Мы еще не приблизились и на тысячу миль к широте Горна, а палуба была уже вылизана волнами, хотя они не достигали и половины высоты тех водяных гор, с которыми нам предстояло встретиться у самого мыса. Одни винили капитана, что он перегрузил судно, зная, что нас ждет; другие говорили — зимой у Горна всегда ревут зюйд-вестовые ветры, и, идя на фордевинд, можно не опасаться этих ужасных волн. Когда мы забрались в кубрик, старина Билл, слывший у нас за оракула, поскольку бывал на море во многих переделках, изрек, что, если так пойдет и дальше, нам остается только написать завещания и надеть чистые рубахи. «Ах ты, старый филин! По каждому пустяку пускаешь фальшфейеры! Перетрухнул от купания у шпигата и не понимаешь шуток. Небось все время дрожишь, как бы тебя не сцапал Дэви Джонс?» [60] «Утихомирьтесь, вы! — вмешался кто-то. — Может быть после полудня нас оставят на подвахте». Но и эти надежды не оправдались — когда пробило две склянки, всю команду вызвали наверх крепить все, что было на палубе. Капитан собирался было спустить брам-стеньги, однако к вечеру волнение поутихло, ветер отошел к траверзу, и мы не только не тронули их, но даже поставили лисели.
На следующий день было приказано отвязывать старые паруса и заменить их новыми. Судно не похоже на сухопутного жителя — оно надевает свой лучший наряд в дурную погоду. Мы вытащили три новых марселя и еще не бывшие в употреблении фок, грот, кливер и фор-стеньги-стаксель с полным комплектом ревантов, нок-бензелей и риф-сезней.
Ветер оставался западным, а погода и море были немного спокойнее, чем в тот день, когда мы приняли на себя большую волну, так что мы покрывали большее расстояние, неся полный комплект парусов, уклоняясь несколько к осту от чистого зюйда, ибо капитан, рассчитывая воспользоваться западными ветрами, зашел так далеко на вест, что хотя мы и были всего в милях пятистах от Горна по широте, но по долготе нас отделяло от него тысяча семьсот миль. Остаток недели мы продолжали идти с попутным ветром и по мере продвижения постепенно склонялись на ост.
Воскресенье, 26 июня. Воспользовавшись ясным днем, капитан взял высоту луны и меридиональную высоту солнца, что дало 47°50' южной широты и 113°49' западной долготы. Согласно моим вычислениям, мыс Горн был на ост-зюйд-осте и до него оставалось тысяча восемьсот миль.
Понедельник, 27 июня. В первую половину дня ветер сохранялся попутным, а так как мы шли на фордевинд, не чувствовалось особого холода, и на палубе можно было работать в обычной одежде и в коротких куртках. Впервые после выхода из Сан-Диего нам установили дневную подвахту, поэтому мы, расспросив третьего помощника о нашей широте и высказав все обычные догадки и предположения относительно того, сколько остается еще идти до Горна, завалились в койки, намереваясь вздремнуть. Мы спали «самым полным ходом», когда три удара по крышке люка и команда «Все наверх!» вытряхнули нас из коек. Что могло случиться? Дуло вроде бы не очень сильно, а через сходной люк проглядывало ясное небо. И тем не менее вахта убирала паруса. Сначала подумали, что показалось какое-нибудь судно, и мы ложимся в дрейф, чтобы потолковать с ним; мы даже успели порадоваться этому, так как со дня выхода в море ни разу не видели ни паруса, ни земли. Но тут же загремел голос старшего помощника (он превратился в «бессменного вахтенного», то есть появлялся на палубе в тот же миг, когда его вызывали), кричавшего что-то матросам, скатывавшим лисели. Одновременно помощник нетерпеливо спрашивал кого-то, где же наша вахта. Мы не стали дожидаться повторного приглашения и взлетели по трапу на палубу. Справа по курсу, закрывая море и небо, висела стена тумана, которая двигалась прямо на нас. Я уже повидал подобное во время плавания на «Пилигриме» и знал, что это такое. На нас была только легкая летняя одежда, но не было времени на переодевание, и мы в ней так и остались.
Парни из другой вахты стояли на марсах и убирали лисели. Нам не оставалось ничего иного, как «спускать и брать на гитовы» пока все лисели, а также бом-брамсели, бом-кливер и крюйс-брамсель не были свернуты. Судно несколько приспустилось, чтобы встретить шквал, продолжая нести фор- и грот-брамсели — нашего «старика» было не так-то просто испугать среди бела дня, и он намеревался держать парусину до последней минуты. Но первый же порыв ветра доказал ему, что со шквалом шутки плохи. Сильный ветер с дождем и снегом не позволял дышать; даже самым стойким из нас пришлось повернуться к нему спиной. Судно лежало почти на борту. Мачты и такелаж трещали и скрипели; стеньги изгибались дугой, словно прутья.
— Фор- и грот-брамсели на гитовы! — закричал капитан, и все бросились исполнять его команду.
Палуба накренилась чуть ли не на сорок пять градусов, судно, как бешеный конь, перескакивало через волны; вся его носовая часть была окутана белым облаком брызг и пеной. Мы отдали фалы, спустили брам-реи, и через несколько минут паруса были взяты на гордени и гитовы.
— Убирать, сэр? — спросил старший помощник.
— Отдать все марса-фалы! — прокричал вместо ответа капитан, до предела напрягая голос.
Марса-реи пошли вниз, были разобраны и обтянуты риф-тали, и мы, вскарабкавшись на наветренный борт, вскочили на дрожащие ванты. Яростный ветер, гнавший почти горизонтально град и снежную крупу, буквально вдавливал нас в снасти, и лишь с большим трудом удавалось поворачиваться к нему лицом. Один за другим мы разошлись по реям. И здесь пришлось тяжело. Наши новые паруса еще не были выхожены, и новые нок-бензели и риф-сезни обледенели и стали жесткими, как проволока. На нас были только легкие куртки и соломенные шляпы, так что мы сразу промокли до нитки, а с каждой минутой становилось все холоднее. Занемевшие от стужи руки едва слушались нас. Притянув парус к рею, мы долго не могли обнести наветренный нок-бензель, хотя и в этом не было нашей вины, так как на ноке стоял сам Джон-француз — матрос, лучше которого никто не работал на реях. Перегнувшись через рей, мы били кулаками по парусу, поскольку он уже обледенел. Наконец раздалась команда «Выбирать с подветра!», и мы наложили сезни и притянули риф-бант к подветренному бензелю. «Крепи вторую!» — и, взяв первый риф, мы собрались уже спуститься вниз, но тут старший помощник закричал: «Два рифа! Два!» — и нам пришлось тем же манером брать и второй. После этого мы спустились и, стоя по колено в воде, выбрали фалы, чтобы поставить марсель. Затем опять полезли наверх, теперь на грот-марса-рей и зарифили парус точно так же. Я уже говорил, что нас сильно убыло, и в довершение всех несчастий два дня назад плотник поранил себе ногу топором и поэтому не мог подниматься по вантам, и теперь в такую погоду мы не могли управляться одновременно больше, чем с одним марселем, и, конечно, каждому приходилось работать за двоих. С грот-марса-рея мы перешли на грота-рей и зарифили грот, но, едва спустившись на палубу, услышали новую команду: «Пошел наверх! Зарифить глухо крюйс-марсель!» Это касалось меня, и, будучи ближе всех к вантам, я оказался первым на рее у наветренного нок-бензеля. Сразу же за мной поднялся англичанин Бен и занялся подветренным нок-бензелем, а за нами вскарабкались остальные и начали колотить руками по парусу. Старший помощник очень кстати послал нам на подмогу кока и стюарда. Сейчас я только могу представить себе, сколько времени потребовалось, чтобы наложить другие бензели, ибо, стараясь изо всех сил, причем товарищи помогали мне подбирать нижнюю шкаторину, я никак не мог провести свой конец, пока не почувствовал, что начинают подбирать пузо паруса. Таким образом мы брали один риф за другим, пока, наконец, крюйс-марсель не был зарифлен наглухо. Затем мы спустились и выбрали фалы. Тем временем успели убрать кливер, поставить стаксель, и судно благодаря уменьшенной парусности выпрямилось и стало управляемым. Однако два брамселя еще болтались на бык-горденях, хлопая и дергаясь с такой силой, что, казалось, вот-вот вырвут мачты. Мы взглянули наверх и поняли, что наша работа еще не кончена. И действительно, едва старший помощник увидел нас на палубе, как тут же последовала команда: «Четверо по вантам, крепить брамсели!» Двое полезли на фок и двое на грот. Ванты, весь стоячий такелаж и наветренная сторона мачт и реев были покрыты коркой льда. Когда мы забрались на рей, мои руки так закоченели, что я не смог бы развязать узла даже на сезне ради спасения собственной жизни. Мы оба несколько секунд висели, перегнувшись через рей и колотя по парусу, пока не восстановилось кровообращение в пальцах. Но уже в следующее мгновение наши руки пылали нестерпимым огнем. Моим напарником был молодой парень, Джордж Сомерби, который пришел на судно прямо из бостонской школы, тогда он был слабым, тщедушным пареньком ростом «не выше стопорного кнопа» и «не крепче горелой бумаги». Теперь же он стал «длинным, как стеньга, и мог свалить и съесть быка». Мы дружно молотили кулаками по парусу и после шести — восьми минут изнурительной возни с заледеневшим как железо брамселем все-таки подобрали его и туго скрутили, стараясь сделать это как можно надежнее, так как достаточно хорошо знали нашего старшего помощника, который наверняка вызвал бы нас с подвахты в любое время, если парус вырвало бы еще раз.
