— Выше. Гораздо выше!

Мы с Савчуком ошеломленно переглянулись.

— Тебе нравится эта красивая плашка? — спросил Бульчу Савчука, снимая локоть с дерева.

— Очень!

Я насторожился. Неужели же он предложит свое «доброе дерево» в подарок?

— Мне тоже нравится, — задумчиво сказал Бульчу. Он медленно высек кресалом огонь, закурил трубку и выпустил огромный клуб дыма.

Мы с нетерпением ждали продолжения.

— Я не могу подарить тебе его, — сказал Бульчу тоном сожаления. — Понимаешь, это было бы нехорошо. Дерево выручило меня в беде… Но хочешь, покажу отмель, где много таких деревьев?

— Отмель? А где эта отмель, Бульчу?

Бульчу поморщился. Вопрос показался ему глупым.

— Конечно, на берегу той реки, по которой я спустился на плоту. Много деревьев лежит на берегах озера, но больше всего плавника на берегу реки.

— А как она называется? Логата? Верхняя Таймыра?

— Я назвал ее Потаден, — сказал Бульчу, посасывая свою трубочку. — Из людей, кроме меня, на ней не бывал никто. Поэтому я назвал эту реку так, как хотел. Потаден, по-моему, не хуже, чем Логата или Верхняя Таймыра…

— Куда же она впадает? То есть в каком именно месте озера?

— В его нижнем углу.

Нганасаны, я уже знал это, называют «низом» северо-восток, «верхом» — юго-запад. Стало быть, Бульчу имел в виду северо-восточный угол озера, вплотную примыкающий к горам Бырранга!

Савчук дрожащими руками торопливо вытащил из полевой сумки карту Таймырского полуострова и развернул ее.

— Но здесь нет никакой реки, — пробормотал он, показывая Бульчу карту.

Бульчу снисходительно отстранил ее, потом присел на корточки и, взяв карандаш, принялся рисовать на листке блокнота, который подал ему Савчук. Движения охотника были быстры и уверенны. В несколько взмахов он изобразил Таймырское озеро, на юг от которого располагалась тундра, а на севере были горы.

— Вот река, — сказал старый охотник. — Она течет с гор. Не широкая, быстрая. Очень бурная. В озеро впадает здесь. В ее верховьях — Страна Мертвых, или Страна Семи Трав, и там живут духи, от которых я убежал на плоту.

Это был лаконичный, но очень точный и ясный язык, почти справка из путеводителя. Мало того: свидетельство Бульчу подкреплялось уцелевшим обломком дерева, березы! Неужели в Стране Семи Трав росли высокие деревья и среди них были даже березы?…

Я и Савчук с изумлением посмотрели друг на друга.

— Значит, действительно оазис, — пробормотал этнограф.

— Получается, что так. Район микроклимата в горах!…

— Но почему там тепло?

— Быть может, рельеф местности? — неуверенно предположил я. — Горы защищают от холодных северных ветров… Вы не бывали на станции Апатиты?

— Нет, а что?

— Там значительно теплее, чем вообще в Хибинских горах…

— Ну, на Кавказе есть более разительные контрасты. В одном ущелье несколько климатических микрорайонов. В низине — один, на гребне горы — другой, на солнечном склоне — третий, на теневом склоне — четвертый.

— Вряд ли можно назвать это микроклиматом. Но в ущелье Бульчу… Обратили внимание на то, что он сказал о теплой земле?

— Горячей или теплой на ощупь земле.

— Вот именно! Для существования района микроклимата одного лишь рельефа маловато. Ведь там лес, трава… Стало быть, существует подогрев снизу. Подогрев, подогрев… Что бы это могло быть?…

Я задумался.

— Рано строить гипотезы, Алексей Петрович, даже рабочие, — сказал Савчук, — в руках у нас слишком мало фактов.

— Но главное пока не это. Рельеф местности, подогрев, тысячи причин… Главное то, что ущелье Бульчу не выдумано, а реально существует!

— Да, видимо, так. Мы не только услышали показания очевидца, но и наткнулись на вещественное доказательство.

— А вы сомневались, колебались! — не удержался я от упрека. — Подробности казались вам чересчур живописными, яркими, видите ли!

— Теперь все ясно, ясно! — объявил Савчук, садясь на приготовленную для него постель и в волнении снова вставая с нее. — Незачем рыскать в верховьях Логаты, Верхней Таймыры, Ленивой. Эти реки сбрасываются со счетов! Есть река, не показанная на карте. Надо лишь дойти до ее устья, а затем подняться к верховьям, и…

— Сядьте, Владимир Осипович, — попросил я. — Вот что мне пришло в голову. Договоримся с Бульчу, попросим довести до верховьев реки. Ведь он бывал там. А? Что, если проводником его? Как он? Дойдет?

Савчук окинул Бульчу критическим взглядом:

— Где ему!… Стар, слаб…

— Стар, стар, — поддержали Камсэ и его жена.

Но они недооценили старого охотника.

Есть такие игрушечные чертики, которые выскакивают из коробки, чуть надавишь скрытую внутри пружинку. Что-то в этом роде произошло с Бульчу. Он сразу же распрямился, вскинул голову, развернул плечи.

— Я проводник! Я! — сказал он, ударяя себя в грудь.

Камсэ продолжал с сомнением покачивать головой.

— Дорога трудная, — сказал он. — Горы, реки… Подумай: дойдешь ли, доведешь ли?…

— Был там, — сказал Бульчу коротко.

— Тогда был молод, силен. Потом очень боялся оспы…

Бульчу рассердился. Маленькое лицо его сморщилось еще больше, глаза злобно сверкнули. Он молча ткнул зятя сухощавым кулачком в бок. Тот не ожидал нападения и повалился от толчка.

Это развеселило Бульчу. Визгливо смеясь, он вскочил на ноги, схватил ружье и щелкнул курком, показывая, что стреляет. Потом прошелся мимо нас какой-то странной, скользящей походкой, как бы крадучись, остановился, пробормотал: «Там» — и приложил руку щитком ко лбу, будто всматриваясь в даль.

Эта мимическая сцена показалась мне очень убедительной.

Ведь мы были первыми людьми, которые отнеслись с доверием к Бульчу. Поэтому ему хотелось услужить нам. Мало того: старый охотник был самолюбив, а сейчас представлялась возможность вернуть себе утраченное уважение соплеменников, избавиться наконец от унизительного прозвища — «Человек, который потерял свой след».

— С председателем надо поговорить, — сказал Камсэ, нерешительно глядя на тестя. — Что еще правление колхоза скажет…

— Отпустит! — вскричал старый охотник. — Для такого дела, увидишь, отпустит! Надо же приезжим товарищам помочь.

— Ну что ж! По рукам, Бульчу? — улыбнулся Савчук и, размахнувшись, шлепнул охотника по ладони, скрепляя сделку традиционным жестом.

В середине ночи я выбрался из чума, чтобы подышать свежим воздухом.

Небо над головой было озарено призрачными огнями северного сияния. Здесь, в центре снежной пустыни, оно навевало страх. Кругом мертвенная тишина, ветра нет, и лишь причудливые бледно-красные отсветы медленно растекаются по небу, как зарево каких-то фантастических пожаров.

Закинув голову, я думал о том, что каждое явление природы предстает совершенно иным с разных точек зрения. Для художника северное сияние — красивое, грандиозное зрелище. Для магнитолога — это след электромагнитных бурь в верхних слоях атмосферы. И наконец, для этнографа — это неопровержимое доказательство того, что юкагиры — самый древний народ на Крайнем Севере, потому что другие народы называют северное сияние «юкагирским огнем».

Я прошелся перед чумом. Снег скрипел под ногами. Морозило. Было, наверное, тридцать — тридцать пять градусов, не меньше.

Мне не спалось: слишком взволновал рассказ старого охотника.

Северное сияние стало постепенно тускнеть и гаснуть. Вскоре оно исчезло совсем. Черное, очень глубокое, звездное небо выгнулось над головой.

Я загляделся на звезды. «Быть может, — думал я, — и Петр Арианович смотрит сейчас на них. Как елочные украшения висят они над его головой в раскидистых ветвях деревьев».

Но откуда деревья в горах Бырранга?…

Неожиданно раздалось нечто вроде аккомпанемента моим мыслям, иначе не могу этого назвать: послышался явственный шорох снега, падающего с деревьев.

Каждый, кто бывал зимой в лесу, слышал подобный шорох. Его вызывает ветер, раскачивающий деревья и сбрасывающий лежащие на ветках хлопья. Иногда сухой снег падает и сам, от собственной тяжести.