Авдеев возвел очи горе. Он вспомнил одеяние, нечто вроде смирительной рубашки, расписанное чертями для устрашения еретиков. Санбенито — это еще не костер. У него есть шанс. Только надо отговориться, запутать трибунал.

— Святой отец! — засуетился он. — Я хочу вам помочь, только не знаю — как? Подскажите!

— Очень хорошо! — Дымка веков несколько рассеялась, и Великий инквизитор стал виден более отчетливо. Он сидел в кресле, а по бокам стояли подручных дел мастера с щипцами в руках. — Начнем по порядку. Состоишь ли ты в законном браке, или живешь во грехе?

Вопрос был несложным; правда, Авдеев не понимал, зачем нужно трибуналу задавать такие, не имеющие никакого отношения к делу, вопросы, но поспешил ответить:

— Состою в законном браке.

— А твой брак освящен Римской церковью?

— Нет, — сознался подсудимый.

— Значит, ты солгал! — Губы Великого инквизитора злорадно улыбались.

Авдеев понял: его уличили, поймали с поличным, — и заерзал, словно уже сидел на раскаленной сковородке.

— Я не солгал, — пробовал он оправдаться, — так получилось.

— Вы верите в это? — обратился председатель трибунала к своим подручным.

— Ни боже мой!

— Любовь Господа нашего Иисуса Христа, конечно, безгранична, но мы не можем позволить пользоваться ею всяким еретикам, прикрывающим свои плотские мерзости словами о Всевышнем.

— Я ничего не прикрываю, я перед вами открыт.

— А не потому ли твой брак не освящен Римской церковью, что ты вожделел и других женщин? Перечисли их имена!

Авдеев побелел, как стены его медицинского кабинета.

— Рита, Лида, Настя, Катя, Женя… Ваше преосвященство, я не помню всех, — взмолился он.

— Женя? — насторожился святой отец. — Евгения Юрьевна Смолянинова? — Губы Великого инквизитора сосредоточенно подобрались.

Такой дамы в Испании Авдеев не знал, но боялся, что если он ответит отрицательно, то за него примутся двое подручных с щипцами, а если скажет неправду, может, удастся выкрутиться. И он солгал себе во спасение:

— Донна Смолянинова принадлежит к высшим кругам испанской знати, — и опустил голову, чтобы его глаза его же и не выдали.

— Вот как! — хмыкнул председатель трибунала. — А кто же тогда Барсуков?

Само собой у Авдеева получилось:

— Дон Барсуков с доном Мокрухтиным собирали пожертвования на реконкисту.

— Где же эти пожертвования? — заинтересовался Великий инквизитор.

Авдеев заволновался, тяжело задышал, на виске вспухла синяя жилка, кровь прилила к лицу, но он смолчал.

Великий инквизитор потянулся и ладонью плашмя несколько раз дал Авдееву по темечку — мол, молчать не надо, надо говорить, — но у того скорее от страха, чем от боли, потемнело в глазах. Авдеев закачался:

— У Гойи.

Уголки губ Великого инквизитора от удивления поползли вверх.

Растерялись и подручные. Грешник испуганным взглядом проследил, как один из палачей со страшными бесцветными глазами направился в угол камеры пыток и сунул раскаленную голову в бочку с водой; в бочке забулькало, зашипело, повалил пар, палач поднял остывшую голову и зафыркал, отплевываясь. Авдеев испустил жалобный стон, предвидя начало экзекуции. Палачи Святой инквизиции всегда демонстрировали перед пыткой орудие и способы дознания; Авдеев об этом знал и представил себя захлебывающимся в грязной вонючей жиже.

— У Гойи, — повторил он с надеждой, сполз со стула на пол и воздел длани к небу.

Взгляд Великого инквизитора пробежал по фигуре грешника вплоть до кончиков рук, поднятых в мольбе, и уперся в картину «Супрема» кисти гениального Гойи, висящую над головой Авдеева. И он указал на нее перстом.

— У Гойи, — радостно закивал Авдеев.

Подручные сняли картину в тяжелой золоченой раме, за нею открылась дверца сейфа. Авдеев с готовностью протянул ключи. В сейфе лежали пачки долларов. Не сто тысяч, как ожидал Великий инквизитор, а несколько меньше.

— Где остальные?

Авдеев поднялся и стал вытаскивать из карманов мелочь и складывать ее на стол.

— Все. — Он вывернул последний карман.

— Хорошо, сын мой. Ты идешь правильной дорогой, — прочитал Авдеев по губам Великого инквизитора и вздохнул с некоторым облегчением.

Подручные сгребли деньги в портфель Авдеева и поставили его рядом с креслом Великого инквизитора.

— А теперь, сын мой, чтобы мы могли удостовериться в искренности твоего раскаяния, скажи, есть ли лица, принадлежащие к вашей секте, которые ищут архив дона Мокрухтина?

— Есть, ваше преосвященство, есть! — обрадовался Авдеев возможности доказать свою приверженность христианской вере и Римской церкви. — Но они не там ищут!

— Почему не там?

— Потому… — Авдеев пытался вспомнить — и не мог. От напряжения он вспотел, но его воображение услужливо подсовывало ему лишь жуткие картины массовых аутодафе где-нибудь в Кастилии или Валенсии.

Великий инквизитор встал. В руках его развернулся свиток:

— Мы, генеральный инквизитор во всех королевствах и владениях, против еретической испорченности назначенный… — звучал в ушах Авдеева ровный монотонный голос председателя трибунала, от которого мурашки поползли по телу и во рту пересохло.

— Я вспомню! — закричал Авдеев. — Я вспомню!

— …и уполномоченный святым апостольским престолом, постановляем…

Грешник, обезумевший от неумолимо надвигающегося на него приговора трибунала, вдруг бессвязно забормотал:

— Его надо похоронить, его надо похоронить… И все откроется…

Подручным надоело слушать подобную ересь, и они выкрутили ему руки за спиной и поволокли к бочке, но один взмах руки Великого инквизитора — и его отпустили.

— Надо похоронить? Все откроется после похорон?

— После похорон, после похорон… Супрема, супрема… — качался Авдеев.

Соколов поднялся с кресла, прихватив портфель с деньгами, и трое исчезли, оставив несчастного безумца наедине с Испанией, Верховным трибуналом и Великим инквизитором.

Так закончилась для Авдеева «Испанская баллада».

Утром следующего дня секретарша, приходившая на работу первой, застала главного врача в невменяемом состоянии. Он ползал по совершенно разгромленному кабинету, периодически воздевал руки к потолку, жалобно скулил при этом, бился головой об стену и голосил:

— Supremo, supremo, supremo!

На прибывших врачей психиатрической помощи господин Авдеев бросился с кулаками, а одного даже попытался укусить, — тогда здоровенные санитары надели на него «санбенито», спеленали, как куклу, и понесли к машине.

Последнее, что услышали от него высыпавшие из кабинетов сотрудники, было:

— Supremo Tribunal de la Santa Inquisicion.

Они сильно удивились, как и врачи-психиатры, — с таким феноменом никто из них раньше не сталкивался. Все указывало на то, что Виктор Семенович Авдеев за одну ночь выучил испанский и от этого сошел с ума.

Евгения стояла у плиты, поджаривая гренки. Мужчины, прихлебывая кофе, просматривали за столом газеты, — только страницы шелестели.

— Вы читали сегодняшний «Коммерсант»? — обратился к Евгении Герман.

— Я вообще не читаю газет, — пожала плечами женщина.

— Напрасно, — хмыкнул Герман. — Здесь на последней странице в нижнем правом углу человек умер.

Евгения удивленно повернулась, глаза Ежика смеялись. Он стал читать:

— Двадцать пятого августа в церкви иконы Божьей Матери «Всех Скорбящих Радости» состоится отпевание тела усопшего Мокрухтина Федора Степановича и погребение его на Калитниковском кладбище. Начало церемонии в десять часов утра.

— Билеты продаются, — добавил Антон, веселясь.

Герман поднял глаза на Евгению:

— Что вы на это скажете?

Евгения присела к столу, пробежала глазами заметку — и начала командовать:

— Так. Мне все ясно. Времени нет. Один из вас срочно достает уголовное дело Мокрухтина. Оно в Генеральной прокуратуре. Второй — дело Огаркова из Фрунзенской прокуратуры. Третий узнает, что с Авдеевым.