Девушка лежала на походной постели, еще не вполне оправившаяся от раны. Берти взглянул на нее. Она покраснела. Но некогда было много разговаривать. Молодой человек вышел, и скоро донесся топот удалявшейся лошади. Закрыв лицо руками, Трикси зарыдала.

Перестрелка прекратилась, среди ночной тишины раздавались только мерные шаги часовых. В палатке все пятеро сидели не двигаясь. Наконец Мод, воскликнув, что она дольше не может выносить этого, зажгла лампу, и леди Эльтон попросила дочерей спеть дуэт.

— Папа, может быть, вернется сегодня. Он будет рад, если вы встретите его пением.

Девушки исполнили желание матери, и генерал, подходя к освещенной палатке, уже издали слышал их приятные голоса.

— Да благословит их Бог! — сказал он, растроганный. — Они не пели бы так, если бы пережитое сильно потрясло их. Пойдемте, Берти. Они замолчали: вероятно, услыхали нас. Стой, Ясин-Хан! Не смей докладывать!

Полог палатки раздвинулся, генерал увидал тех, кто был ему всего дороже на свете. Его строгие глаза наполнились слезами, а громовой голос, не дрогнувший перед сотней врагов, ослаб и задрожал:

— А вот и я. Ну, как вы все поживаете?

Он стоял в темноте, и они не могли его видеть из освещенной палатки, но узнали по голосу.

Все вскочили и побежали к двери, одна только Трикси плакала в своем уголке.

— Вильфрид! Слава богу! Папа! Папа!

А тоненький голосок сквозь рыдания прибавил:

— Берти привел нам его. Берти, не уходите!

Дочери подвели генерала к лампе и только тут заметили его бледность и руку на перевязи.

— Отец ваш ранен! Дети, не душите его! Надо позвать доктора.

— Доктор-саиб здесь, — послышался спокойный голос, представлявший странную противоположность всеобщему волнению.

Вошел Ясин-Хан в белоснежном платье и громадном тюрбане, неизвестно где добытых им так быстро, и, кланяясь со своим обычным достоинством, указал дорогу доктору.

— Ясин! — воскликнула Трикси, заливаясь смехом. — Откуда ты? Ты точно выскочил из ящика фокусника!

Ясин улыбнулся, повторяя поклон: он был занят хозяином, и ему некогда шутить.

Хусани вернулся в Гумилькунд в самую ночь попытки спасти Грэс и ее кузину. Он тотчас же отправился к своему господину, чтобы отчитаться в том, что видел и слышал. По его словам, в Ноугонге надо было ждать немедленного и ожесточенного восстания. Народ и солдаты ненавидели англичан, и им нельзя было ждать пощады. Хусани не посмел передать своего разговора с чупрасси, но предложил вернуться переодетым в форме, чтобы наблюдать за девушкой «с глазами лотоса» и, в случае возмущения, найти ей временное убежище, откуда «господин, если нельзя будет поступить иначе, освободит их с оружием в руках».

Том одобрял план Хусани, но изъявил намерение сам отправиться вместо него или по крайней мере сопровождать его. Однако Хусани и Чундер-Сингу удалось убедить молодого раджу в опасности его присутствия, и Хусани отправился один, а Чундер-Синг приготовился в качестве начальника гумилькундских войск при первом призыве взяться за оружие. В главных селениях были размещены шпионы, для того чтобы известия доходили в Гумилькунд как можно скорее.

Сам же Том задумал опасное предприятие: отправиться одному в Янси, чтобы добиться от вдовы раджи разрешения увезти европейских женщин и детей из ее резиденции. За это он обещал ей заступничество перед английским правительством, в случае если она будет побеждена. Юноша знал, что женщина намеревалась в скором времени поднять знамя восстания.

Различные хлопоты задержали отъезд раджи.

Июнь подходил к концу, когда он наконец выехал в костюме знатного индуса верхом на Королеве Снегов из своей столицы.

Несмотря на возражения министра, молодой человек не взял с собой конвоя, убежденный, что правительница выслушает его благосклоннее, если он явится к ней один. Так как стояла жаркая погода, то юноша путешествовал главным образом ночью, отдыхая днем в роще или какой-нибудь хижине.

Всюду к нему относились с уважением и иногда спрашивали о цели путешествия. Том отвечал, что приходится родственником правительнице Янси и едет к ней по ее вызову. Если бы все так шло дальше, он приехал бы еще до начала восстания, и, быть может, юноше удалось бы спасти много невинных жертв и не допустить того, чтобы женщина гордая и временами великодушная запятнала память о себе ужасным злодеянием.

Молодой раджа уже был в нескольких милях от Янси и ехал почти не отдыхая, так как до него доходили самые зловещие слухи. Но дороги размыло дождями, и его лошадь выбивалась из сил. Он решил дать ей отдохнуть и, въехав в деревню, велел указать дом старшины, где можно было получить корм для лошади.

Был полдень. Кругом царила гробовая тишина, и, несмотря на все усилия подавить дремоту, Том уснул крепким сном возле Королевы Снегов на небольшой террасе перед домом.

Том не знал, сколько времени проспал, его разбудил конский топот и голоса. К радже подошел хозяин и сказал, глядя на него как-то странно:

— Поезжайте! Принцесса здесь.

— Какая принцесса? Вдова раджи из Янси?

— Не знаю, но у нас нет места для вас.

— Прекрасно. Однако прежде я расплачусь с вами.

Индус взял деньги, и юноша вскочил на лошадь. Но в ту же минуту его окружили всадники из тех, которые с шумом въехали в село, и схватили коня молодого человека под уздцы.

— Что вам надо? — спросил он, стараясь освободиться.

— Повелительница желает говорить с вами, господин, — сказал начальник отряда.

— Где она и зачем ей понадобился безобидный путешественник?

— Вы одни. У нее под начальством вооруженные люди. Лучше послушайтесь ее, она не хочет вам зла.

— Пустите в таком случае повод и отойдите.

Люди повиновались, и Том в сопровождении всадников двинулся по главной улице деревни. Если бы была какая-нибудь возможность бежать, он пришпорил бы Королеву Снегов, но в данном случае надо было выпутаться осторожно.

Юноша увидел принцессу, которую несли в открытом паланкине, с головы до ног окутанную газовым покрывалом с золотыми звездами.

Свита расступилась, и паланкин остановился. Том почтительно поклонился. Он не мог ясно видеть лицо принцессы, но по тому, что ему удалось рассмотреть, убедился, что перед ним не правительница Янси. Юноша несколько мгновений стоял молча, склонив по восточному обычаю голову под жгучим взором, устремленным на него через черный газ.

Вдруг его осенило. Принцесса заговорила… Этот чистый, насмешливый голос не мог принадлежать индусской женщине. А между тем она говорила на наречии, на котором обыкновенно объясняются индусы, получившие высшее образование.

— Кто ты, чужеземец? Какое дело привело тебя в наши владения?

Том содрогнулся и отвечал, кланяясь:

— Если бы весь свет не был подвластен вашей красоте, благородная госпожа, я спросил бы вас, по какому праву вы задерживаете безобидного путешественника. Я спешу к своей родственнице, вдове раджи Янси, чтобы посоветоваться с ней о важных событиях, угрожающих нам.

Из-под газового покрывала послышался сдержанный смех, и презрительный голос возразил:

— Мне кажется, ты лжешь, иностранец, но доказать твою правоту легко. И мы едем также к нашей сестре в Янси. Если ты действительно тот, за кого выдаешь себя, то небольшая задержка не составит для тебя разницы и ты таким образом спасешь себе жизнь.

— Я не дорожу жизнью. Долг мне дороже. У меня спешное дело, и поэтому прошу вашу светлость отпустить меня.

Ответом был смех, сопровождаемый — он готов был поклясться — восклицанием вполголоса по-английски: «Нет, этому не бывать!» Но, вероятно, воображение обмануло юношу, так как принцесса сказала строго на своем языке:

— Нет, я не позволяю вам уехать. Поезжайте сзади меня с моими солдатами.

— Но…

— Не возражайте! Абдул, возьми лошадь под уздцы, а если он станет сопротивляться, снять его с коня, пусть идет пешком!

Всякое сопротивление было бесполезно.