— Сначала убейте меня, а потом уводите отца! — крикнула она, преградив им дорогу. Ее и без того огромные глаза стали еще огромней, они так и пламенели от ненависти, кулаки были стиснуты. Маимхан в упор смотрела на солдат, еще миг — и она кинулась бы на них очертя голову.

Солдаты растерялись от внезапного натиска бешеной девчонки. Не зная, как быть, они оглянулись на своего начальника, и пайджан сам решительно направился к Маимхан, чтобы оттолкнуть ее прочь. Но и его обожгли глаза, полные ярости, пайджан опустил занесенную было руку.

— Скажи, красавица, кто тебе дороже, отец или вор Ахтам?..

Что могла ответить она этому человеку, этому зверю, который произнес имена двух самых близких для нее людей?.. Маимхан бросилась к отцу и крепко обхватила его шею.

Норуз, подбежав к китайцу, что-то быстро прошептал ему на ухо.

— Доченька, — обратился он затем к Маимхан, — ты что, забыла, что это ханские солдаты?.. Не противься же им, иначе это плохо кончится… Закон…

— Закон?.. Какой это закон — убивать неповинных?..

— Зачем ты говоришь такие слова, доченька!.. Твоего отца только расспросят об Ахтаме и отпустят…

— Нет!.. Кто попался им в лапы, тому не вернуться живым!..

— Ради аллаха!.. Ради аллаха смилуйтесь над нами, пайджан дарин! — Тетушка Азнихан как стояла, так и рухнула в ноги пайджану. Китаец с равнодушным лицом пихнул ее в грудь, и она откатилась в сторону. Маленькая Минихан кинулась к матери и заголосила.

— Встань, мама, встань! — кричала Маимхан. — Разве это люди?.. Палачи!

— Дочка, послушай… Не ввязывайся из-за меня в беду… Такова наша судьба… Аллах все видит, он один наш защитник…

Никто не слышал последних слов Сетака, Во дворе поднялся шум, набежали соседи, крики, вопли, женский плач — все смешалось.

— Что вам нужно? Тут не свадьба! А ну по домам! — голос Норуза, и без того тонкий, теперь звенел от злости.

Наконец ему кое-как удалось добиться порядка. Но никто не ушел. Все стояли молча, насупленные, хмурые. Пайджан окинул взглядом угрюмые лица дехкан.

— Всем разойтись! Сетак скрывал у себя Ахтама, и за это…

— Неправда! — крикнула Маимхан. — Отец никого не скрывал!..

Боясь, как бы дело не приняло дурной оборот, Норуз с помощью солдат оторвал Сетака от Маимхан, его чуть не волоком потащили со двора. Как ни билась Маимхан — что могла она против троих мужчин?..

Односельчане стояли вокруг, смотрели, но не двигались с места: всякому была дорога жизнь. Тетушка Азнихан с младшей дочерью долго еще шли за солдатами, не переставая причитать, как над покойником. Однако ни слезинки не пролила Маимхан. Все отчаянье скопилось у нее где-то внутри, ледяным обручем сдавило сердце. Смертельно бледная, стояла она посреди безмолвного двора. И только чей-то негромкий вздох нарушил тоскливую тишину:

— Будьте вы прокляты, убийцы!..

Если не считать старух, которые кое-где поглядывали на дорогу сквозь решетчатые окна, поджидая своих сыновей, ушедших на хашар, — если не считать этих беспокойных старух, все вокруг было погружено в ночную тишину. Натрудившись за день, люди спали крепким мирным сном. По пустынной дороге устало плелась лошаденка, запряженная в крестьянскую двуколку. Возница, сидя на телеге, сквозь дремоту тянул бесконечную песню, чтобы отогнать неотвязный липучий сон. Время от времени пение прерывалось и возница обращался к своей кляче. «Эй, ты, бездельница, — говорил он, — или ты думаешь, я не вижу, как ты хитришь?.. Вся в своего хозяина!..» Он подхлестывал кобылу кнутом и снова заводил унылую мелодию.

На мосту возле старой мельницы телега остановилась, застряв задним колесом в щели между бревнами. Как ни тужилась, как ни напрягалась лошаденка, повозка не трогалась с места. Возница в сердцах сплюнул, слез с телеги и начал орудовать кнутом.

— Но, но, срамница! — приговаривал он. — Ты что, хочешь так стоять до самого утра?.. Я тебя… — Но ни кнут, ни уговоры не действовали, лошадь окончательно заупрямилась и, вместо того чтобы вытягивать телегу, присела на задние ноги. Это показалось вознице особенно обидным, и он, отыскав на обочине дороги палку, решил выместить на строптивой клячонке свою досаду.

— Вот когда ты у меня запляшешь! Я тебе покажу, как подставлять меня под плетку Норуза!.. — Но едва он взмахнул, как позади послышался возглас:

— Эй, погоди! Чем виновата бедная скотина?

Возница так и замер с поднятой рукой.

— Астахпурулла[64]… Да эту негодную тварь давно пора продать мяснику…

— Не горюй, дядя. Давай попробуем вместе!

Молодой парень уперся в задок телеги плечом, напружинился всем телом, а возница между тем бегал вокруг лошади, подбадривая ее уговорами и проклятиями. Наконец бревна под колесом заскрипели, и телега подалась вперед.

— А ты, стало быть, настоящий джигит, и силенки тебе не занимать, — сказал возница, на радостях вынув из-за пояса маленькую тыквянку с насваем. — Спасибо тебе, выручил меня из беды. — Он засунул за губу щепотку табаку, пожевал и с удовольствием сплюнул.

— Да, время теперь позднее… Откуда едем, дядя?

— Э, ука[65]…— возница махнул рукой. — Только вернулся с хармана — погнали на бахчи… И еще, наверное, до рассвета прикажут кормить этих ненасытных коней…

— Коней? Каких же коней кормят среди ночи?

— Э, ука… Говорят, приехал к нам… то ли пайджан, то ли майджан, со своими солдатами… Я и везу им дыни, а коням — зеленый клевер.

— Вот оно что…

— А сам ты откуда идешь, ука?.. Ишь, как зарос щетиной!..

— С рисового поля, отец… — Джигит скользнул взглядом куда-то вбок.

— Значит, из самого лайлуна?..[66] Наверное, был у ботуна[67] должником?

— Кто же другой отправится в это болото?

— Ну, что ж, садись. Подвезу до Дадамту.

— А по какому делу явились к вам эти маньчжуры, дядя? — спросил джигит, усаживаясь на телегу.

— Да что им… Все, наверное, за людьми охотятся, кровососы…

— За какими же людьми?

— Да вроде Ахтама поминали…

— Ахтама?.. — Джигит подавил усмешку. — И что, уже схватили?

— Видно, нелегко заманить такого сокола в клетку…

Некоторое время оба ехали молча, потом возница снова затянул свою заунывную песню.

— А вы, дядя, по говору не из Дадамту родом, — сказал джигит.

— Твоя правда, ука. Родом я из Араустана. Отобрали у меня за долги всю землю: одну половину — бай, другую, чтоб не обидно было, — маньчжурские чиновники. А сам я вот брожу теперь с пустыми руками из кишлака в кишлак. Скоро год, как батрачу в Дадамту у Норуза… Н-но, н-но, шайтан тебя возьми!..

— В Дадамту, кажется, жил один человек… По имени Сетак…

— Жить-то жил, да вот попался в клетку…

— Как ты говоришь, дядя?..

— В клетку попался, говорю. Придумали, будто прятал у себя Ахтама, и дело с концом. Сидеть бедному теперь, если хорошенько не подмажет…

— Когда это все случилось? Вчера?

— Да совсем недавно, нынче ночью. Заперли, беднягу, в амбар у Норуза, где зимой мясо хранят… Э, ука, давай поговорим о другом, и так веселого мало на свете, а тут еще мы разговор завели… Н-но, дочь шайтана!..

Вместе с возницей замолк и его спутник, о чем-то напряженно размышляя. Возчик не обращал на него внимания и только тянул свою песню.

— А я-то думал — заночую у Сетака, да, видно, не придется…

— Где уж там… Ты посмотри, посмотри-ка на эту лентяйку: почуяла, что стойло близко, и шагу прибавила… Эй, хитрая тварь!.. Недаром говорится: каков хозяин, такова и скотина…

— Что ж делать?.. У меня и знакомых вроде больше тут нет… — Джигит выжидательно посмотрел на возницу.

— Если так, можешь в моем «курятнике» переспать, ука.

— Вы что, во дворе у хозяина живете? — не понял джигит.