Играли в карты — и с таким азартом, что на выпивку с закуской почти не обращали внимания.

— Если и на этот раз проиграю, — сказал Нияз Давуру, — я твои карты разорву, запомни! — Ему крепко не везло.

— Подумаешь, что ты там проиграл. Крикнешь завтра — втрое больше принесут!

Полупьяные игроки рассмеялись шутке Давура, но Нияз так взглянул на них, что смех тут же замолк.

— Ставьте больше, Нияз-бегим, если на этот раз не выиграете, клянусь, я отрежу свое правое ухо и брошу на кон, — заподхалимничал хромой Хашим.

— Что ты там несешь, вонючий козел, — прикрикнул на него Нияз, — не верещи под руку, а то получишь!

— Хоп, бегим, хоп…

— Ах, собака, и опять не пришла карта!

— А ты выйди, проветрись. Успокоишься, может, судьба и переменится.

— А ты не хвастай, Давур! — вконец разорился Нияз. — Если я тебя не разорю сегодня — имя сменю!

— Ну давай, давай, посмотрим, кто кого разорит.

— В карты играть больше не буду, у тебя карты крапленые. Если играть, то в четыре альчика!

— Ну что ж, пусть будет по-твоему. А если и в альчики проиграешь, то за что возьмешься?..

— Сказано, не хвались раньше времени. А если и тут тебе проиграю, то жену к чертовой бабушке…

— Эй, эй, Нияз-бек! Давайте не будем так уж увлекаться!.. — придержал его до сих пор молчавший Ма-лозун.

— Сколько раз он клялся, а потом забывал, — шепнул Давур, но все его шепот услышали и рассмеялись. И вправду, Нияз-лозун, вскипев, всегда клялся прогнать прочь эту жену, но затем забывал о свой клятве… Сколько раз подобные шуточки оборачивались у «друзей» ссорой, порой доходило и до драки, но потом вновь сходились они вместе и вновь начинали игру.

— Эй ты, Хромой! Где ты?! — крикнул Нияз.

— Я здесь, бегим!

— Заверни угол ковра вон в том углу.

— Хоп, бек! — Хашим отвернул конец ковра в углу комнаты, прикрывавший ямку для игры в альчики.

— Имейте в виду, если поставите меньше ста лин пию[24], играть не буду, — предупредил Нияз-лозун.

— Ставлю двести, — бросил на кон бумажку Давур.

— Сто, — произнес Ма-лозун.

— И я сто, — добавил Якуп-лозун.

Игра началась.

— О аллах! — выкрикнул Нияз и, ударив себя в грудь, бросил альчики.

— О Жамшит! — воззвал к богу азартных игр Давур. Он перед броском сначала стукнул рукою об пол, а уже потом в грудь.

Нияз-лозун взвился, как мальчишка:

— Равная игра! Будем перебрасывать!

— Зачем? — спросил Давур. — Кто хочет продолжать, ставьте еще по сто!

— О Жамшит! — взвизгнул Нияз-лозун и бросил альчики. У него выпало меньше всех.

— Хо! — загалдели выигравшие. Нияз-лозун опустил голову. В это время кто-то сильно застучал в ворота. Игроки с тревогой посмотрели друг на друга. Нет, они не боялись, что их накроют за игрой — они сами были начальством, да и их начальство играло не хуже. Но пугало другое: времена смутные, того и жди, где-нибудь бунт начнется.

— Кто это там может быть в такой час?

— По пустякам не стали бы беспокоить, наверняка что-то серьезное.

— Опять?…

— Я пойду, гляну, — Давур, самый молодой из игроков, стал подниматься. Но в комнату рысью вбежал Хаким:

— О горе мне, Нияз-бегим! — кинулся он к лозуну.

— А, это ты среди ночи тревожишь меня и моих друзей? Что еще с тобой случилось?! Тьфу! Всю игру сбил!..

Хаким-шанъё растерялся от такой встречи и не знал что дальше делать. В душе он пожалел, что пришел к Ала байталу, когда тот в скверном настроении. Ему захотелось сейчас же уйти, но он не знал, прилично ли это, и пребывал в растерянности. При этом он стал вдруг очень похож на Ходжака. Такое же глупое выражение лица. Только что родинки на щеке не было.

— Ну, чего в рот воды набрал? Говори уж, если приперся. Чего еще у тебя стряслось? Может, на этот раз Гани у тебя жену забрал?

— Да, господин, это все он, — услышав ненавистное имя, Хаким чуть не зарыдал.

— Не мычи, словно бык. Говори толком, что да как!

— Зря ты на него накинулся. Дай человеку прийти в себя. Он и так не в себе, а ты еще рычишь на него, — пожалел Хакима не раз получавший от шанъё богатые подарки Якуп-лозун.

— Тьфу ты, ну что с ним делать, ревет как бык! — Нияз огляделся и приказал Хашиму: — Эй ты, налей ему чаю.

Несколько успокоившись, Хаким рассказал о случившемся.

— Тьфу! Еще носит звание шанъё. С одним щенком вчетвером не могли справиться. И ты после этого называешь себя мужчиной?! И ко мне еще бежит жаловаться! Повесился бы лучше от позора!

— Господин, убей меня, но не срами при людях, — взмолился наконец Хаким.

— Ты совсем не знаешь Гани, — обернулся к Ниязу Давур. — Что там четверо для него, он и десять противников разнесет. Сила дикая.

— Да, у Гани большая сила. Сегодня он встал на пути Хакима-шанъё, а завтра и нам с тобой может дорогу преградить. А потом и против дарина пойдет! Его надо вовремя остановить, — поигрывая альчиками, сказал Ма-лозун.

— Ну, не преувеличивай, дорогой, Если я в течение трех дней не поймаю этого вора и не заставлю его на коленях стоять перед дарином, можешь считать, что я не Нияз-лозун!

— Не спеши клясться, Нияз, — усмехнулся Давур, хорошо знавший Гани.

— Если господа помогут мне отомстить этому вору, я хоть все имущество готов заложить, — взмолился Хаким.

Услышав клятву Хакима, Ала байтал успокоился. Вынув из кармана маленькую бутылочку, достал из нее крохотный кусочек опиума и положил под язык.

Компания стала обсуждать способы поимки Гани, но ни до чего не договорилась, прежде всего потому, что никто не знал, где находится Гани в данный момент. В горах? В городе? А может, давно перешел через перевал и едет себе спокойно в сторону Аксу или Кашгара? Или того чище — держит путь к советской границе. Почему бы и нет?

Не придя к единому мнению, решили в первую очередь поставить в известность дарина. Пусть его черики изловят вора Гани. Лишь Давур промолчал. У него были свои соображения на этот счет.

В комнату, примыкающую к большому залу, вошли два человека. Комната была специально отведена для курения опиума. Один из вошедших — маленький, толстенький, с щелками вместо глаз на оплывшем лице — сам правитель Кульджи, шанган[25], второй, с лицом начисто лишенным бровей и ресниц, лысый, скользкий — его личный секретарь, главный советник во всех делах. Все богатства Кульджи в руках этих двоих. Да не только богатства — судьба уйгуров. От их решений все зависит в этом крае. Они привыкли на все смотреть как на товар, предмет купли-продажи. Точно так же оценивают они участь жителей края. Это их «политическая доктрина» — ведь они и свои должности купили. Впрочем, такой взгляд на вещи давно уже сложился у местных властей.

В эту комнату-опиекурильню не заглядывает солнце, тьму чуть освещает лишь огонек в разожженном кальяне.

Наркоманы по очереди осторожно приложились к трубке. Вдруг раздался негромкий стук в дверь. Такое позволялось слугам лишь в случае крайней необходимости. Шанган, не отрываясь от трубки, повернулся к секретарю. Тот подошел к входу.

— Что случилось? — спросил он тихо.

— Вор Гани!..

— Гани? — Шанган испуганно встрепенулся, и трубка выпала из его рук.

— Да, Гани, — повторил слуга, приоткрыв дверь, — тунчи Давур прибыл с такими вестями об этом воре, что я осмелился побеспокоить господина.

По пути к своему кабинету шанган собрался с мыслями. От слухов о Гани давно не было покоя. Следовало суровым наказанием этого разбойника устрашить остальных чаньту.

Час назад шанган в тяжелейшем похмелье после страшной вчерашней пьянки с трудом добрался до своего кабинета и потребовал крепкого чая, чтобы избавиться от головной боли. Секретарь приказал слуге, и тог внес на большом серебряном подносе два слитка серебра и триста саров монет. Секретарь сообщил, что это подарок от кашкарабагского шанъё Хакима, который пришел с жалобой на разбойника Гани, осмелившегося напасть на него. Шанъё представил также письменное заявление, подписанное им и другими известными почтенными людьми, как-то: Нияз-лозуном, Ма-лозуном, Якуп-лозуном, — в котором говорилось о том, что разбойник Гани постоянно и в сильнейшей степени является общественной опасностью в крае, вследствие чего несомненно заслуживает ареста и самого сурового наказания. Все это шанган узнал в изложении секретаря, так как сам жалобу читать не стал, а занялся чаем. Тем не менее он тут же отдал приказ: Гани изловить во что бы то ни стало…