Я был до глубины души потрясен как самим рассказом, так и тем, что вот передо мною сидит человек, который мог бы предостеречь односельчан о надвигающейся гибели — и однако же не сделал этого. Вот человек, который мог бы предотвратить великую трагедию — однако не счел нужным. Вот человек, который мог бы остановить моего друга Марка Тренча, не дать ему броситься в колодец — но нет, ничуть не бывало! Все, что он предпринял, узнав про адский заговор, это упился до бесчувствия и продолжал пить и по сей день, а предупредить своих ближних и не подумал. Похоже, даже мистер Боттом не остался неуязвим для пресловутого грога — поглощенного в таком-то количестве!

— Правильно ли я вас понял? — закричал я, ибо просто ушам своим не верил. — За эти дни вы ни с кем не поделились услышанным и тревогу поднять не догадались? Даже викарию ни словечка не сказали — вашему другу викарию, который всегда был к вам так добр? Господи милосердный, какое равнодушие, какое безразличие к судьбе ближних… просто чудовищно!

Мистер Боттом сердито забурчал что-то себе под нос.

— Чума и проклятие; — наконец произнес он, как бы оправдываясь, — дурные дела творятся в лесной чаще, здесь уж вы мне поверьте, и не хочу я ничего о них знать, да и вам не советую! — С этими словами он извлек на свет непочатую бутыль грога, откинулся на стуле, зажег трубку и обреченно уставился в пустой камин.

Упрекать его в преступном бездействии не имело ни малейшего смысла; обвинения не вернут тех, кто утрачен навеки. Я оставил мистера Боттома там, во власти собственных мыслей, гадая про себя, что с ним станется, что он предпримет и выживет ли. Со временем его запасы грога иссякнут, и придется ему подыскивать какую-никакую замену; но ведь в деревне столько опустевших домов, не говоря уж о «Деревенском гербе», есть где по мародерствовать! Озерную воду пить невозможно, слишком много в ней примесей, зато с заснеженных вершин Талботских гор сбегают ручьи, да и осенние дожди скоро зарядят. Небось управится как-нибудь — если, конечно, эта тварь из усадьбы махнет на него рукою. Уже выходя за дверь, я почти смягчился и едва не предложил ему уехать в карете вместе со мною — я знал, что через несколько дней здесь будет карета из Малбери на Вороний Край, — но в конце концов передумал.

Далройд я нашел точно таким же, каким его оставил, — заброшенным и безрадостным. Следующие несколько ночей, что я провел там в одиночестве, все еще надеясь на возвращение Марка — в одиночестве, если не считать малыша Забавника, — явились для меня самыми долгими и самыми безотрадными в моей жизни. Я почти не смыкал глаз; повсюду вокруг раздавались громкие загадочные потрескивания и поскрипывания, что зачастую слышны ночами в старых домах. Не раз и не два выходил я проверить, не вернулся ли кто-нибудь, не приехал ли наконец Марк; но снаружи не было ни души. Долгими ночами слышал я, как бьют часы на верхней площадке лестницы, и все ворочался под одеялом, точно птица на вертеле, тщетно пытаясь заснуть. Ночь сменял день, еще более безотрадный. Я никуда не ходил; ел только ржаной хлеб и ягоды листвянника и немного сладостей; пил только сидр и бренди. В сотый раз изучал я поблекшие золоченые корешки книг в библиотеке; стоял на балконе, куря сигары и любуясь пейзажем, — как часто предавались мы со сквайром этому времяпрепровождению! В последнюю ночь я засиделся допоздна, сочиняя прочувствованное письмо моему другу, каковое оставил на столе в его рабочем кабинете на случай, если в один прекрасный день Марк все-таки возвратится в Далройд. Чей взгляд в итоге скользнет по этим строчкам, я на самом деле понятия не имел; лишь уповал в душе, что все-таки Марков.

Долгая ночь тянулась нескончаемо медленно; но вот наконец наступило утро. С делами я покончил; мне осталось лишь осуществить задуманный побег, покуда можно. Карета на Вороний Край ожидалась в течение дня, а я понятия не имел, как скоро обитатели Скайлингдена что-либо против меня предпримут. Поскольку я не мог забрать с собою ни Медника, ни гнедую кобылку, я пустил их пастись на лужайку за домом вместе с остальными лошадьми — и там с ними простился. Отважному верному Меднику я шепнул на ухо, что ежели каким-нибудь чудом его хозяин вернется в мир живых, так кому и встречать его в Далройде, как не благородному гунтеру! Кажется, славный старина Медник меня понял: он заржал в ответ и кротко кивнул головой. На глаза у меня навернулись слезы; я поспешно возвратился в дом, схватил единственную дорожную сумку, куда загодя затолкал все необходимые вещи, и тяжелой поступью спустился по подъездной дорожке. Забавник бежал за мной по пятам. Свое последнее «прощай» я сберегал для самого Далройда: для изящных фронтонов и высокой крыши, для чудесных кустарников и роняющих тень свесов крыши, для обширного сада и моря роз, для приветливых окон, похожих на улыбчивые глаза; никаких иных глаз, чтобы поглядеть мне вслед, в доме не осталось.

Этим утром никаких крошечных фигур на Скайлингденской дороге я не увидел; верно, все уже завершили ужасное путешествие. Никого не обнаружил я и в «Гербе». Ворота стояли распахнутыми настежь, парадная дверь — тоже. Войдя в прихожую, я сразу же ощутил отсутствие мистера Снорема и его сердечного, раскатистого приветствия; никто не суетился и не бегал взад-вперед — ни горничные, ни официанты, ни поварята; за массивной дубовой стойкой у пивного насоса не стоял долговязый Джинкинс; по общей зале не слонялись путешественники; никто не бренчал на пианино, никто не играл на бильярде; а самое главное — мистер Айвз не вышел мне навстречу, и мисс Черри уже не поддерживала заведение в образцовом порядке. Гробовая тишина царила в «Гербе»: двери стояли приоткрытыми, так что по гостинице гуляли сквозняки, хотя трофейные головы, развешенные по стенам общей залы, все так же глядели в пространство и наверняка злорадствовали — теперь и они имели полное право почитать себя отмщенными. Я вдруг осознал, насколько стеклянные глаза этого зверинца напоминают мне взгляды поселян, бредущих навстречу вечности.

Около полудня прибыла карета на Вороний Край, и я сей же миг предостерег кучера и стражника, рассказав им о разразившейся катастрофе. Поначалу они меня не вполне поняли и, верно, решили, что я повредился в уме. Я их не виню, ведь последний раз они проезжали через Шильстон-Апкот лишь неделю назад. Но едва кучер со стражником прошлись по гостинице и всей Нижней улице, сами оценили размах бедствия, их мнение обо мне резко переменилось. Как только они в полной мере осмыслили мои доводы, глаза их изумленно расширились; им тут же захотелось убраться из Шильстон-Апкота как можно дальше, равно как и всем прочим пассажирам. Кучер объявил, что лошадей поменяют дальше по маршруту следования, и вскочил на козлы. Я доверил дорожную сумку стражнику и, взяв на руки малыша Забавника, занял одно из свободных мест в карете. Мы тронулись в путь: с грохотом выкатились со двора на дорогу, уводящую в направлении Мрачного леса и Кедрового Кряжа и к высоким перевалам в Талботских горах; и со временем добрались до Вороньего Края и к конечной цели нашего путешествия.

Здесь мой попутчик умолк — мысленно перевести дух, так сказать; он явно утомился, заново переживая события своей повести. Он искоса глянул в сторону решетчатого окна: на темных водах озера играли последние отблески лунного света.

— Выходит, мистер Джордж Эдгар — или мистер Бид Уинтермарч, как он сам себя величал в Талботшире, — на поверку оказался не более чем несостоятельным должником и банкротом, — промолвил я, заполняя наступившую паузу. — Так что предположения вашего друга сквайра вполне оправдались.

Мистер Лэнгли рассеянно кивнул, вновь глотнув заветного напитка изрядно покрепче воды.

— Угораздило же беднягу жениться на дочке Эдит Марчант, — продолжал я, ни к кому особенно не обращаясь. — Неудачи преследовали его за карточным столом; вот и здесь не повезло. Похоже, он даже не подозревал, с какой семейкой связался. Но, право же, мистер Ральф Тренч был к Марчантам неизменно добр. Близкий друг викария, крестный отец самой мисс Марчант…