В течение короткой трапезы мы успели обсудить положение дел. Кто-то предложил отказаться от работы, но это пахло уже настоящим бунтом, и, конечно, такое сразу же было отвергнуто. Один из матросов вспомнил «отца Тэйлора» (матросского проповедника в Бостоне), который говаривал, что если заставляют работать в воскресенье, то не надо отказываться, а грех ляжет на капитана. После завтрака не без посредничества помощников просочился слух, что если мы быстро закончим работу, то после обеда нам дадут шлюпку и можно будет порыбачить. Приманка была метко заброшена, и несколько завзятых рыболовов попались на нее. В конце концов остальные также решили, что раз надо сделать одно дело, то, чем скорее мы его закончим, тем лучше. После этого картина совершенно переменилась, и к двум часам вся работа, которая в нормальных условиях могла бы продолжаться дня два, была окончена. Пятеро взяли шлюпку и отправились к мысу Пинос, однако разрешения съехать на берег не последовало. Там мы заметили «Лориотту», отплывшую вместе с нами из Санта-Барбары. Она медленно двигалась к берегу с легким попутным бризом, после полудня пришедшим на смену мертвому штилю. Мы наловили всякой рыбы, больше всего трески и окуня, а Фостер (бывший второй помощник) поддел на крючок большую раковину-жемчужницу. Уже потом мы узнали, что здешние места славятся раковинами. И одна небольшая шхуна даже совершила удачный рейс с этим грузом в Соединенные Штаты.

Возвратившись к заходу солнца, мы увидели, что «Лориотта» стоит на якоре в одном кабельтове от «Пилигрима». На следующий день нас подняли рано и приказали открывать люки, перебирать груз и готовить все для досмотра. В восемь часов на борт явились пятеро таможенных чиновников и начали осматривать содержимое трюмов и проверять коносаменты. Мексиканские таможенные правила весьма строги и требуют, чтобы весь груз был доставлен на берег, осмотрен и лишь после этого возвращен на судно. Однако нашему агенту удалось добиться поблажки для последних двух судов, и мы избежали всех затруднений, связанных с перевозкой груза на берег. Таможенники были одеты в костюмы, которые преобладают повсюду в Калифорнии: широкополая шляпа черного или темно-коричневого цвета с золоченой или узорчатой лентой; короткая шелковая куртка; рубашка с открытым воротом; богато расшитый жилет и брюки из вельветина или тонкого сукна с боковыми разрезами ниже колена или же короткие панталоны с белыми чулками. Кроме того, здесь носят темно-коричневые башмаки из оленьей кожи: их шьют индейцы, и поэтому они тоже украшены орнаментом. Здесь не носят подтяжек, зато опоясываются шарфом, чаще всего красного цвета, качество которого зависит от средств владельца. Добавьте к этому неизменное пончо (иначе — серапе), вот вам и одеяние калифорнийца. По этому своеобразному плащу всегда можно судить о происхождении и достатке человека. У «gente de razón» [16] он непременно из черного или темно-синего сукна с богатой отделкой из бархата и прочими возможными украшениями. Противоположность такому наряду составляет одеяние индейца; люди среднего достатка носят нечто вроде большого квадратного куска материи с отверстием для головы посредине. Нередко такое пончо почти не отличается по убогости от одеяла индейца, но благодаря разноцветной вышивке выглядит весьма живописно. Среди мексиканцев нет трудового люда, ибо индейцы практически остаются рабами и делают всю тяжелую работу. Каждый богатый человек выглядит здесь грандом, а самый последний бродяга — разорившимся дворянином. Мне нередко встречались люди с благородной осанкой и изысканными манерами, разодетые в сукно и бархат, верхом на породистой лошади, накрытой расшитой попоной, но без единого реала в кармане и страдающие от голода.

На следующий день после того, как груз был зарегистрирован по установленной форме, у нас началась торговля. В кормовом кубрике еще раньше устроили особое помещение и сложили негромоздкие товары и образцы всех остальных. Меллус, молодой парень, работавший с нами от самого Бостона как простой матрос, был, так сказать, изъят из кубрика и поставлен помощником суперкарго. Он вполне соответствовал этому месту, так как раньше служил клерком в бостонской конторе. Последнее время его донимал ревматизм, и он не годился для тяжелой матросской работы, когда приходилось гнуть спину под проливным дождем и под палящим солнцем. Целую неделю или даже дней десять у нас царило необычайное оживление. Люди приезжали смотреть и покупать — мужчины, женщины и даже дети. Мы не вылезали из шлюпок, непрестанно перевозя товары и пассажиров, поскольку у здешних жителей нет своих лодок. Казалось, все жители почитали своим долгом принарядиться и ехать посмотреть новое судно даже ради того, чтобы приобрести пакетик булавок. Агент и его клерк занимались с покупателями, а мы тем временем работали на веслах или в трюме. «Пилигрим» привез генеральный груз, то есть все, что только можно вообразить: спиртные напитки всех сортов, пряности, изюм, черную патоку, скобяной товар, посуду (фаянсовую и оловянную), ножи, всевозможную одежду, сапоги и туфли от Линна, ситец и бумажную ткань Ловелла, крепы, шелка, а также шарфы, шали, ювелирные изделия, гребни и другие украшения для женщин, даже мебель, то есть буквально все — от китайских фонариков до английских колес к повозкам, коих у нас имелось двенадцать пар: на них даже были надеты железные шины.

Калифорнийцы — народ праздный и расточительный, и сами ничего не умеют делать. Страна изобилует виноградом, тем не менее они покупают плохое привозное вино, сделанное в Бостоне, и продают его у себя в розлив по реалу (двенадцать с половиной центов) за небольшой стакан. Выделанная на побережье шкура стоимостью два доллара нередко обменивается на какой-нибудь пустяк, стоящий в Бостоне каких-нибудь семьдесят пять центов. Они покупают обувь (вполне возможно, сшитую из тех же калифорнийских шкур и совершившую, таким образом, путешествие вокруг мыса Горн дважды) по три-четыре доллара, а «сапожки из тонкой кожи» — по пятнадцать долларов за пару. В среднем товары продаются здесь в три раза дороже против бостонских цен. Отчасти это происходит из-за высоких таможенных пошлин, которые правительство по своей мудрости наложило на ввозимые товары с целью сохранить в стране серебро. Подобные пошлины и неимоверная стоимость столь дальних перевозок не позволяют коммерсантам, кроме тех, кто обладает крупным капиталом, заниматься этой торговлей. Почти две трети всех товаров, привезенных сюда за последние шесть лет вокруг мыса Горн, принадлежали фирме «Брайэнт, Стэджис и К°», собственностью которой было и наше судно.

Новая работа, внесшая такое разнообразие в нашу обыденную жизнь, нравилась нам, хотя и приходилось трудиться с рассвета до наступления темноты, а иногда до глубокой ночи.

Непрестанно занимаясь перевозкой пассажиров с товарами, мы получили хорошее представление о характере,; одежде и языке здешнего народа. Как одеваются мужчины, я уже описывал. Женщины носят платья из самых разных тканей — шелка, крепа, ситца и прочего; платья сшиты по европейской моде, но с короткими рукавами, оставляющими руки открытыми, и свободны в талии, корсетами никто не пользуется. Туфли — атласные или лайковые, шарфы и пояса — непременно яркого цвета. Почти на каждой женщине можно видеть ожерелье и серьги. Шляп здесь не носят, на всем побережье я видел только одну, да и та принадлежала жене обосновавшегося в Сан-Диего американского капитана, который приобрел это экзотическое сооружение из соломки и лент в качестве изысканного подарка своей невесте. Волосы калифорнийских женщин (без исключения черные или темно-каштановые) такой длины, что закрывают шею, иногда их носят распущенными или же заплетают в косы. Впрочем, замужние нередко укладывают волосы вокруг высокого гребня. Единственной защитой от солнца и других превратностей климата у женщин служит широкая мантилья, которую они набрасывают на голову во всех случаях, когда выходят из дома, что бывает чаще лишь в хорошую погоду. В комнатах или сидя перед домом они надевают небольшой шарф или платок с яркой вышивкой. Нередко голову обвязывают лентой с крестом, звездой или другим украшением. Цвет кожи у женщин самый разнообразный и зависит, равно как их платья и манеры, от того, являются ли они носительницами испанской крови, что одновременно определяет и их положение в обществе. Чистая испанская кровь (причем женщины чисто испанской крови никогда не выходят замуж за аборигенов) придает лицам смуглый оттенок, но иногда встречаются и молочно-белые лица, почти как у англичанок. Однако истинно испанских семейств в Калифорнии немного, в основном они проживают в официальных резиденциях, и мужчины из подобных семейств обычно занимают соответствующие посты, а некоторые из них остаются тут на приобретенных землях. В высших слоях местного общества браки заключаются лишь в своей среде, а их члены составляют во всех отношениях замкнутую касту. Их отличают не только цвет кожи, платье и манеры, но также и речь, ибо, называя себя кастильцами, они весьма щепетильны в сохранении кастильского произношения; зато испанский язык низших слоев — это некий грубый диалект. Опускаясь по общественной лестнице, можно наблюдать, как постепенно меняются оттенки кожи, как она становится все более смуглой, пока не добираешься до обычного индейца, на котором ничего нет, кроме жалкого куска ткани, перехваченного в талии широкой полосой грубой кожи. Вообще, принадлежность к касте определяется по крови и проявляет себя столь ярко, что может быть определена с первого взгляда. Тем не менее даже несколько капель испанской крови, например у квартерона или окторона, достаточно для того, чтобы не опускаться до положения раба, и это дает право носить хоть и замаранный, но все же европейский костюм — сапоги, шляпу плащ, шпоры и кинжал; называть себя Español [17] и владеть, если повезет, хоть какой-нибудь собственностью.