— Во дурак!

— Кто? — не поняла Евгения.

— Толстолобик. Оглянитесь: прилип. Следит, куда мы везем его канамицин.

С такими простачками они сталкивались неоднократно, поэтому разгружать фуру будут в цоколь здания на Гоголевском бульваре. Барсуков специально переоборудовал заброшенный подвал особняка под склад, чтобы поставщик проследить не мог, куда дальше пойдет его товар. Кроме склада в подвале находилась сауна, маленький бассейн, тренажерный зал, массажный кабинет и нечто вроде гостиной с удобными диванчиками и креслами у камина. Рядом с камином — огромный аквариум, где плавали любимейшие рыбки Барсукова — пираньи. Такие миленькие рыбки, но обглодать человека могут в момент. После финской сауны, купания в прохладной воде бассейна и массажа дорогие гости расслаблялись, развлекаясь тем, что пили чай с коньячком и кормили мясом пираний. Но это уже без Евгении.

У метро она попросила ее высадить.

Жила Евгения недалеко от офиса, в переулке Остоженки, рядом с Зачатьевским монастырем. Она пересекла бульвар, перешла Пречистенку, миновала гранитный памятник и вдруг словно зацепилась за него, встала и задумалась: а кому памятник? Несколько лет здесь живет, а так и не удосужилась узнать. То ли Маркс из скалы вырублен, то ли Энгельс? Впрочем, что это она? Что Маркс, что Энгельс… Евгения не додумала, ее кто-то толкнул и вывел из забытья. Стояла она перед магазином, который среди местных старушек, основных обитателей здешних коммуналок, назывался просто: «Три поросенка». Евгения постояла-постояла и пошла дальше. Нечего ей в магазине делать. Михаил все давно купил, свекровь приготовила, стол накрыли и ждут. И Сашка ждет. У Евгении сегодня день рождения.

Сколько она себя помнила, мать ей говорила: раз в мае родилась — всю жизнь маяться будешь. Маленькая девочка Женя не понимала, что значит маяться. Слово это ассоциировалось у ребенка только с месяцем маем. А май — это прекрасно. Солнышко теплое, зеленые листочки на деревьях распускаются, цветы наряжаются, родители начинают покупать тебе мороженое, а занятия в школе заканчиваются. Вот что такое май. Так она думала до определенного возраста.

«Стоп!» — приказала себе Евгения. Воспоминания эти она никогда не допускала до себя. Они жили своей жизнью, как бы отдельно от нее. Евгения отвела им место в самом дальнем уголке сознания, еще перегородочку соорудила, чтобы с другими не путались, замочек повесила и радовалась, как удачно все организовала.

Иногда ей казалось, что ничего и не было вовсе, а в другой раз все представлялось так, словно она прочитала об этом в какой-то книжке. Если вдруг снился плохой сон, то она себя быстро уговаривала, что не сон то был, а она фильм видела. Неприятные сны во всех подробностях, в мельчайших деталях, воскрешавшие прошлое, и вправду на сны походили мало. У нее перед глазами была цветная пленка, мелькали кадры, а она ножницами вырезала не понравившееся ей, как бы монтировала жизнь заново.

Из ресторана на Остоженке Евгения вышла с огромной коробкой, шла и размахивала ею от счастья, что рабочий день закончился, что она в пяти шагах от дома, где ее с нетерпением ждут.

Шестиэтажный кирпичный дом был построен в начале тридцатых годов и считался одним из первых советских кооперативов. Кто в нем только не жил! Сравниться с известным Домом на набережной он, конечно, не мог, тот и побольше, и познаменитей. Но и на этом висела табличка с фамилией известного человека. Отсюда этого человека и забирали. Ночью подъехал воронок — и человек исчез.

Жильцов в доме было немного — на каждом этаже по две квартиры, коммунальная только одна осталась, — поэтому все знали всех. При встрече соседи чинно раскланивались и расходились, интеллигентно оставляя каждого наедине с самим собой. Какие только ведомства не зарились на этот дом в центре Москвы! Место тихое, намного лучше переулочков Арбата, где теперь сплошная толчея; жилых домов поблизости не осталось, поэтому в выходные на Остоженке пусто. С тыла — живописные развалины женского Зачатьевского монастыря, справа — переулок к Москве-реке выходит, окна дома с одной стороны на храм Христа Спасителя смотрят (раньше-то прямо на Кремль, на колокольню Ивана Великого), а с другой — на Крымский мост. Как тут не позариться! Но жильцы все атаки отбили и отгородились от назойливого интереса железной дверью и домофоном. Жильцам никто не был нужен, все вопросы решались внутри сообщества.

Евгения поставила коробку на скамейку рядом с подъездом и достала из сумки ключи. Приложила магнит к сенсору, и дверь бесшумно открылась. Так же бесшумно слева от двери подъезда приоткрылась занавеска в окне эркера, и дворничиха выглянула во двор, кто идет. Евгения кивнула ей, приветствуя, — и занавесочка закрылась. Все в порядке.

Шахта лифта располагалась в центре холла. Через решетчатое ограждение она видела, что лифт идет вниз, но дожидаться не стала. Подниматься на шестой этаж и спускаться своим ходом у нее было чем-то вроде зарядки, на которую в ином варианте времени не хватало.

Поднялась по ступенькам, прошла мимо двери дворничихи, завернула за лифт, перед ней квартира искусствоведа. Она заходила однажды. Вдоль стен сплошные книжные полки, сверху донизу, а потолки трехметровые. Вот и представьте: вся трехкомнатная квартира в книгах, и между ними люди живут.

Вот и второй этаж. Здесь обитают потомки какого-то ученого-атомщика. В одной квартире — от первой жены, а в другой — от второй. Евгения про себя улыбнулась — как тесен мир! Иной раз и рад бы с человеком никогда не встретиться вновь — ан нет, судьба сюрпризы преподносит!

На третьем этаже дверь одной из квартир сразу говорила, что здесь коммуналка, и не потому, что замок только один, а потому что дверь деревянная, а не сейфовая. В этой квартире доживала свой век старушка, помнившая еще Чаянова и как его уводили. Справа от коммуналки лет пять как поселился какой-то большой чиновник из мэрии, вот он и отбивался от всех нападок, а остальные жильцы справно поддакивали, куда надо бумажки писали, а как писать — подсказывал адвокат, живший на четвертом этаже. В соседнюю с квартирой адвоката тоже звонили часто. К крутому компьютерщику то и дело бегали дилетанты со всех этажей, что нажать, что делать… Евгения не стала исключением. У него она брала уроки и за уроки платила. Зато и компьютер сейчас знала прилично.

Предпоследний этаж остался — пятый. О! Здесь очень нужные люди. На пятом этаже под квартирой Евгении жил сантехник — специальность, согласитесь, в хозяйстве необыкновенно важная. А рядом — врач-кардиолог, очень милая и отзывчивая женщина, и тоже очень всем нужная.

Евгения сделала глубокий вдох, переложила коробку в левую руку и вступила на шестой этаж. Она никогда не звонила, потому что часто возвращалась поздно и не хотела никого тревожить. Постепенно это вошло в привычку. Правой рукой, в которой держала ключи, Евгения стала открывать дверь в квартиру под номером двенадцать. Да, забыла! За спиной в квартире под номером одиннадцать проживал глава фонда. Какого? Никто не знал.

Каждый раз, поднимаясь на свой этаж, Евгения в уме перебирала всех жильцов: по имени, есть ли у них дети, кто чем занимается, — и мысли о ее собственной деятельности улетучивались сами собой. И когда дверь квартиры открывалась, она ничего, кроме своей семьи, не помнила.

В дверях стоял моложавый улыбающийся мужчина, но уже весь седой как лунь, среднего роста, в очках, с мягким, как бы извиняющимся, выражением лица. Сказать по нему, что он следователь прокуратуры, было ну никак нельзя.

— Ма! — завопила падчерица, вывернулась из-под руки отца и бросилась на Евгению. Та обняла Сашку правой рукой, которую специально для этого и освободила от коробки.

— А подарок? — бесцеремонно потребовала девочка.

— Ну, наглючка! — восхитился отец.

— Я не наглая, — отвечала Саша, стоя между ними, — я свое требую. От тебя все равно ничего не дождешься. А мамочка добрая, совестливая, потребности молодого поколения понимает, не то что ты. Да и что с тебя возьмешь-то?