— Что же ты скажешь про камни? — с усилием спросила Грэс. — Говорят, м-с Дюран знаток в них.

— Ах, в самом деле! — обрадовалась Люси. — К тому же мне хотелось бы знать, как встретили войска сегодня утром полковника. Айя, прикажи заложить пони. Я постараюсь привезти с собой м-с Дюран.

— Отлично! Захватите и моего любимца Кита. Купец подождет вас.

Люси уехала. Грэс снова заговорила с Хусани.

— Ты говоришь, тебя прислал твой господин, гумилькундский раджа?

— Да, мэм-саиб. Мой господин, раджа, недавно приехал управлять нами, однако он уже знает сердца своих подданных. Он любит англичан, но понимает, что никто не может сдержать бурю, если она разразится. Вот почему он поручил мне умолять вас искать безопасного убежища, пока еще не поздно.

— Легко сказать! Где это убежище? Кому его предлагают? Как ужасно это бездействие и ожидание! Когда я только подумаю обо всех — о моей бедной сестре, которая не верит в опасность, об этом хорошеньком Ките, обо всей этой молодежи, — меня схватывает за сердце. Мне кажется, я уже вижу всякие ужасы… да они уже и были. Это не мое воображение!

— И эти ужасы снова повторятся. Но вы, вы можете скрыться от опасности… Последуете ли вы за мной?

Хусани задыхался.

— Одна? — спросила Грэс, отшатнувшись.

— Нет, не одна. Я могу взять еще двух или трех.

Грэс раздумывала, наклонив голову, а посланец раджи смотрел на нее с сильно бьющимся сердцем. Перед ним мелькало то торжество, которое выпадет на его долю, если он привезет в Гумилькунд первых английских беглецов и особенно эту обожаемую господином девушку. Но он думал также и о ней: эта красивая и кроткая англичанка завоевала его сердце. Хусани знал жестокость и варварство возбужденной толпы, и его охватил ужас при мысли, что девушка может сделаться добычей разъяренных бунтовщиков.

Ему никогда не случалось близко сталкиваться с англичанами до тех пор, пока не пришлось поступить на службу к радже, гораздо более снисходительному к своим подчиненным, чем масса английских чиновников. Вследствие этого в нем не было той непримиримой, слепой ненависти, коренившейся не только в племенном и религиозном различии, но также находившей себе пищу в бесконечной цепи обид и унижений, которая доводила слуг до измены господам, заставляла крестьян оскорблять и позорить английских женщин, а солдат — подвергать своих бывших начальников телесному наказанию на глазах у дерзкой толпы. Но индус знал о существовании такого чувства и дрожал за прелестную девушку, стоявшую теперь перед ним.

— Нас не много, — сказала наконец Грэс. — Нельзя ли нам уехать всем? Я думаю, что и офицерам стало бы свободнее без нас.

— Я опять приду за другими, — сказал Хусани, низко кланяясь, — но простите меня, сначала я должен вернуться туда, откуда послан, или только с мэм-саиб, или совершенно один.

Грэс смотрела на него, будто не понимая. Он повторил свою просьбу с выражением еще большей покорности.

— Вот как? — сказала она, гордо поднимая голову. — Чтобы спасти себя, я должна бросить их?

— Спасая себя, вы спасете других.

— Я хочу спасти всех или никого, — отвечала Грэс вполголоса.

В эту минуту показался экипаж, и прелестный мальчик с пепельными кудрями, легко выскочив из него, бросился на шею Грэс.

— Кит! Мой маленький Кит! — воскликнула девушка.

Вслед за Люси из экипажа вышла бледная молодая женщина, видимо чем-то испуганная.

— Отправь скорее этого человека, — сказала Люси нервно. — Все меня бранят, что я оставила тебя одну с ним. Никто не знает, что делать, а мне хотелось бы умереть и избавиться от этой жизни.

— И я сказала бы то же, если бы не сын! — вторила ей м-с Дюран. — Грэс, неужели у них хватит духу с ним что-нибудь сделать? А ведь я не обстригла его кудри.

— Я знала, у вас недостанет храбрости на такой подвиг, — ответила Грэс улыбаясь.

— Что же еще надо этому человеку? — спросила Люси.

— Не беспокойся, это добрая душа. Я куплю у него что-нибудь и отпущу.

Торговец вскоре ушел. Увидав Тикорама, водившего пони своей госпожи, он подошел к нему.

— Я искал тебя, друг, — сказал Хусани конюху. — Я кое-что продал, и Цветок Лотоса приказала мне опять прийти. Вот брату благодарность за помощь.

Щедрость дара несколько удивила Тикорама, но тем не менее он принял его.

— Их власти скоро конец, — сказал конюх, указывая на дом. — Скоро сокровища нашей страны перейдут к настоящим жителям, а не к чужим. Но у Цветка Лотоса речь сладкая и душа благородная, — прибавил он с оттенком сожаления.

— Я ничего не смыслю в вашей политике, — сказал Хусани. — Я беден и люблю тех, кто дает мне заработок. Возьмется ли брат сохранить для меня Цветок Лотоса? Мой хозяин, князь, не поскупится дать лак рупий за двух женщин и ребенка.

— Лак? — переспросил Тикорам, глотая слюнки.

— Да, если их доставят ему здравых и невредимых.

— Я и так спасу Цветок Лотоса! — воскликнул Тикорам. — Еще успеем подумать об этом, народ еще не восстал!

Хусани не ограничился во время своего пребывания в Ноугонге одним посещением Грэс. Он пошел дальше: выдав себя за недовольного слугу раджи, он вкрался в доверенность двух или трех местных агитаторов и заручился их обещанием известить его, когда им покажется, что восстание уже достаточно подготовлено. От них министр узнал, что число бунтовщиков вообще незначительно, что они не надеются найти себе много приверженцев и вследствие этого не могут предпринять каких-либо решительных мер. И это было действительно так. Быть может, восстание в Мееруте, ускоренное наказанием мятежных солдат и бывшее следствием этого взятие Дели поразили туземцев, но, как бы то ни было, последние числа мая прошли спокойно, и небольшие английские гарнизоны, рассеянные по стране, ободрились. Отряд гуркасов, посланный под начальством храброго Гамбие-Синга для оказания поддержки англичанам, был отозван, и появилась прокламация, обещавшая амнистию всем мятежникам, не участвовавшим в убийствах европейцев. Однако эта ошибка, основанная на незнании характера туземцев, имела пагубные последствия. Испуганные собственным успехом и втайне опасавшиеся мщения со стороны оскорбленных, бунтовщики свободно вздохнули. Стало быть, англичане боялись, раз они пытаются заключить мир? Стоит им еще некоторое время оставаться верными своему знамени, и пророчество исполнится — владычество чужеземцев исчезнет навсегда.

Бунтовщики стали выжидать, решившись ничего не делать наудачу. Это затишье ввело в заблуждение многих военных, между прочим и генерала Эльтона.

Читатель помнит, что в то время генерал, только что вернувшись из отпуска, еще не принимал командования. Без сомнения, присутствуй он во время восстания в Мееруте, его влияние было бы громадное. Но при первых слухах о недовольстве в армии Эльтон отправился в северо-западные области для расследования злоупотреблений и донесения об общем состоянии войск.

В роковое воскресенье, когда разразилось восстание, он был в Янси, где жил во дворце вдовы раджи, и сидел у нее, когда принесли известие о случившемся. Генерал, воображавший себя знатоком людей, был весьма доволен высказанным принцессой удивлением и негодованием. Она умолила его остаться в Янси до получения более подробных сообщений, но он не допускал ни малейшей отсрочки, хотя и был тронут заботливостью женщины. В сопровождении небольшого конвоя англичан он форсированным маршем направился в Меерут.

Смелость генерала оказалась для него спасительной. Все давали дорогу этому небольшому отряду в ярко-красных, шитых золотом мундирах, скакавшему, не зная преград, с саблями наголо. В самых враждебно настроенных селах, кишевших разбойниками и беглыми солдатами, для них находился провиант. Многие из виновных видели в этом храбром офицере со строгим лицом, проницательным взглядом и краткой повелительной речью первого из мстителей, готового поразить их. Несмотря на снедавшие его опасения, он исполнил свой долг и останавливался в главных пунктах — Гвалиоре, Агре, Миннури — для поощрения верности и устрашения измены.