И до рассвета Малиныч мылся, терся, брился, чистился, гладился, и, когда наконец все пошли на работу, он тоже пошел. Осторожно переступил через лужу крови в прихожей, чтобы не запачкаться, прикрыл дверь, но не захлопнул ее и спустился вниз. Из нагрудного кармана пиджака торчала антенна детского игрушечного телефона — только кто же знает, что он игрушечный? По антенне-то не определишь, все думают, что мобильный.

С папочкой в руках Малиныч стоял на углу и ловил машину, но не такси, а частника. «Москвичи» и «жигуленки» Малиныч пропускал, махал им — проезжай! — а вот на черной «Волге» он остановился. Солидно, подойдет.

К Банку развития столицы он подъехал с бьющимся сердцем ровно в девять часов утра, к моменту его открытия. В девять часов пять минут Малиныч был уже у менеджера по работе с юридическими лицами.

Барсуков большинство своих сделок проводил через подставные фирмы, в частности, и последнюю сделку с канамицином. Малиныч знал это доподлинно, сам подписывался на документах. А раз сам подписывался, это значит, что деньги упали на счет той фирмы, которая значилась на его имя. Он был главным бухгалтером фирмы, генеральным директором фирмы и единственным ее сотрудником. Что здесь подозрительного, если он решил эти деньги перевести на другой счет? Подозрительного ничего. И Малиныч благополучно провел операцию. Вернее, ее провел менеджер банка, а он только подпись поставил.

Денежки Барсукова перешли на личные счета Малиныча, а Малиныч исчез бесследно, растворившись в теплой летней дымке.

Барсуков иногда заезжал на машине за Малинычем, а заодно проверить квартиру, потрепать по холке пса и расспросить, кто звонил и чего хотел.

Хозяин поднялся на третий этаж, позвонил — никто не открывает. Вынул ключи — может, Малиныч с собакой гуляет? — и стал открывать. Дверь сама пошла на него. Похолодев от страха, он заглянул в коридор. От вида и запаха крови его затошнило. Но Барсуков был смел, если дело касалось его имущества. Поэтому, вынув из кармана газовый пистолет, он перешагнул порог и мелкими шажками, держа обеими руками пистолет, заглянул в одну комнату — пусто, в другую — Рекс мертвый лежит на кровати, а в гостиной на столе записка: «Где деньги?»

Малиныч написал ее собственноручно, только не правой рукой, а левой. На то он и прошел школу в Грозном — поживешь там, не такому научишься. Но про левую руку он никому не рассказывал, это был его резерв.

Барсуков что подумал? Что Малиныча убили, как Рекса, но труп вывезли. Кто это был? Барсуков ответил для себя однозначно: люди Мокрухтина. После смерти пахана идет дележка наследства, и тот, кто забрал деньги у Евгении, не поделился с остальными.

Если бы у Барсукова были на голове волосы, они бы встали дыбом, но лысина дыбом не встает — лысина вспотела и заблестела.

Барсуков опрометью вылетел из квартиры, защелкнул замок и помчался за помощью.

В кабинете Евгении сидел Виктор Петрович Кошкин, и шла неторопливая светская беседа о Достоевском. Кошкин был в очень дорогом костюме, возможно, даже не купленном в магазине, а сшитом на заказ, при галстуке в тон, строгом, но элегантном (не пальма с обезьяной, как у Мокрухтина), и говорит Виктор Петрович свободно, слова льются сами собой, одно из другого вытекает, складываются в мысли, и мысли-то, в общем, правильные. А Евгения не могла отделаться от видения другого Кошкина — в квартире Зинаиды Ивановны: в трусах и с портфелем под мышкой. В общем, она видела Кошкина из Минфина, как охарактеризовал своего лучшего друга господин Сморчков.

Все дело в том, что Евгения не собиралась приглашать Кошкина. Да, она не принадлежала к спецслужбам, о Системе не слышала, но у Евгении была своя система.

Ее система — всего-навсего один человек, всегда улыбающийся и симпатизировавший ей мужчина. Познакомилась она с ним на нефтяных сделках. Сделка у них не вышла, потому что Барсуков не смог его обмануть. А вот с Евгенией они с тех пор поддерживали отношения. И если Евгении было что-то непонятно в нефтяном бизнесе, она звонила ему. Он приходил к ней; тихо, незаметно просачивался в кабинет и начинал всегда с одной и той же фразы:

— Ах, Евгения Юрьевна, Евгения Юрьевна! — и замолкал. Дальше, судя по интонации, должна была следовать реплика: «И почему вы замужем, а я женат?!» — но он ее опускал. И лишь однажды не выдержал и предложил: — И что вы здесь делаете? Переходите ко мне…

Евгения лишь неопределенно улыбнулась и ничего не ответила.

— Я не обиделся, — помолчав, сказал гость, — но если вам что-нибудь понадобится, всегда к вашим услугам.

Вот такой у них был роман.

Схемы нефтепроводов в компьютере, вся таможня (кто, куда, что и сколько вывез, почем продал и почем купил) — все предоставлял он. И не только по нефти. Когда к ней запросился Кошкин из Минфина, Евгения тут же обратилась к своему поклоннику.

Открылась дверь ее кабинета, и появилось улыбающееся лицо человека, который знал больше, чем вся Советская энциклопедия, что и позволяло ее знакомому пребывать всегда в хорошем настроении. Как говорил Монтень? Самым лучшим доказательством мудрости является непрерывно хорошее расположение духа. Но с другой стороны, знание увеличивает скорбь. Что выбрать? Ее гость выбрал Большое Знание.

— Ах, Евгения Юрьевна… Как я рад вас приветствовать!

Без всякого приглашения он сел в кресло и сразу же перешел к делу:

— Вас интересует, кто такой Виктор Петрович Кошкин? — взглянул сквозь очки на Евгению гость. — Виктор Петрович Кошкин обыкновенный бухгалтер, долгое время работал директором картины на «Мосфильме». А вот его бывшая жена — личность приметная, Райская — помните такую?

— Актриса? — уточнила Евгения.

— Да-да, актриса. С нее-то и начался взлет. Виктора Петровича кое-кто кое-куда пригласил и кое-что предложил. — Гость весело блеснул дымчатыми стеклами очков на Евгению: поняла ли она, о чем идет речь? Евгения глаза прикрыла и чуть заметно кивнула. Поняла: кое-кто кое-куда всуе не упоминается. А гость продолжал: — И вроде как у самого Кошкина возникла гениальная идея: организовать акционерное общество «Очарование». Естественно, во главе общества с таким названием должна была маячить отнюдь не физиономия какого-то занюханного Виктора Петровича, а его красавицы жены. Сам он оставался в незаметной роли главного бухгалтера АО.

Сияя ослепительной улыбкой, красавица Райская обещала выстроившимся в очередь драматургам, режиссерам, писателям и артистам огромные дивиденды и райские кущи. Ее муж принимал у них денежки, а те с радостью их отдавали, переговариваясь между собой, что теперь, слава богу, можно будет и фильмы не снимать, и спектакли не ставить, а жить на проценты от капитала, как порядочные рантье.

Райскую все знали, все ей доверяли — естественно, до определенного момента, пока не закрылись двери акционерного общества. Тут очарование кончилось, и все почувствовали себя обманутыми и ринулись вызволять денежки. Толпы московских интеллигентов осаждали особнячок, в котором красавица Райская лежала в джакузи с перерезанными венами. Вокруг бегал муж, театрально заламывал руки, закатывал глаза, причитал, плакал и прилюдно голосил, зачем она его оставила. Но вены себе не резал.

«Точнее, не резали ему», — подумала Евгения.

— Более того, через некоторое время Виктор Петрович был приглашен на работу в Минфин. Он снова женился, только теперь не на красавице, а на незаметной серой мышке, обзавелся детьми… — Гость замолчал, предлагая Евгении Юрьевне додумать все остальное самой.

«И над его головой появился нимб, как от денег под ультрафиолетом, — продолжила про себя Евгения, — но Кошкина по-прежнему тянет к красивым мышкам. Работа на Мосфильме сказывается. Поэтому он иногда и позволяет себе побаловаться с Зинаидой Ивановной».

— Вот, собственно, и все. — Улыбающийся поклонник встал. — Я вам помог?

Евгения тоже встала:

— Спасибо, и даже очень.

И он исчез так же тихо и незаметно, как и появился, в качестве гонорара поцеловав на прощанье ей руку.