Из-под полога показалось бледное, обрамленное белокурыми волосами личико Люси.

— Где мы? Зачем ты остановился?.. Теперь конец?

— Конец вашим несчастьям?.. Надеюсь, сударыня.

— Английская речь! Слава богу!

— Речь и сердце соотечественника, на которого прошу смотреть как на брата.

Голос Тома прервался. Он знаком показал Хусани, чтобы тот тронул буйволов, а сам пошел за повозкой пешком, будто провожая в могилу молодость и счастье.

Во дворце все было приготовлено для принятия путешественниц. Радушный и серьезный прием тронул их, но когда раджа протянул, здороваясь, руку Люси, она разрыдалась.

— Нельзя ли сделать что-нибудь для Грэс?

— Жива ли она еще? — спросил Том.

— Да… да… и мы дали увезти ее, после того как она столько сделала для нас!.. Никогда не прошу себе, что не последовала за ней…

— Я переговорю с Хусани… и попытаюсь, — сказал Том прерывающимся голосом. — Но извините меня: я не могу говорить теперь, и вам надо отдохнуть.

Оставив дам на попечение Аглаи и Сумбатен и послав за английским резидентом, Том приказал наконец призвать Хусани.

— Расскажи мне все!

— Если смогу, — отвечал бедняк, — но господин не будет бранить меня: я все старался сделать как лучше.

Он рассказал тогда все, что уже известно читателю.

— Она сама, господин! Сама! Услыхав угрозы субадхара, она выдала себя. Что мог я сделать?

— Ничего, мой бедняга Хусани. Теперь я должен действовать.

— Нет, господин, вы не знакомы с местностью и не можете сделать то, что я сделал. Если вы догадываетесь, кто увез ее, скажите мне! Я по крайней мере узнаю, жива ли она и каково ей. Вы не думайте, что я отправлюсь так, как есть. Вы не знаете, какие уловки бывают в запасе у индуса. Помните вы, как Субдул-Хан пробрался в неприятельский лагерь?

— Стало быть, ты знал о наших приключениях? — спросил Том со слабой улыбкой.

— У господина всюду есть друзья. В этой местности нет деревни, где бы не знали его имени. Все любили нашего покойного государя Биражэ Пирта Рай.

— Если так, то почему мне не ехать? Это необходимо, и я поеду, иначе сойду с ума… Сегодня вечером я стану самим собой, и только собой.

Он говорил по-индусски. Вдруг речь его прервалась. Вместо языка, ставшего ему почти родным, на губах его теснились английские слова: дорогой язык детства, на котором он мечтал, выражал свою любовь и страдания, вырывался из глубины его взволнованного сердца.

— Неужели этой пытке не будет конца? Я испытал это двойное существование и не могу дольше переносить его. Теперь я снова Том Грегори и люблю Грэс!

Он замолчал, будто прислушиваясь. Хусани упал ничком на землю как мертвый. Кругом царствовала полная тишина. Снова раздался страстный, взволнованный голос раджи:

— Все равно… я знаю… моя жизнь имеет значение только для меня одного… А народ мой?.. Эти тысячи людей, на которых я могу иметь влияние?.. Я вижу, как они протягивают мне руки… а с другой стороны — ручки этой милой, дорогой мне девушки!.. Грэс в опасности, а я еще колеблюсь… Хусани!

Верный слуга тут же вскочил на ноги, словно рядом пробежала электрическая искра:

— Что угодно господину?

— Ты знаешь Ганеса. Можно ли положиться на его верность?

— Господин, у меня нет причины чернить товарища в глазах вашей светлости, но если вы желаете иметь спутника в вашей поездке, только не Ганеса.

— Почему?

— Это человек гордый и из высшей касты. Он не сумеет изменить своей наружности и прибегнуть к хитрости, как Субдул и я.

— Только поэтому?.. В таком случае позови его.

Хусани повиновался, но Ганес, уснувший в одной из галерей, не хотел явиться к повелителю, не поправив тюрбана и пояса.

— Что это вас пришлось так долго ждать? — воскликнул Том, когда Ганес вошел со своим обычным достоинством и безукоризненно аккуратно одетый. — Я звал вас, чтобы немедленно отправиться с вами к Дост-Али-Хану. Надеюсь, вы не имеете ничего против того, чтобы Хусани узнал имена ваших друзей?

— Мое сердце чисто, — смело отвечал Ганес. — Не желает ли государь взять с собой Хусани?

— Если он сам захочет. Как далеко до лагеря бунтовщиков?

— Я поведу вашу светлость не в лагерь, но в форт, в сутках пути от Гумилькунда.

— Так близко! Поспешив, мы успеем вернуться прежде, чем нас хватятся.

— Извините меня. Мне даны приказания, с которыми я должен сообразоваться. Ваша светлость будете путешествовать в закрытых носилках, как знатная дама. Если Хусани поедет с нами, ему завяжут глаза, пока мы не дойдем до леса.

— Но это бессмыслица. Вы бредите!

— Я желал бы, конечно, довести вас до Али-Хана более открытым и надежным путем. Но я клялся Аллахом, что никому не покажу дороги. Если вы не согласны, оставим этот план.

Том колебался. Он пристально смотрел на Ганеса, который стоял перед ним, стойко и гордо перенося его взгляд. Раджа протянул ему руку.

— Я верю вам. Делайте как хотите. Если вы предатель…

— Пусть поразит меня смерть и душа моя пойдет в ад…

У дверей раздался стук. Ганес стушевался в тени и исчез так внезапно, что Том изумился.

— Отвори, — сказал он Хусани. — Кто бы то ни был, надо поскорее отделаться.

Вошел Чундер-Синг в сопровождении английского резидента. Окинув комнату пытливым взглядом и не увидав никого, кроме раджи и Хусани, он остановился у дверей.

Резидент пошел навстречу Тому, протягивая руку:

— Извините меня за позднее посещение, но я пришел поздравить вас и поблагодарить за избавление этих несчастных дам.

Том не знал, как отделаться от посетителя, пришедшего так не вовремя. Ссылаясь на усталость, он объявил, что завтра не будет принимать никого, тем более что нет никаких важных дел. Резидент ушел.

Чундер-Синг медлил:

— Позвольте мне, ваша светлость…

— Не воображайте, пожалуйста, друг мой, — отвечал Том, — что я собираюсь сунуть голову в пасть льва или вообще сделать что-нибудь смешное. Теперь, прошу вас, уходите! Я вас люблю, уважаю, но сегодня вечером — говорю откровенно — не ручаюсь за себя…

Чундер-Синг откланялся с глубоким вздохом. В галерее он приостановился. Между дверью в комнату раджи и лестницей был, как обыкновенно, приготовлен матрац для Хусани. Министр прилег, поджидая последнего, чтобы переговорить с ним об опасности, угрожающей государству. Ждать пришлось долго. Глаза его сомкнулись. Впоследствии, однако, он утверждал, что услыхал бы, если бы дверь раджи отворилась. Часы проходили. На заре обычное утреннее движение дворца разбудило министра. Сконфуженный тем, что, совершенно несогласно со своим положением, проспал ночь у дверей государя, он поспешил домой.

Чундер-Синг не пробыл и часу дома, как до него донесся шум толпы, стремившейся на базарную площадь. Когда он вышел на улицу, его встретили криками:

— Чундер-Синг скажет правду! Чундер-Синг никогда нас не обманывал!..

Толпа, стремившаяся к площади, все росла от присоединявшихся новых лиц и представляла собой целое море голов в тюрбанах и развевающихся одеждах.

— Что случилось? Зачем вы собрались?

От толпы отделился человек, хорошо знакомый во дворце, — купеческий голова, богач, известный патриот, сделавший щедрые пожертвования для защиты города и снаряжения отряда, отправленного в Дели.

— Успокой их, Чундер-Синг, — сказал он. — В городе прошел слух, что молодой раджа уехал к Дост-Али-Хану, который обещал ему выдать молоденькую пленницу-англичанку, если раджа перейдет на его сторону. Я говорю им, что слух не верен, но меня не слушают. Ты был во дворце. Ты, конечно, знаешь, выходил ли из него кто-нибудь.

— Странное дело, — серьезно заметил министр.

— Правда ли все это?

— Нет, нет! Неправда и невозможно!

Чундер-Синг спустился с небольшой террасы перед домом и с гордой осанкой подошел к волновавшейся толпе.

— Удивляет меня, — сказал он, — что граждане Гумилькунда верят таким нелепым слухам. Я провел ночь во дворце. Разойдитесь! Я попрошу раджу проехаться сегодня по городу верхом.