Встретили мы папу уже в Москве.

Десятого декабря с самого утра у нас и у Аси трезвонил телефон. Звонили из Совинформбюро. Сведения поступали самые разные — «самолет прилетает в десять утра, к часу будет дома», «прилетает в двенадцать часов, будет дома к трем» и т.д. Ни время прилета, ни с какого аэродрома никто точно не знал. Часов в шесть вечера, когда мы в тысячный раз ставили кофе, и отвечали по телефону: «нет, еще не приехал», раздался стук во входную дверь, которого мы не расслышали. Отворили соседи, а мы, выскочив из Асиной комнаты, услышали папин голос: «Осторожно, мыши!». Он стоял посреди коридора с клеткой в руках. Мышей он привез, как оказалось, Асе для экспериментов в ее лабораторией всю дорогу их кормил и не выпускал клетку из рук. Мы попытались было сохранить в тайне приезд отца хотя бы до завтра, но, разумеется, ничего из этого не вышло.

Через полчаса комната была набита людьми. Все говорили одновременно, дым стоял коромыслом и сильно пахло кофе. Папа усталый и похудевший, не успевал отвечать на вопросы. Сейчас, в самый разгар войны, своими глазами увидеть человека, только что приехавшего из мирной и заманчивой Америки, было для советского человека столь же невероятно, как повстречать пришельцев из других Галактик.

Слово» заграница» всегда имело особую притягательную силу для русских, а в те годы съездить» за границу» удавалось лишь немногим счастливчикам, и за это приходилось впоследствии платить дорогой ценой.

Несмотря на то, что комендантский час еще не был отменен, и с наступлением темноты ходить по улицам без специальных пропусков строго воспрещалось, народ валил к нам ночь напролет. Каждую минуту трещал телефон, раздавался звонок в дверь, и гость, добравшись по затемненной Москве до нашего дома, уже сидел до самого утра.

С приездом отца снова воцарилась праздничная, суматошная атмосфера, такая привычная для нашего дома. Несмотря на голод, холод, усталость, что бы ни происходило, все окрашивалось особым, свойственным только ему номером. Даже такая малоприятная вещь как ремонт, превращалась вдруг в занимательное путешествие. Помню такой случай: незадолго до отъезда отца в Минск, было решено отремонтировать нижнюю комнату, где располагалась большая часть нашей библиотеки. Снять книги с полок высотой в четыре метра было делом нелегким. Как‑то, придя поздно домой, папа заявил: «Ребятки, сегодня будем работать всю ночь». Мы принялись за работу. Часа через два, в комнате раздался пронзительный милицейский свисток — от неожиданности я уронила пачку книг — папа стоял посреди комнаты и смотрел на часы.

— Мы едем из Ленинграда в Москву, — пояснил он невозмутимо. — Сейчас остановка, бежим за кипятком, только быстро, поезд отходит через двадцать минут.

Помчались на кухню, вскипятили кофе, который отхлебывали из железных кружек по папиному распоряжению, «чтобы обжигаться как в поезде». Затем, снова раздался свисток, и мы, обгоняя друг друга, бросились обратно в комнату, чтобы» не опоздать на поезд».

— Через три дня поедем обратно, — пообещал отец.

Так, с» остановками», мы проработали всю ночь, разбирая книги. Благо, ремонтировали театральные рабочие, а то мы бы» вернулись» не раньше, чем через три месяца. Так, самые будничные дела превращались в забавные игры, которые мы с сестрой помним по сей день. Будней не было, но не было и праздников в это трудное во всех отношениях время. Праздником было папино возвращение из Америки.

Официально принято считать, что поездка Михоэлса и Фефера состоялась по приглашению Альберта Эйнштейна, как Председателя Всемирного Еврейского Конгресса. На самом деле, приглашение не имело бы никакого значения, если бы у Советского Союза не возникла необходимость в помощи мирового еврейства.

В один из первых дней пребывания в Америке, они посетили великого физика. Эйнштейн с большим интересом слушал рассказы о жизни советских евреев и о героизме, проявленном ими на войне. Однако, в какой‑то момент он, все‑таки, задал сакраментальный вопрос, которого отец все время ждал: «А скажите, господин Михоэлс, как у вас обстоит дело с антисемитизмом? Ведь антисемитизм — это тень еврейства». Папа был поражен четкостью и верностью формулировки, но об этом» крамольном» эпизоде он рассказал, улучив момент, когда никого из посторонних не было. В основном же его рассказы мало чем отличались от официальных отчетов.

Только выехав из Советского Союза мы узнали некоторые подробности его встреч, и тогда стало понятно, в какой сложной и драматической обстановке протекала эта поездка.

Об одном эпизоде я прочитала в воспоминаниях его друга Штейнберга, с которым он встретился после двадцатилетнего перерыва. Вот как описывает Штейнберг эту встречу в своих воспоминаниях:

«Михоэлс приехал с Фефером в ноябре 1943 года из Америки в Англию в качестве посланника русских евреев…

В их честь был организован почетный Комитет, который включал — кого он только не включал? — от жены Черчилля до деятелей рабочих комитетов Уитмена. Британская секция Всемирного Еврейского Конгресса организовала этот вечер для почетных гостей из Москвы. За ужином председательствовала леди Рединг, невестка первого маркиза Рединга. На другом конце стола сидел левый социалист, член Британского Парламента Сидней Зильберман. Здесь присутствовал и брат леди Рединг — второй лорд Мельчет. Меня попросили занять место возле Михоэлса, так как было известно, что мы друзья детства.

После трапезы началась дискуссия — беседа.

Михоэлс говорил на своем великолепном идише. Леди Рединг и ее брат пытались его понять с помощью их слабого немецкого, а я переводил.

На каждый вопрос, который ему задавали о положении евреев в Советской России, Михоэлс отвечал авторитетно, точно опытный министр на пресс — конференции. За столом ощущалось особое уважение к его личности. Моя соседка слева удивленно прошептала: «как великолепно он играет свою роль…»

И тут госпожа Ривка Зив неожиданно спросила: «Скажите, профессор, вам известно, как мы все здесь интересуемся будущим Эрец — Исраэль. Может быть, вы могли бы нам здесь рассказать об отношении вашего правительства к этому вопросу?».

Михоэлс достаточно понимал английский, чтобы понять суть вопроса. Однако, он попросил меня перевести вопрос дословно. Мой умница из города» на берегу реки Двина» хотел, по всей вероятности, выиграть время.

Затем он слегка отодвинул стул, как бы собираясь встать из‑за стола, давая тем самым понять, что речь идет не о рядовом ответе на рядовой вопрос. Понятно было, что он собирается провозгласить продуманную серьезную» декларацию».

Он втянул переднюю губу, прищурил оба глаза, улыбнулся и начал очень медленно: «Вопрос очень важный. И меня радует, что он здесь поставлен. Вы не думайте, пожалуйста, что он интересует только вас. И у нас он вызывает живой интерес. Но решение его, я полагаю, зависит гораздо больше от вашего правительства, нежели от нашего. Следовательно, я мог бы ответить вопросом на вопрос: «А какова позиция вашего правительства в отношении будущего Эрец — Исраэль?«Но я этого не сделаю. Ибо я знаю, что вы не в состоянии дать мне ответ на этот вопрос. Война еще далеко не окончена. Судьбы народов висят в воздухе. В этой ситуации наше правительство не заинтересовано портить хорошие отношения с Англией. А ведь, как вам хорошо известно, проблема Эрец — Исраэль является острой как раз для английского, а не для советского правительства.

Я говорю все это от своего собственного имени… Я не уполномочен говорить от имени СССР. Это вне всякого сомнения наш общий интерес, интерес, касающийся еврейских масс. К этому могу прибавить лишь одно — можно быть уверенным, что если Англия решит создать в Эрец — Исраэль Еврейскую республику, с советской стороны, наверняка, никаких препятствий не будет».

Закончил и опять придвинулся к столу. Стало тихо, как после большого монолога в классической трагедии.