— Ты права, — хлопнул ладонью по столу Михаил. — Он был болен. На стуле у кровати стакан с водой и какой-то антибиотик.

— Так вот, первый набор продуктов принес охранник Мокрухтина, а второй — врач. — Евгения вздрогнула от сказанного ею же слова. Врач! Она задумалась.

Михаил не торопил ее, полагая, что она пытается выстроить логическую цепочку. А она не выстраивала, она вспоминала.

— Врач! Врач, которого прислал Мокрухтин. Если принять эту гипотезу за основу…

Михаил согласился — можно принять.

— …то надо сделать и следующий шаг. Поскольку Огарков умер вскоре после посещения врача и если учесть, что приходил он не просто как врач, а как знакомый, доверительно приходил, с коньячком, то, следовательно, приходил не первый раз. Что из этого следует? Что этот врач некоторое время лечил Огаркова. Лечение, я думаю, было своеобразным, после которого пациент скончался. Ты спросишь, почему я так уверена, что врач от Мокрухтина, а не участковый терапевт из поликлиники?

— Нет, я этой глупости уже не спрошу. Я спрошу: почему он именно от Мокрухтина?

— Потому что за охранником и врачом должен стоять один и тот же человек. В данной ситуации самое разумное предположить богатого соседа. В чем причина интереса господина Мокрухтина, воспылавшего такой любовью к алкоголику Огаркову, сказать пока трудно. Но что-то за этим стоит. Ведь зачем-то лазали по веревке. Можно предположить: что-то искали. Искали у Мокрухтина.

— На чем основано твое утверждение?

— За Мокрухтиным следили?

— Погоди, — остановил жену Михаил. — А ведь ты права! Мокрухтин действительно прятался — даже от своих охранников. Мне рассказали, что утром он ходил в Минтопэнерго. А охранники клянутся, что хозяин зашел в храм Всех Святых на Кулишках.

— Это рядом, — кивнула Евгения. — Улицу перейти.

— Значит, и шахматный клуб тут ни при чем, — дошло до Михаила. — Искать надо рядом.

— Правильно, — поддержала его Евгения, вспомнив про георгиевского кавалера. Пусть ищет. И вслух: — Но ты меня не дослушал. В квартире Мокрухтина что-то искали, причем дважды после его убийства. Насколько, должно быть, важно это что-то! Представляешь, если бы альпиниста там застукали?

— Дверь была опечатана.

— Да мало ли! — возразила Евгения. — Дверь опечатана, а внутри засада. По твоему хитрому лицу вижу, что это не такая уж необычная практика.

— У меня хитрое лицо потому, что я твой домысел наконец могу опровергнуть. Оперативники с экспертами квартиры Мокрухтина и Огаркова осматривали и ничегошеньки не нашли, из-за чего бы стоило лазать по веревкам.

Евгения подумала, что искали не там, где надо, а вот где — пока она не знает.

— Ну, я тебе рассказала про «Мальборо». Теперь расскажи о женщине.

Михаил отвел глаза, стал смотреть в окно. Дождь кончился, гроза вспыхивала зарницами где-то уже за Москвой.

— Пойдем на балкон покурим, — неожиданно предложил он, и Евгения тут же почувствовала, что муж собирается с мыслями: либо решает, что можно говорить, а что нельзя, либо то, о чем он собирается рассказывать, его очень трогает. Женщина?

— Пойдем. — Евгения легко встала, выключила в кухне свет и вышла с мужем на балкон, прихватив два раскладных стульчика по дороге. «Если он будет еще медлить, значит, дело серьезное».

Михаил затянулся, выдохнул струю дыма и произнес первую фразу:

— Это его рабыня.

«Очень серьезно», — подумала Евгения. Но ничего не сказала. Ждала.

— Она чуть помладше тебя.

«Сравнивает», — отметила Евгения.

— Кончила педагогический институт, — осторожно ронял Михаил. Но чувствовалось — боялся оступиться. Добавил: — Она физик.

Михаил Анатольевич как бы делился с самым близким человеком своей тайной. Евгения незаметно улыбнулась. Все-таки ее муж — прелесть. Настоящий интеллигент. Добрый, отзывчивый, доверчивый, слабый, нуждающийся в сильной женской руке — в качестве опоры. Михаила Анатольевича тянет к женщинам определенного типа. Впрочем, это не странно, а закономерно. Физика, философия — области, нехарактерные для женского ума.

Михаил все молчал.

«Это связано с недостаточно организованным мышлением самого Михаила, со слабой волей и недостатком мужественности. Но зато какой интеллигент!» — Она вздохнула. И зачем Евгении Юрьевне томограф?

А мужа вдруг прорвало:

— У нее вся семья физиков. И мать физик, и отец работал в научно-исследовательском институте.

— Закрыли? — с сочувствием спросила Евгения.

Михаил взглянул на нее с благодарностью:

— Да, с этого дня все и началось. Он ударил «Мерседес» Мокрухтина своей «копейкой».

— Ну, дальше можешь не рассказывать. Мокрухтин явился со своими головорезами к ним домой, а потом увидел там красивую дочку — она красивая?

— Красивая, — прошептал Михаил.

— И сделал ее своей любовницей Ты сказал, что капитан Завадский к ней бегал. Она живет поблизости?

— Этажом выше, — обреченно вздохнул Михаил.

— Квартиру купил Мокрухтин, — констатировала Евгения.

— Женька, я иногда тебя боюсь. Нельзя быть такой беспощадной.

— Не бойся. Тебя я убивать не стану.

Михаил, который смотрел во время всего разговора мимо жены, услышав последнюю фразу, повернулся с вытаращенными глазами.

Евгения засмеялась:

— Я хотела сгладить возникшее напряжение. Не рассказывай мне подробно, чем занималась эта женщина. Я догадываюсь.

— Ну и как ты к этому относишься?

— Мне ее жалко, — просто сказала Евгения.

Михаил испытал облегчение. Все же жена у него — редкое золото.

— От нее, — продолжал Михаил, — мне удалось узнать, что Мокрухтин занимался нефтью.

— Бензоколонки? — уточнила Евгения. Про это она и без него знала.

— Нет. Он ждал танкер в Новороссийске.

— Какой танкер? — быстро спросила Евгения.

— Представляешь — либерийский.

Евгения встала:

— Я могу дать совет старшему следователю прокуратуры?

Михаил кивнул.

— Расследуй убийство Мокрухтина, занимайся Огарковым, охранниками, этой женщиной, но обещай мне одно: к трубе ты приближаться не будешь. Тебя убьют, и не только тебя, — Евгения выразительно посмотрела на мужа, — но и весь наш дом. Шарахнут пару раз из подствольника, и ты испаришься вместе с эркером. Пойдем спать, уже поздно.

Она зашла в комнату, а Михаил остался сидеть, пораженный не опасностью, подстерегающей его, не предупреждением, исходившим из уст жены, а тем, как привычно она назвала подствольный гранатомет подствольником. Если бы это сказала его мать, смотревшая по телевизору боевики, фильмы ужасов, чтобы потом было что ругать, он бы так не удивился. Жена же из фильмов крутила по видику только один «Кабинет доктора Калигари», черно-белый немой немецкий фильм двадцатых годов. То, что называется профессиональными критиками паралитературой, Евгения никогда не читала. Последнее, что он видел в ее руках, — «Единственный и его собственность» Штирнера. Да еще на немецком! При чем здесь гранатомет?

Римляне говорили: «Nil fit ad nihilum» — ничто не превращается в ничто. Во времена Капитолийской волчицы, возможно, так оно и было. Но в наш виртуальный век компьютеров и спутниковых телефонов, сверхзвуковых самолетов и ветеринарных лечебниц все по-другому. Нынче по Марксовой формуле товар — деньги — товар или деньги — товар — деньги прибыль делают только Малинычи. А вот из ничего, из воздуха, из телефонных децибел умеют делать деньги либо доктора физико-математических наук, подавшиеся в коммерцию, либо философы. О чем мы вам и рассказываем.

Получив факс из Ульяновска, что спирт к отправке готов, Евгения засела за компьютер. Прежде всего надо было выработать маршрут.

В эвклидовом пространстве кратчайшее расстояние между двумя точками — прямая. В пространстве же коммерции все по-другому. И рельсы-то, как водится, у горизонта сходятся, и прямой угол не девяносто градусов, а девяносто шесть, и кратчайшее расстояние между двумя точками не прямая линия, а такая, понимаешь, фуга Баха. В общем, как в геометрии Лобачевского.