Евгения вздохнула как-то обреченно:

— На самое себя, — и, как почудилось Герману, пожала плечами.

Герман ей не поверил:

— Допустим. Откуда вы узнали об архиве?

— Да я о нем понятия не имела!

— А где архив? — тут же перебил ее Герман.

Она удивилась:

— Но я же сказала вам: на месте. И я так поняла, что вы его нашли.

— Я спрашиваю: где оригиналы?

— А-а-а! — протянула Евгения. — Значит, догадались!

— Догадался, догадался. Я сообразительный. Почему вы отдали мне копии?

— Потому что в тайнике лежали копии.

Герман переваривал услышанное.

— Тогда я повторю вопрос: где оригиналы?

— Вы спрашиваете, где второй тайник? Я понимаю, что он существует, но где — не знаю. И в принципе он был мне не нужен. Я взяла то, что меня интересовало.

— Болотова?

— Нет. Меня интересовал договор на озеленение между Мокрухтиным и моей компанией «Экотранс». Это улика, которую нужно было срочно изъять; в квартире Мокрухтина его не оказалось, хотя после нас он поехал сразу к себе домой. Поэтому я и сообразила, что есть тайник.

— Вы что, его из-за ста тысяч убили? — брякнул Герман.

— Ну, — протянула Евгения, — через мои руки проходили гораздо большие суммы, и мне никогда не приходило в голову из-за них убивать. Мокрухтина я убила потому, что он Мокрухтин. А деньги — это случайность. Что я должна была делать, если во время нашего разговора по факсу в мой кабинет вошел шеф, увидел ваш вопрос и перепугался до смерти? После убийства Мокрухтина он все время боится, что ему отомстят.

— Поэтому не ночует дома? — усмехнулся Герман.

— До этой сцены я не знала такой подробности. Но он вбежал, увидел ваш вопрос — «где он?» — а мой домашний телефон на факсе довел его до невменяемого состояния. Шеф принял все на свой счет и стал уговаривать меня вернуть деньги. Сам он боялся это сделать. Что мне оставалось? Вот я вам их и вернула. А ему отдала экземпляр договора из архива Мокрухтина. А кто не поверит? И он поверил.

Герман рассмеялся:

— И что же мне теперь с этими деньгами делать?

— Не знаю, — честно созналась Евгения. — А вам они разве не нужны? Возьмите их себе.

— За что? За молчание? — хмыкнул Герман.

— Но вы молчали и без денег, — нашлась Евгения. И скороговоркой: — Значит, за что-нибудь другое, я пока не знаю за что, а почему вы не донесли на меня?

Получив этот детский вопрос, Герман не знал, что на него ответить. Эта женщина все больше и больше нравилась ему — не в том привычном понимании этого слова, а в том, что он чувствовал к ней тягу вне зависимости от того, что она сделала, как чувствуют тягу к чему-то неизвестному, необъяснимому, запредельному, просто чувствуют — и все. Чтобы прояснить эту необъяснимую тягу, он спросил:

— А почему вы его убили? — и с нетерпением ждал ответа: разрушит она своим ответом эту тягу или, напротив, укрепит ее?

— Я просто немножко вас опередила. Его следовало убить давно, шестнадцать лет назад, но у меня тогда не было такой возможности, мне было всего четырнадцать лет.

Герман догадался, что речь идет о банальном изнасиловании, хоть она и не сказала об этом прямо, но потому и догадался, что не сказала. Обычно изнасилование не влечет за собой таких последствий, да еще шестнадцать лет спустя. Да и особых эмоций в ее голосе он не уловил. Впрочем, как и фальши.

Он вспоминал биографию Мокрухтина, уставившись на звезды.

— Вы напрасно вспоминаете. Такого уголовного дела там нет. Вернее, оно было, но прокурор Болотова, тогда еще Сенькина Елена Борисовна, уничтожила его. Я так думаю.

Герман опустил голову и посмотрел на темный силуэт Евгении.

— Нет, я не убивала ее. Она сама себя подставила, выдав свою заинтересованность в архиве. А на архив Мокрухтина охотников много.

— Кто?

— Кто? — Евгения раздумывала: «Если Ежик знает про мою бабушку, то про сообщение на пейджер Ивана знает подавно. Значит, говорить надо, но не все, поскольку личность Ивана так и не установили, иначе бы он не спрашивал — кто?»

И она ответила вопросом:

— Вы его видели?

Герман сообразил, о ком речь:

— Да, в реанимации.

— Я знала его как Ивана. Он был представителем нашей «крыши». Что за «крыша» — не знаю и никогда не пыталась узнать. В свете последних событий можно предположить, что с Банком развития столицы у нас одна «крыша». Когда Иван не вышел на связь, мой шеф поехал в головной офис банка, и связь с «крышей» восстановилась. И потом, Барсуков является акционером этого банка. Вот, собственно, и все.

— Иван умер, и его тело выкрали из морга, — проинформировал Герман с целью посмотреть на ее реакцию и не услышал ни вздоха сожаления, ни вздоха облегчения. Она опять думала.

И Герман думал. Что делать? Вопрос не стоял: сдавать или не сдавать ее правоохранительным органам, — этот случай вне их компетенции. Вопрос стоял по-другому.

Вдруг в бурьяне послышалась возня. Фигура Германа на поваленном стволе напряглась. В следующее мгновение его тело сжалось, и он, будто выпущенная из натянутого лука стрела, бросился в темноту.

Евгения слышала борьбу, но ничего не видела. Луна висела далеко над лесом за рекой, похожая на металлический щит какого-нибудь Агамемнона, из-за него летели копья серебристых лучей, но до этого берега реки они не долетали, падали в воду, посеребрив ее поверхность. Евгения, совершенно оцепенев, как бы слившись с ивой в одну тень, различала сдавленные хрипы, рычание, стоны. Ей казалось, что самое главное — не шелохнуться. Но она вздрогнула, когда из бурьяна выскочил какой-то зверь, размахивая длиннющими лапами. Во-первых, Евгения сидела, во-вторых, сидела внизу у реки, а бурьян рос на пригорке, от этого силуэт, сквозь который не просвечивали звезды, напомнил ей своими размерами Большую Медведицу — точно она с ночного небосвода спустилась.

С другой стороны, из крапивы, появился Ежик и бросился наперерез «медведице», встав между ней и рекой. Та была на голову выше и гораздо шире в плечах. Евгения ужаснулась, что такой зверь просто сметет его с пути, а потом примется за нее. Зверина рванулась вперед с диким рыком. Теперь Евгении окончательно поплохело, потому как она представила уже, что «медведица» не просто сметет «ее маленького Ежика» со своего пути, но и опрокинет его в реку, вытащит на другой берег и волоком потащит аж до Млечного Пути. Но вместо того чтобы уйти с дороги, Ежик бросился навстречу зверю, внезапно припал на правое колено, как бы поднырнув под него, ухватился за левую ногу «медведицы» и, рванув ее вперед и вверх, разгибаясь, вдобавок резко толкнул правым плечом назад. Туша вертанула сальто и грохнулась со всего размаху в воду.

Только теперь Евгения почувствовала, что все это время она не дышала. Ей катастрофически не хватало воздуха. Она судорожно открыла рот и со свистом втянула в себя ночную свежесть вместе с комарами.

Тут из крапивы показался еще один силуэт. Евгения снова открыла рот — на этот раз чтобы закричать и предупредить Ежика, но Ежик призывно махнул силуэту рукой, и рот Евгении закрылся.

Две мужские фигуры на мостках лихорадочно раздевались, и, когда одна из них уже приготовилась нырнуть в речку, у Евгении прорезался голос:

— Там по колено! — пропищала она от ивы тонюсеньким голосочком.

Один свесил с мостков ноги, раздался всплеск — и вот он уже в воде.

— Действительно по колено.

— Чуть дальше — по пояс будет, — услужливо подсказала Евгения.

Второй тоже спустился. Теперь оба в воде. В лунном сиянии она четко различала кто есть кто. Первый — неизвестный ей мужчина плотного телосложения, с руками-граблями, которые он опустил в воду, прочесывая речку вдоль и поперек. Периодически он что-то нащупывал, иногда поднимал над поверхностью отшлифованные водой валуны, принимая их, видно, за голову зверя, и снова опускал в реку. Евгении он напоминал Геракла. Вторым был Ежик. В отсутствие «медведицы» он маленьким ей уже не казался. Только светлые волосы превратились в седые — это от луны. А в целом — древнегреческий атлет на Олимпийских играх. Да-да, дискобол Праксителя. Евгения сообразила, в какой мастерской делают такие классические образцы человеческого тела — нет, не в Спарте, конечно.