На второй день утром я приступил к своим новым обязанностям заготовителя шкур. Чтобы дать читателю ясное представление об этом, надо полностью описать все, что происходит со шкурой, начиная с того момента, когда ее содрали с вола, и вплоть до погрузки в трюм. После того как шкура отделена, в ней по краям делаются проколы, и ее растягивают кольями для просушки. Таким образом кожа не сморщивается. Когда шкуры высушены на солнце и сложены пополам шерстью наружу, их грузят на суда в разных портах побережья и доставляют на склады в Сан-Диего, а там складывают в кипы на открытом воздухе. Вот тут и наступает черед обработчиков.
Сначала производится вымачивание шкур. При наступлении малой воды их переносят на приливную полосу и связывают веревками в небольшие кипы, которые затем затопляются приливом. Каждый день мы вымачивали по сто пятьдесят штук — по двадцать пять на брата. Вымачивать надо не менее сорока восьми часов, после чего шкуры отвозят на тачках к чанам с очень крепким рассолом, который получают, засыпая большое количество соли в морскую воду. В рассоле шкуры отлеживаются еще сорок восемь часов. Здесь они по-настоящему пропитываются солью, ибо первое вымачивание в морской воде служит лишь для размягчения и очистки. Затем их выдерживают в течение суток на помосте, а потом тщательно растягивают кольями на земле шерстью наружу, чтобы они равномерно высохли и сделались гладкими. Пока шкуры мокрые и податливые, мы срезали ножами все оставшиеся на них куски мяса и сала, от которых может загнить весь груз во время многомесячной перевозки в трюме, а также уши и флипперы — неровности по краям, мешающие плотной укладке в трюме. Это самое трудное дело, так как срезать надо очень умело, чтобы не повредить кожу. На все уходило немало времени, поскольку вшестером мы должны были ежедневно очищать полторы сотни шкур, и возиться с каждой приходилось немало, ибо испанцы обдирают волов очень неаккуратно. Во время очистки шкур приходится становиться на колени, и от этого с непривычки у меня сильно болела спина. В первый день я обработал всего восемь штук, но через несколько дней удвоил это число, а недели через три уже не отставал от других и осиливал все двадцать пять.
Обдирку шкур надо непременно заканчивать до полудня, иначе они пересохнут. Продержав шкуры несколько часов на солнце, по ним тщательно проходят скребком, чтобы снять выступивший от жары жир. После этого выдергиваются колышки, на которых растянута шкура, ее аккуратно складывают пополам шерстью наружу и оставляют досушиваться. В середине дня шкуры переворачивают на другую сторону, а к вечеру складывают в кипы. На следующий день их расстилают сызнова, и если к вечеру они окончательно высыхают, их перебрасывают через горизонтальную жердь по пять разом и колотят цепами, чтобы выбить всю пыль. Теперь, когда они просолены, выскоблены, вычищены и выбиты, их складывают в сарай. Этим завершается вся эпопея, и, прежде чем судно отправится в обратный рейс на родину, остается лишь вынести шкуры из склада, снова выбить, погрузить в трюм и доставить в Бостон. Там их окрасят и превратят в башмаки, туфли и другие предметы, многие из которых, вполне вероятно, попадут обратно в Калифорнию и будут куплены теми, кто занимается разведением волов и обдиркой шкур.
Итак, закладывая ежедневно в рассол по сто пятьдесят шкур, мы одновременно обрабатывали такое же количество, то есть сто пятьдесят находились в рассоле, сто пятьдесят на промывке и столько же приходилось сушить, чистить, выколачивать и складывать в сарай. И так ежедневно без перерыва, за исключением воскресений, ибо, согласно обычаю, не нарушавшемуся еще ни одним капитаном и ни одним агентом на этом берегу, воскресенье всегда соблюдалось как день отдыха. В субботу вечером все находящиеся в работе шкуры накрывают и оставляют так до понедельника. По воскресеньям у нас не было никаких дел, разве что забить бычка, которого каждую неделю, нередко по воскресеньям, пригоняли нам на пропитание. Немалое преимущество такой жизни состояло еще и в том, что с нас требовали строго определенную работу и не больше. Все остававшееся время принадлежало нам, и поэтому никого не надо было погонять. Мы поднимались с первыми лучами солнца, завтракали до восьми и обычно заканчивали «дневной урок» между часом и двумя пополудни. В два часа все обедали, и время до вечера было в нашем распоряжении. Только перед самым закатом солнца мы выколачивали просохшие шкуры и складывали их в сарай. При таком распорядке днем мы выкраивали для себя по три часа свободного времени, а после захода солнца никогда вообще не работали. Здесь не надо было ни стоять вахту, ни брать рифы на марселях. По вечерам мы обычно ходили друг к другу в гости, и я нередко захаживал на часок проведать обитателей печи, которую все прозвали «Отель Канака», «Кофейня Оаху». Сразу после обеда мы устраивали непродолжительную сиесту в награду самим себе за ранний подъем, а остаток дня проводили по собственному усмотрению. Я чаще всего читал, писал, шил или чинил одежду. Нужда, мать изобретательности, обучила меня и этим двум ремеслам. Сандвичане же спали или курили за разговорами у своей печи, а мой напарник Николя, не умевший ни читать, ни писать, проводил время в непрерывной дрёме с трубкой в зубах или прогуливаясь к другим складам. На наше свободное время никто не покушался, ибо капитанам было хорошо известно, как оно нам достается, и если бы они стали вмешиваться в наши дела, то мы легко смогли бы растянуть обработку своих двадцати пяти шкур на целый день. Кроме того, мы пользовались определенной независимостью, поскольку управляющий не имел с нами никаких других дел, если они только не относились к шкурам, и хотя мы не могли уходить в город без его позволения, не было случая, чтобы он отказал нам в этом.
Тяжесть мокрых шкур, которые нужно было возить в тачках, непрестанная работа в согнутом положении над растянутыми шкурами, вонь от чанов, в которых нам приходилось стоять по колено в рассоле, чтобы утаптывать шкуры, — все это делало нашу работу неприятной и утомительной. Но мы скоро притерпелись ко всему, а относительная свобода примиряла нас с таким существованием. Здесь никто не «затемнял» нас и не изводил придирками, а когда дневной урок был выполнен, нам оставалось только постирать одежду, переодеться и наслаждаться покоем Впрочем, были и исключения: дважды в неделю нам приходилось ходить за дровами для кухни. В окрестностях Сан-Диего леса очень мало, а настоящих деревьев — ни единого на многие мили вокруг. В городке жители отапливают дома сучьями кустарника, за которыми посылают индейцев. К счастью, здешний климат столь мягок, что дома не нуждаются в обогреве, и огонь разводят только для приготовления пищи. Добывание топлива было великой обузой, ибо вся более или менее подходящая растительность вблизи складов была давно вырублена, и нам приходилось ходить за сучьями за милю или две и тащить их на собственных спинах, так как в холмистой местности пользоваться ручной тележкой было невозможно. Два раза в неделю, обычно по понедельникам и четвергам, сразу же после обеда мы отправлялись на заготовку, и каждый вооружался топором и длинной веревкой. Сзади тащили тележку, вслед за которой бежала вся собачья колония, не упускавшая случая посетить заросли и всегда приходившая в возбуждение при виде наших приготовлений. Мы тянули за собой тележку, пока для этого была хоть малейшая возможность, после чего оставляли ее где-нибудь на открытом месте, а сами разбредались в разные стороны, каждый своим курсом. Нередко приходилось удаляться от тележки чуть ли не на целую милю. Отыскав подходящие заросли, нам прежде всего приходилось расчистить подлесок, чтобы подступиться к самим деревцам. Деревца эти редко превосходят по высоте пять или шесть футов, а самое высокое, виденное мною, было не больше двенадцати, так что после срезания множества мелких сучьев от самого дерева оставалось совсем немногое. Нарубив достаточное количество сучьев, для того чтобы можно было унести их на спине, оставалось связать их веревкой и, взвалив себе на плечи, брести с топором в руке вверх и вниз по холмам к тележке. Чтобы наполнить ее, каждому приходилось собрать по две добрых ноши, и только после этого можно было медленно возвращаться к берегу. Мы появлялись там только к закату, завершая день разгрузкой тележки, укрыванием на ночь шкур и ужином.
