— Революционный комитет? — перебил его Гау. — Скажите правильнее: я представитель воров и грабителей, выступивших против законной власти. Я ведь знаю вас. Вы же сын крупного дунганского землевладельца. Как вы, забыв честь, оказались среди нищих воришек, грабителей-бутовщиков?

— Я — парламентер, и требую, чтобы меня выслушали!

— Да зачем мне тебя слушать? Я и так знаю, что ты скажешь. Вы, разумеется, требуете, чтобы я сложил оружие, сдался. Так?

— Да, так. Именно это я и пришел вам сказать. Думайте, Гау-жужан, думайте. Среди восставших не одни уйгуры, не одни чаньту, как вы их называете… У нас все народы, все национальности, порабощенные захватчиками на своей родной земле.

— Молчать! Я не нуждаюсь в твоих нравоучениях, предатель!

— Кто предатель, об этом знает народ! Да и вы знаете это, только боитесь думать…

— Что?! — разгневанный Гау вскочил, влепил пощечину парламентеру, да такую, что тот пошатнулся. Но все же он удержался на ногах и даже сохранил спокойствие.

— Возьмите себя в руки, Гау-жужан! Зачем понапрасну проливать кровь? Ведь у вас нет никаких надежд, вы в кольце. Если вы не сдадитесь, вас уничтожат!

— Сдаваться? Мне? Да я разорву твою поганую пасть, которой ты осмелился сказать мне это, — Гау вынул из кобуры пистолет и выстрелил парламентеру в лицо. Тот упал, обливаясь кровью. Он был без сознания, но еще жив. Гау приказал сбросить его со стены — пусть полюбуются! Он закурил сигарету. Когда адъютант вернулся и доложил, что приказание выполнено, Гау сделал новое распоряжение — уничтожить всех заключенных в тюрьме. Ни в какие списки заглядывать не надо, ликвидировать всех подряд.

…Главное управление безопасности гоминьдановцев было окружено с четырех сторон. В первых рядах стояли хорошо вооруженные повстанцы, уже организованные в отряды, а за ними — масса, только что примкнувшая к партизанам — горожане и дехкане с пиками, дубинами, вилами и топорами.

Стараясь избежать кровопролития, руководители повстанцев перед началом атаки отправили к Гау парламентера. Горе и гнев охватили всех, когда его окровавленное тело упало с крепостной стены на землю. Гани выхватил маузер и дал знак к выступлению.

— Вперед, братья, на врага! Никого не щадить!

Крепость ответила на атаку сильнейшим огнем. Через час лишь бойцам, наступавшим с запада, удалось пробиться к крепостной стене. Они оказались в сравнительной безопасности, в мертвой зоне. Но двигаться дальше было некуда.

— Придется взрывать эту дуру, иного выхода нет, — Гани-батур постучал по крепостной стене.

— Тола у нас хватит, — поддержал его Нур-батур.

— Наш славный предок Садыр-палван когда-то простым порохом подорвал огромную крепостную стену Баяндая. Если мы не сможем разрушить эту тоненькую перегородку, то грош нам цена. Как ты думаешь, Юсуп?

— Позволь мне заняться этим, батур.

— Давай, друг, я надеюсь на тебя…

Несмотря на то, что смерть подстерегала осаждавших на каждом шагу, близость победы поддерживала в них веселое возбуждение. Кто-то, вспомнив страсть Юсупа передавать новости, крикнул:

— Юсуп так привык слухи разносить, что стену разнести ему ничего не стоит!

Под общий хохот другой повстанец добавил:

— Разносить он мастер!

Отсмеявшись, перешли к серьезному обсуждению плана действий. В помощь Юсупу выделили Нура, Кувана, Бавдуна. Они начали работать у стены под охраной товарищей. Гани же с другими партизанами вернулся в один из соседних домов, стоявших в нескольких саженях от крепости.

— В заборах этих домов, — объяснил он, — нужно проделать достаточно широкие отверстия, чтобы сейчас же после взрыва можно было выскочить и броситься в пролом крепостной стены.

— Да ведь сколько дыр проделать придется…

— Подумаешь, сложности. Дайте-ка я покажу вам, как это делается. — Гани приказал принести ему лом и мощными ударами стал разбивать глинобитный забор. Через несколько минут получилось отверстие, в которое свободно мог пролезть человек. Гани оглянулся.

— Турди! Иди-ка сюда! — позвал он одного из партизан. — Помнится мне, что в детстве ты увлекался такой невинной забавой — крал кур, пролезая в курятник вот в такие дыры. Вспомни золотое детство и покажи, как это делается! Измерь расстояние от забора до стены крепости.

— Так ведь там стреляют?..

— Боишься, что не успеешь рассчитаться с Гау-жужаном? Не бойся. Если тебя сразит вражеская пуля, я распоряжусь, чтобы тебя похоронили в одной могиле с ним. Там ты с ним еще поговоришь.

Все засмеялись.

— Ладно, пойду, — вздохнув, кисло ответил Турди. — Но если погибну, хороните меня со своими, а не с этим вонючим Гау.

Невысокий ловкий боец и вправду, как мышь, проскользнул через дыру. Спустя пять минут он вернулся назад:

— Восемь широких шагов, — доложил он, отряхиваясь от пыли.

— Понятно.

Весь вечер и всю ночь повстанцы неустанно беспокоили чериков огнем и вылазками. На рассвете раздался мощный взрыв, разбудивший весь город. Одновременно с ним со всех сторон послышалось громовое «ура!», заставившее чериков в крепости забиться в смертельном ужасе.

Повстанцы, разбившись на две штурмовые группы, бросились на крепость. Одна группа устремилась в пролом в стене, бойцы другой приставили к уцелевшим ее участкам лестницы. Они карабкались на бастионы, как кошки, и сверху кидались на обезумевших чериков, в броске распарывая их пиками и штыками. Партизаны гонялись за солдатами по двору, добивая на ходу. Те поднимали руки, моля о пощаде. Избиение прекратилось, пленных загнали в конюшню и заперли.

Гау-жужан забился в свой кабинет и не выпускал из рук телефонной трубки, пытаясь дозвониться до Урумчи. Он совершенно потерял голову и заперся изнутри на ключ, как будто дверной замок мог остановить партизан, взметнувших в небо крепостные стены! Кто бы распознал в этой жалкой дрожащей фигурке грозного властителя человеческих судеб, еще вчера приказавшего казнить сотни беззащитных узников! Когда в его кабинет ворвались Гани, Нур, Бавдун, он по-животному завизжал от ужаса и упал на пол, пытаясь прикрыть лицо телефонной трубкой.

— Ни хау, Гау-жужан? Гани зиваза лайла![29] — сказал батур по-китайски.

— Гани?! — Гау вскочил как ужаленный и, снова завизжав, бросился в ноги батуру, моля о пощаде.

— А что ты сделал с нашим парламентером?

— Пощади! Пощади!

Гани, скривив губы, поднял маузер и сунул дуло в раскрытый от ужаса рот жужана, но его остановил Нур:

— Не спеши! Этот подлец многое знает, надо сначала его хорошенько допросить.

— Что ж, ты прав…

Гани быстро вышел из комнаты. Здание управления ему было хорошо знакомо, не раз ему доводилось бывать здесь «в гостях». Он сразу же нашел путь в тюрьму-подвал и пошел вдоль дверей камер, срывая замки. Ему помогали товарищи. Узники, выходившие из камер, бросались на шеи своим освободителям. Заключенных насчитывалось совсем немного. А где же остальные?..

Не найдя среди живых того, кого он искал здесь, Гани сразу как-то потух. Опустив голову, пошел назад, не замечая ни повстанцев, ни освобожденных арестантов, ни пленных чериков. У него что-то спрашивали Нур, Бавдун, но ответа не получали. Гани не видел и не слышал их…

Перешагивая через трупы чериков, Гани вышел во внутренний двор и остановился, пораженный страшным зрелищем. Огромная яма для свалки мусора была переполнена изуродованными остатками человеческих тел, Гани и вышедшие за ним товарищи, онемевшие от ужаса, не могли даже сначала понять, что перед ними. Потом до них дошло. Узников не расстреливали. Их живыми рубили на куски.

— Это что?! — раздался чей-то потрясенный голос.

В углу двора был вырыт глубокий колодец. Он тоже до половины был заполнен трупами — узников сверху сбрасывали живыми, они умирали в медленных муках, разбившись при падении, задавленные телами упавших на них…

— Проклятые палачи! Проклятые! Смерть, смерть им всем!..

Партизаны начали вынимать трупы из колодца и из ямы. В это время кто-то закричал: