Но когда преступление совершали индейцы, правосудие или, вернее, месть не были столь медлительными. Как-то в воскресенье, когда я был в Сан-Диего, к сидевшему на лошади индейцу подошел его соплеменник, с которым у него произошла размолвка, выхватил длинный нож и вонзил его прямо в сердце животного. Индеец спрыгнул с падающей лошади, тоже выхватил нож и ударом в грудь положил противника замертво. Парня схватили, заперли в «calabozo», то есть в каталажку, и продержали там, пока не пришло решение из Монтерея. Через несколько недель я увидел несчастного — он сидел на голой земле перед calabozo; его ноги были прикованы цепью к столбу, на руках надеты наручники. Для него не оставалось почти никакой надежды. Хоть он и действовал в запальчивости, а убитая лошадь была у него самой любимой, но он был индеец, и это решило дело. Еще через неделю я узнал, что его застрелили. Эти несколько примеров дают представление о том, как отправляется правосудие в Калифорнии.

У себя дома мексиканцы ведут себя ничуть не лучше, чем в общественных местах. Мужчины расточительны, заносчивы, сумасбродны и весьма склонны к азартным играм. Женщины почти не получают образования, отличаются красотой, но их нравственность от этого нисколько не выигрывает. Однако случаи супружеской неверности не столь часты, как можно было бы предположить с первого взгляда. Дело в том, что один порок умеряет другой, и таким образом устанавливается нечто вроде равновесия. Хотя женщинам и недостает добродетели, ревнивость их мужей столь непомерна, что месть грозит почти неминуемой смертью. Несколько дюймов холодной стали нередко наказывают неосторожных повес всего лишь за небольшую шалость. Хотя возможности для обольщения женщины весьма скромны, последствия сего, как правило, фатальны. Девицы находятся под неусыпным надзором, ибо главная забота родителей — найти для дочерей достойную партию, а для этого нужна незапятнанная репутация. Зоркие глаза дуэньи и оружие отца или брата, которые держат его всегда наготове, служат надежной защитой, отнюдь не излишней, если принимать во внимание пылкость как женщин, так и мужчин. Потому что одни и те же люди, которые готовы пожертвовать жизнью, чтобы отомстить за позор своего семейства, не прочь рисковать ею, чтобы обесчестить других.

Таковы люди, которые населяют страну, простирающуюся на пятьсот миль вдоль океанского побережья, где есть несколько удобных гаваней, прекрасные леса, где реки кишат рыбой, а в долинах пасутся тысячи голов скота, страну с благословенным климатом, который не имеет себе равных во всем свете, страну, где неизвестны болезни и эпидемии, где сама земля — рог изобилия. Здесь есть где развернуться предприимчивой нации! Это нетрудно представить себе, главное в другом: сколь долго люди будут пребывать здесь в подобном состоянии?

Суббота, 18 июля. В этот день мексиканская бригантина «Фазио» снялась на Сан-Блас и Мазатлан. Это было то самое судно, которое выбросило на берег во время зюйд-оста и которое потом стояло в Сан-Диего для ремонта и погрузки. У ее владельца было много неприятностей с властями из-за пошлин, поэтому отплытие задержалось на несколько недель. Бригантина снялась при легком ветре и уже выходила из гавани, когда на берегу появились два всадника, скакавшие во весь опор. Они пытались найти шлюпку, чтобы настичь судно, но из этого ничего не вышло, и тогда предложили пригоршню серебряных монет любому канаке, который взялся бы вплавь доставить на борт письмо. Один прекрасно сложенный юноша тут же сбросил с себя всю одежду, кроме полотняных брюк, и, положив письмо в шляпу, поплыл вдогонку. На его счастье, ветер был очень слабый, и бригантина едва двигалась, так что, хотя она удалилась от берега почти на милю, пловец быстро нагонял ее, оставляя позади след, словно небольшой пароход. Мне никогда не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь так плыл. Его заметили на «Фазио», но не стали ложиться в дрейф, подозревая, в чем дело, однако ветер оставался таким слабым, что канака сумел подплыть к борту, подняться на палубу и передать письмо. Капитан прочел его, сказал, что ответа не будет, и велел поднести пловцу стакан бренди, после чего тому оставалось прыгнуть за борт и устремиться к берегу. Канака добрался до ближайшего мыса и уже через час появился на складе. Не было заметно, чтобы он устал. Он заработал три или четыре доллара и стакан бренди и чувствовал себя героем дня. Бригантина же продолжала идти своим курсом, а чиновники, явившиеся, чтобы задержать ее, сочли за лучшее удалиться с видом побитых собак, ибо твердо рассчитывали вытянуть из владельца судна хотя бы немного денег.

Прошло уже почти три месяца с тех пор, как «Элерт» прибыл в Санта-Барбару, и мы ожидали его со дня на день. За складом, примерно в полумиле от него, поднимался высокий холм, и, когда после полудня мы заканчивали работу, кто-нибудь из нас непременно взбирался на вершину, чтобы посмотреть, не видно ли паруса. Так продолжалось довольно долго, и каждый раз нас ожидало разочарование. Я с особым нетерпением ждал прихода этого судна, так как в письме мне сообщили, что бостонские владельцы по просьбе моих друзей написали капитану Томпсону, чтобы он взял меня на борт «Элерта» в случае, если последний будет возвращаться в Соединенные Штаты раньше «Пилигрима». Для других задержка на год-другой, может быть, и не имела большого значения, но для меня это решало все. Прошел ровно год, как мы покинули Бостон, и при самом благоприятном стечении обстоятельств ни одно судно не могло выйти в обратный рейс раньше, чем через восемь или девять месяцев, так что в лучшем случае мое плавание затягивалось уже на два года. Это, конечно, было уже слишком, но не фатально и не могло окончательно разрушить мои планы в жизни. Однако еще один год решил бы все бесповоротно — мне пришлось бы навсегда сделаться моряком. Хоть до получения писем я смирился с этим, но теперь, когда открылась возможность с первой же оказией возвратиться домой и самому решить свою судьбу, мое беспокойство превосходило всякую меру. Кроме того, я хотел получить «равные шансы» и добиться права на место помощника капитана, а сарай для шкур не очень-то подходящее место для постижения искусства навигации. Правда, здесь на берегу я научился обрабатывать шкуры и мне представлялось много возможностей для знакомства с людьми и достаточно свободного времени для чтения и занятий той же навигацией. Но все-таки по-настоящему изучить морское дело можно только в море, поэтому я решил, как только придет судно, сразу проситься обратно на борт. К первому августа мы покончили со шкурами, вычистили чаны (на что ушло целых два дня, проведенных по колено в грязи и в таком зловонии, которое вынудило бы отказаться от завтрака даже осла). Когда все было готово к приходу судна, у нас осталось еще три-четыре недели свободного времени. Я занимался, по своему обыкновению, чтением, написанием писем, изучением навигации, а также починкой одежды, чтобы мой гардероб был в совершенном порядке, когда надо будет перебираться на судно. Были еще и рыбная ловля, прогулки по лесу с собаками и время от времени — визиты в пресидио и миссию. Немало времени занимали у меня заботы о щенке, которого я выбрал себе из тридцати шести, родившихся на нашем складе. Лапы у него были совсем белые, а все остальное — сплошь бурое. Я соорудил небольшую конуру и держал его там отдельно от других собак, ежедневно занимаясь дрессировкой, так что через несколько недель я сумел выработать в нем полное послушание. Он заметно подрос и сильно привязался ко мне, обещая в будущем превратиться в одного из вожаков всей своры. Я назвал своего воспитанника Браво и сожалел лишь о том, что при расставании с этим берегом мне также придется расстаться с моим любимцем и канаками.

Каждый день мы исправно взбирались на холм, но судно не появлялось, и мы начали уже строить всяческие догадки, куда бы оно могло запропаститься. Вечерами, да и во время дневных прогулок мы говорили только об одном — где сейчас может быть судно, заходило ли оно в Сан-Франциско, сколько взяло шкур, и так далее, и так далее.