— Господи, эти несчастные нудные слухи! Что я такого натворила, что они преследуют меня?
Морщины на лбу разгладились, она улыбалась милой, мягкой улыбкой:
— Дорогой, тебе пора пойти переодеться. К шести часам мы должны успеть к Викки на день рождения.
Он совершенно забыл об этом приглашении на вечер к Викки Кейри. Почему всегда находится какая-то мелочь, которая еще больше ухудшает положение вещей? Не отложить ли в таком случае разговор? Нет... К черту эту вечеринку!
— Джон, дорогой, взгляни на меня!
Линда дотронулась до его руки, а потом, подобрав руками полы юбки, проделала перед ним пару пируэтов.
— Я тебе нравлюсь? Что ты скажешь про мою при-, ческу?
Едва заметная хрипота в ее голосе, сказала ему все, что следовало. Это уже началось. Теперь он был уже уверен. Внезапно он почувствовал, что безумно устал. А она принялась танцевать вокруг убогой старой мебели.
— У мадам Элен появилась новая девушка. Сегодня она впервые меня причесывала. Сказала, что обнаружила у меня несколько седых волосков.
Линда опустила полы своего платья, и оно красивыми складками упало на пол. Она подошла к мужу.
— Дорогой, ты их видишь? Посмотри, неужели их трудно найти? Вот тут.
Она подняла руку к виску.
— Не могу, просто не могу с этим примириться. Ведь это солнце, верно? Ведь, не правда ли, летом волосы всегда выгорают?
Да, он различил несколько волосков. Они были почти невидимы, но все же они были. Так вот оно что... Всего лишь пустяшное замечание неделикатной девицы — и Линда переполошилась. Вот почему она. так кокетничала со Стивом. Обвиняла эту мастерицу, стараясь успокоить себя. Он всегда прекрасно ее понимал. И почему же, понимая ее, он до сих пор находил все это таким трогательным? Другие женщины тоже седеют. И их не надо утешать, обманывать, поддерживать...
— Твою девицу следует рассчитать,— сказал он небрежно, все превращая в шутку,— а когда у тебя появятся седые волосы, я их съем!
— Ох, ты бы их и не заметил. Ты слишком не от мира Сего. Но она точно сказала, что обнаружила несколько волосков. Не много, а лишь несколько.
Линда пожала плечами:
— Впрочем, что тут особенного? Мне 29 лет. Многие женщины становятся совершенно седыми еще до 30-ти.
Ей было 33. Однажды он видел ее метрику, и она об этом знала. До того, как она сумела бы затащить его в далекое царство иллюзий, он вытащил из кармана письмо.
Поскольку несчастья все равно не избежать, совершенно теряло значение, как он его преподнесет.
— Линда, я получил письмо от Чарли Рейнса.
— Только подумать! И что же он пишет?
Он протянул ей листок:
— Хочешь прочитать?
Он позабыл, как она ненавидела свои очки для чтения. Но когда услышал ее «Нет, лучше ты мне его почитай»,— сообразил о своей оплошности.
Непослушными пальцами он расправил бумагу и сказал:
— Оно длинное, Чарли иначе не может,— и принялся читать:
«Дорогой Джонни!
Как идет жизнь в далеком изгнании? Не думай, что мы тебя позабыли. Мы о тебе все время думаем. Во-первых, я должен сообщить, как мы все переживаем из-за выставки в Денхэмской галерее. Мы, конечно понимаем, что половина критиков просто не понимает, о чем говорит, и они напали на тебя только потому, что твоя первая выставка, когда ты был еще с нами, имела такой огромный успех. Но нам понятно, что ты должен быть страшно разочарован, хотя бы в финансовом -отношении, поскольку совершенно ясно, что какое-то время ты будешь зависеть от того, как долго будут распродаваться твои полотна.
Надеюсь, ты нас всех достаточно хорошо знаешь, чтобы понять, что мы ни в коей мере не являемся обществом милосердия. С другой стороны мне не хотелось, чтобы ты посчитал меня этаким Мефистофелем, поджидающим того момента, когда ты «ослабеешь», чтобы начать тебя искушать. Но случилось так, что врачи заставили Н. С, уйти в отставку с поста главы художественного отдела. Пару недель мы напрасно подыскивали подходящего человека, который мог бы его заменить. Сочетание первоклассного художника и первоклассного коммерсанта — большая редкость, и хотя ты думаешь, что здешняя атмосфера связывает твою творческую инициативу, мы по-прежнему считаем тебя одним из наиболее выдающихся мастеров в нашем деле.
Итак, Джонни, перейдем к делу. Это письмо является нижайшим поклоном и просьбой о твоем возвращении к нам. Мы, естественно, тебе предлагаем ставку старины Н. С. плюс регулярные вознаграждения и т. д. В общем и целом это будет примерно в два раза больше того, что мы тебе платили. Видит Бог, я не хочу совать нос в твои личные дела, но нам всем кажется, что после десяти месяцев ты мог немного утомиться от нищенского рая в шалаше. Кстати, в- деревнях есть еще шалаши? Мы надеемся, что ты не откажешься вернуться в семейство «Рейнс и Рейнс», которое так и не переставало считать тебя «своим».
Обдумай данное предложение, Джонни, и дай нам знать как можно скорее.
Лично от себя могу добавить, что я считаю вполне возможным, чтобы время от времени ты отрывался от административной работы, дабы всерьез заняться творчеством. Надеюсь, что в ближайшем будущем мы увидим тебя у нас в конторе.
Наилучшие пожелания Линде. Искренне твой...»
Читая письмо, он намеренно прогнал из головы всякие мысли о жене, стоявшей у камина. Он заставил себя сосредоточиться на действительно важных вещах. Несмотря на нападки критиков, на то бремя, каким сейчас для него была Линда, он все равно постепенно добивался успехов в своем творчестве. Именно поэтому его возвращение в деловую атмосферу чисто коммерческого предприятия «Рейнс и Рейнс» уничтожило бы в нем то единственное, о чем он беспокоился. И не менее важное соображение: Линде в Нью-Йорке было бы гораздо хуже, чем в деревне. Она-то об этом безусловно позабудет, потому что ей здесь надоело и она уже давно разыгрывает роль высланной мученицы. Но новая безнадежная попытка потягаться со всякими миссис Рейнс, Паркинсон и другими шикарными и избалованными женщинами на Манхэттене погубит ее.
Доктор Мак Аллистер, единственный человек, с которым он был вполне откровенен, в этом вопросе был очень тверд.
— Поскольку Линда не желает обратиться ко мне в качестве пациентки, Джон, я могу высказать лишь мнение, основанное на наблюдениях. Но я тебе заявляю с полной ответственностью, что если ты ее не увезешь прочь от этой мышиной возни, через пару лет она превратится в безнадежную алкоголичку.
Положив письмо на стол, он впервые посмотрел на жену. Он ожидал бурного взрыва, даже думал, что она не даст ему дочитать до конца. Но как часто случалось и в прошлом,, он обманулся. Она закурила новую сигарету и стояла очень спокойно, наблюдая за ним, с видом человека, давно уже утратившего всякую надежду и смирившегося со злым роком.
— Значит ты меня понимаешь?
— Конечно понимаю. Ты знаешь, что можешь писать, Критика этого не отрицает. И ты хочешь творить. Ничего другого ты не желаешь. И только об этом ты беспокоишься.
— Я не мог бы вернуться, Линда. Разве если бы мы голодали, но до этого пока не дошло. У нас достаточно средств для того, чтобы прожить так, как мы сейчас живем, еще лет пять, самое малое. Ты это прекрасно знаешь.
Она не возражала, и вся его прежняя, лишь частично нарушенная привязанность к ней, нахлынула на него. Он подошел к ней и положил ей руки на плечи:
— Возвращение назад означало бы конец, ты ведь это понимаешь, верно? Ты видишь, какое это коварное письмо. Чарли-то великолепно знает, какую он мне предлагает работу. По 24 часа в сутки без передышки! А еще говорит о возможности всерьез заниматься творчеством! Между делом творчеством не занимаются. Я завтра же поеду в Нью-Йорк и все объясню. Чарли-то меня пойдет.
Он никак не мог поверить тому, что вопреки своим ожиданиям ему удалось говорить с ней совершенно откровенно.
— Вообще-то я принял решение еще тогда, когда уехал из Нью-Йорка. Ты ведь понимаешь, да? Мы тогда решили вместе, ты в такой же мере, как и я. Ты понимала, что это правильно. Не только для меня, но и для тебя. Ты...
