Прораб кивнул. Врать всегда легче молча.

— Тогда, уважаемые зрители, мы возвращаемся на место преступления. Вы поедете с нами?

— Нет, — отшатнулся Валерий Федорович. — Я не в силах это перенести.

Тут Михаил уронил:

— Я его понимаю.

И корреспондент подхватил:

— Я вас понимаю!

— Да, — подтвердила Евгения. — А как я его понимаю!

— Что ты этим хочешь сказать? — Михаил уловил в голосе жены иронию.

— Он сам сейчас будет искать эту кассету.

И правда, если бы корреспондент Владимир Бережной не помчался сломя голову назад на улицу Усачева, а остался в квартире дожидаться оперативников, тогда бы действительно он помог следствию, потому что не успели журналист с оператором захлопнуть дверь, как прораб Валерий Федорович кинулся в спальню, открыл пуфик, вынул оттуда микрокассету (он прослушал ее, лишь только жена ушла, и снова положил на место) и забрал ее вместе с деньгами — не будет же он оставлять все это следствию в качестве вещественного доказательства нечистоплотности его жены-прокурора! А так — ну что поделаешь? — жену уже не вернешь, но сын есть, квартира есть, евроремонт есть, дача есть, машина есть, валюта есть. А что еще надо? Женщину? Так женщину всегда найти можно — на такие-то удобства!

Как хорошо знала мужа Елена Борисовна! И все же муж знал жену лучше.

Репортаж кончился. Больше эфирного времени корреспонденту Володе не дали. Прервали его полет.

— Ну и что мне теперь делать? — спросил Михаил Анатольевич.

— Кто будет вести следствие по убийству Болотовой?

— Только не мы. Или Генеральная прокуратура, или Московская.

— А дело Мокрухтина? Оно может вернуться к тебе?

— Маловероятно. С убийством Болотовой оно становится одним целым. Его заберут туда же. Дальше я могу проходить по нему лишь свидетелем.

Евгения молчала. Она только что воочию убедилась, что фотография могильного памятника Олега Юрьевича имеет убойную силу: Соколов получил конверт сегодня, и сегодня же Болотовой не стало. Какой-то очередной Иван убрал ее. Что теперь будет делать Соколов? Естественно, искать автора письма, который и является владельцем архива Мокрухтина. Если в понедельник она разошлет дискеты, то начнется такая вьюга!

— Тебя будут допрашивать, — размышляла Евгения вслух.

Михаил это понял как вопрос и ответил:

— Да, конечно.

— В частности, и про то, как вы нашли тайник, — додумывала Евгения. Встрепенулась и посмотрела лукаво на мужа: — А как вы нашли тайник?

Михаил намек понял. Естественно, разглашать материалы дела он не имел права. Даже жене.

— Мы долго его искали, обшарили всю квартиру и ничего не нашли. Хотя была уверенность, что он здесь. Мы стояли все в большой комнате вокруг магнитофона: я, Завадский, эксперты — и думали: где еще искать? Завадский предложил поставить себя на место Мокрухтина: что бы сделал тот? Я рассказал про карлика, который ездит в лифте. И эксперты ринулись к входной двери. Вот, собственно, и все.

— Отлично, — сказала Евгения. — У вас была мозговая атака, и начал ее Завадский. На этом и стой!

Евгения проснулась неожиданно, словно от какого-то толчка. Внутренний голос ей прошептал:

— Вставай!

Она открывает глаза и ничего не видит. Темнота. Михаил спит сном праведника. Слышно только мерное дыхание рядом. Основные вопросы он решил и поэтому спит спокойно. В доме тишина, мир, покой. А за окном мрак — не видно ни леса, ни реки, ни луга. Куда делся вчерашний день?

Евгения натянула джинсы, темный тонкий свитер, сунула ноги в кроссовки и бесшумно вышла на крыльцо. Ночная прохлада объяла ее. Она поежилась и села. Сама дача была черная, а вокруг нее, над крышей, светились звезды, пошевеливали лучиками, подмигивали и шепотом переговаривались друг с другом:

— Вот она, вышла. Сейчас будет думать. Смотри, смотри, чего будет! — говорила Большая Медведица Малой.

Герман тоже смотрел на Евгению в ночной бинокль: «Какая чуткая женщина. Не успеешь подумать, как она тут как тут».

А чуткая женщина смотрела то во мрак перед собой, то на звезды и чувствовала, что за ней наблюдают, причем отовсюду. Но кто? Звезды? Или сосед в подзорную трубу? Днем ловит щук, а ночью Млечный Путь изучает.

Любая женщина даже спиной ощущает, что на нее смотрят. Евгения отличалась от любой другой женщины тем, что не только чувствовала направленные на нее взгляды, но и без труда могла определить направление, откуда взгляд послан. Бизнес приучил. Практика. Если на переговорах в кабинете присутствовало несколько человек, то она могла смотреть в окно, на постер перед собой, а могла даже прикрыть глаза, но и тогда безошибочно угадывала, кто из клиентов глядит на нее в данный момент и что его взор выражает. Практика. А уж почувствовать за собой наружное наблюдение — мелочи! Ночью, в кромешной тьме — еще проще! А когда этого ожидаешь — совсем ерунда! Сейчас на нее смотрели ОТОВСЮДУ.

Евгения вдруг встала с крылечка и сказала:

— Пойдемте к реке, — и подумала про себя: «Посмотрим, кто на это отзовется».

Герман растерялся. Он не услышал ее предложение, но почувствовал, что она зовет его. А может, она просто так сказала, наобум? Но Евгения Юрьевна смотрела прямо на него, как кошка на мышь. Мужчина опустил бинокль, и ему показалось, что он видит в темноте ее зеленые глазищи. Вот зрачок сузился и превратился в щель. Точно — кошка. И коготочки есть.

Сидеть у куста малины больше не имело смысла, да и не за этим он здесь. Как только узнал об убийстве Болотовой, так сюда и помчался. Но ведущий наружное наблюдение агент клялся и божился, что ее из виду не выпускали ни на секунду. Гуляла с мужем у реки, пила на веранде чай, смотрела телевизор. Потом легла спать. Вот и весь отчет.

И вот он приехал и не успел о ней подумать, как она появилась на крылечке и приглашает его погулять.

Впереди Евгении раздался легкий шорох.

— Вы что, видите в темноте? — спросил, подходя и улыбаясь, Герман.

— Нет, не вижу. Я чувствую. Вы мне сказали: вставай — я встала. Вы же хотите со мной поговорить, не так ли? Вот я и предлагаю вам пройтись к реке. Вас не хватятся?

Герман рассмеялся. Он понял, что она хотела узнать: один он здесь или с кем-то? Но ответил вопросом на вопрос:

— А вас?

— Домашние сладко спят: ничего не слышат, ничего не чувствуют.

Герману пришлось согласиться с этим утверждением, потому что, откровенно говоря, он не понимал, как Михаил Анатольевич живет со своей женой, если только не в бесчувственном состоянии. Евгения Юрьевна убивает, а муж ни о чем не догадывается и расследует, она ему помогает в этом (без нее он до тайника никогда бы не додумался). Но чего совсем не представлял Герман, так это того, чем такое расследование закончится.

Они вышли из калитки, и сразу за ними увязалась гигантская тень, а за этой гигантской тенью — еще силуэт, чуть поменьше.

Евгения привела Германа на то самое место, где вечером она сидела с мужем. Плескалась рыба в реке, но больше всего надрывались лягушки. Вдруг их хор замолкал, тогда стрекотали кузнечики в бурьяне, ныли мошки, и вновь лягушачий концерт обрушивался на них с яростью Ниагарского водопада.

— У вас ко мне накопились вопросы, я знаю, — сказала Евгения, приглашая его сесть на поваленную иву. — Но я думала, вы потерпите до понедельника.

— Я тоже думал, что вы потерпите с Болотовой до понедельника — и ошибся.

— Нас никто не слышит? — боязливо спросила Евгения, что-то чувствуя.

— Никто, — сказал Герман. — Кроме лягушек.

Евгения не поверила, но засмеялась. Ежик ей нравился.

— Можно сказать, — продолжал Герман, — что я знаю о вас все. Где вы родились, где учились, какими языками владеете, кто родители, даже бабушек с дедушками знаю. Анна Петровна, например, работала на Гознаке, где денежки печатают. Член партии ленинского призыва и дворянка к тому же.

Евгения опять рассмеялась.

— И все же, зная о вас все, я вас совсем не знаю. Для меня это слишком непривычное состояние. — И вдруг резко: — На кого вы работаете?