормовую часть большинства наших судов, ни даже полубака. Палубный настил сверкал белизной льна, происходившей, по словам самих матросов, от постоянного скобления песчаником. Там не было дурацкой мишуры и позолоты, которые так ласкают взор пассажиров и прочих дилетантов. Я не заметил ни малейших следов ржавчины или грязи, ни одного размочаленного конца или «ирландского вымпела», весь такелаж был выбран втугую, а реи выровнены топенантами и брасами под идеальное «Т». Старшим помощником был энергичный малый с громовым голосом и зорким глазом — мужчина «в каждом его дюйме», как говорят матросы. Несмотря на «лошадиные замашки» и репутацию «тяжелого клиента», он тем не менее пользовался уважением команды. Кроме него и капитана, на «Элерте» были еще два помощника, плотник, парусный мастер, стюард, кок и двенадцать матросов. «Элерт» привез семь тысяч шкур, не считая рогов и сала. Мы начали разгружать все это через оба люка сразу в две шлюпки — баркас под командой второго помощника и восьмерку под командой третьего помощника. Мы занимались этим несколько дней, пока все не было свезено на берег. Потом команда стала грузить балласт, а мы вернулись к своим шкурам.

Суббота, 29 августа. С наветренной стороны побережья пришел бриг «Каталина».

Воскресенье, 30 августа. Для людей с «Элерта» это был первый свободный день в Сан-Диего, и, само собой разумеется, им хотелось осмотреть город. С раннего утра появились индейцы, приведшие лошадей, которых они отдавали внаем, и те, кто получил позволение съехать на берег, отправились в пресидио и миссию, где пробыли до самого вечера. Что касается меня, то, достаточно насмотревшись на Сан-Диего, я предпочел провести день на судне вместе с матросами, мирно занимавшимися в кубрике своими делами: стиркой, починкой одежды и чтением. Они рассказали мне, что «Элерт» заходил в Кальяо и простоял там три недели. Весь переход из Бостона до этого порта занял у них немногим более восьмидесяти дней — один из наиболее коротких по времени рейсов, отмеченных на этой линии. В Кальяо они встретили фрегат «Брэндивайн» и несколько других американских военных кораблей поменьше, а также английский фрегат «Блонд» и французский семидесятичетырехпушечный корабль. Оттуда «Элерт» пошел в Калифорнию и заходил во все порты побережья, включая Сан-Франциско. Кубрик на «Элерте» был просторный и хорошо освещался световым люком. Внутри поддерживалась безукоризненная чистота, а для моего глаза, привыкшего к тесной и грязной дыре, которая служила мне обиталищем в течение долгих месяцев, он казался вполне комфортабельным помещением. По заведенным на судне правилам кубрик убирался каждое утро, и, кроме того, сама команда установила еще свои порядки: под трапом между битенгами всегда стоял большой ящик для мусора, и каждый матрос был обязан сушить свою мокрую одежду. Ко всему этому по субботам палубу кубрика выскабливали песчаником. В кормовой части судна располагались красиво отделанные каюта, кают-компания и торговое помещение, где на полках были разложены образцы всех товаров. Между кормой и кубриком находились твиндеки, не уступавшие по высоте батарейной палубе фрегата (не менее шести с половиной футов под бимсами). Твиндеки тоже скребли песчаником и содержали в идеальном порядке. Там помещались: верстак плотника, рабочее место парусного мастера и подшкиперская с запасным такелажем. Тут же спала часть команды в подвесных койках, которые каждое утро аккуратно скатывались. Борта твиндеков изнутри были обшиты досками вгладь, а кницы и пиллерсы для облегчения судна были сделаны из железа. Матросы говорили, что «Элерт» непроницаем, как бутылка, и вообще прекрасно ведет себя в море. Его единственный недостаток — присущий, впрочем, всем хорошим ходокам — слишком «мокрая» носовая часть. Когда он шел круто к ветру по восемь-девять узлов, на баке не оставалось ни единого сухого пятнышка. Про его ход слагались легенды, и матросы непоколебимо верили, что это «везучее судно». «Элерт» был построен семь лет назад и до сих пор использовался для рейсов на Кантон. С ним не случалось ни одной серьезной неприятности, и ни один его рейс не был продолжительнее рейсов других судов. Третий помощник, молодой человек лет восемнадцати, племянник одного из владельцев, плавал на нем чуть ли не с пеленок, а старший помощник почитал судно своим родным домом.

«Элерт» простоял еще неделю, ушедшую на выгрузку шкур и принятие балласта. Я обратился к капитану с просьбой взять меня и получил разрешение идти обратным рейсом домой. Узнав о моем желании перебраться на судно немедленно, он поставил мне единственное условие — найти себе замену для работы на берегу. Я легко уладил это дело, поскольку многие были только рады провести несколько месяцев на суше, да еще зимой, когда в море вдоль побережья свирепствуют зюйд-осты. На следующее утро я перевез на борт свою койку и сундучок и таким образом снова оказался на плаву.

Вторник, 8 сентября. Первый день моей новой службы. Матросская жизнь — это везде матросская жизнь, но все-таки я увидел многое, что отличалось от обычаев брига «Пилигрим». После того как команду поднимают на рассвете, дается три с половиной минуты, чтобы люди могли одеться и выбежать на палубу, а если кто-нибудь замешкается, старший помощник, чей зычный голос уже раздается по всему судну, тут же подгоняет его. Затем вооружают баковую помпу и под надзором второго и третьего помощников скатывают палубу. Старший помощник в это время расхаживает по юту и следит за общим порядком, хотя сам не притрагивается ни к ведру, ни к швабре. Повсюду, внутри и снаружи, от носа до кормы, на верхней палубе и между палубами все моется и драется, включая фальшборт и ватервейсы. Палубу скатывают забортной водой, посыпают песком и скоблят песчаником — большим куском мягкого камня с гладким низом, с обеих сторон к которому прикреплены длинные концы, чтобы матросы могли волочить его взад-вперед по мокрой палубе. Камни меньшего размера, так называемые «молитвенники», предназначаются для выскребания вручную в закоулках и узких местах, где большой камень не протащить. Нас держали на этой работе час или два, после чего ставили людей к помпе, чтобы скатить палубу и борта. После этого наступает черед швабрить и лопатить палубу. Осушив палубу, мы все расходимся по своим обычным утренним работам. На судне было пять гребных судов: баркас, восьмерка, четырехвесельный ял, кормовая шлюпка и капитанский вельбот, и у каждого имелся свой старшина, который заботился о нем и был ответственным за исправность и чистоту. Все остальные работы по чистке распределялись между матросами: бронзовые и латунные части шпиля, судовой колокол, который тоже был из бронзы, полагалось начищать, как золотую пуговицу, расходный бачок, леерные стойки и прочее. Все эти работы надо было закончить до завтрака, а те, кто ими не занимался, наполняли пресной водой бачок. Кок чистил деревянные бадейки, из которых едят матросы, надраивая их медные обручи, после чего ставил их около камбуза в ожидании осмотра. Когда палуба протерта досуха, на юте появляется само верховное божество, и сразу же бьют восемь склянок, что служит сигналом к завтраку. На еду отводится полчаса, и вслед за тем вся команда продолжает работы. Котлы, кружки, хлебные мешки и прочее убираются на место. Этим утром начались приготовления к выходу в море. Мы потравили один якорный канат, выбрали другой и снова выбрали первый канат почти до панера. Это было проделано быстрее, чем у нас на бриге, хотя все здесь было почти вдвое больше и тяжелее, так что кат-блок, например, с трудом мог поднять один человек, а якорный канат был втрое толще, зато, благодаря просторной палубе, работать было легче, особенно при хорошо налаженной дисциплине и порядке, большем количестве матросов. К тому же каждый здесь стремился исправно выполнять свое дело. Как только канат выбрали до панера, стоявший на полубаке старший помощник подал команду ставить паруса, и в мгновение ока все были на вантах и уже расходились по реям, стараясь перегнать друг друга. Самые ловкие отдают ноковые и крестовые сезни, и после этого на реях остается только по одному человеку, а остальные спускаются вниз и разбирают шкоты и фалы.