Очень хотелось спать. После пурги в воздухе потеплело, и это размаривало. Крепко, до боли в пальцах сжимая лямки на груди, чтобы совладать с одолевавшей меня дремотой, я услышал пронзительный возглас:

— Мышь, мышь!…

Это Бульчу поет песню! Окончательно стряхнув дремоту, с удивлением вслушиваюсь в слова песни:

— Мышь, мышь впереди!… Уцепился за ее хвост, она потащила меня. Через сто промоин, через сто пропастей, по ста кочкам потащила меня…

Голос у Бульчу дребезжащий, слабый, сорванный. Не могу сказать, чтобы мотив песни и ее исполнение доставляли мне удовольствие. Особенно странными кажутся слова:

— Камни поднялись из воды. Мы обошли эти чертовы камни. Пурга поднялась на пути. Мы перехитрили чертову пургу…

И дальше:

— Я веду людей, которые ищут своего человека. В Стране Семи Трав живет русский человек…

Похоже на то, что Бульчу описывает наше путешествие, придумывая слова на ходу. Да, так оно и есть!

Оглянувшись и увидев, что я смотрю на него, он затягивает еще громче:

— Русским людям нравится песня Бульчу. Под песню лучше идти. Хорошую песню поет Бульчу…

Тут только доходит до моего сознания, что Бульчу поет по-русски, то есть специально для меня, Савчука и Лизы. Он решил подбодрить нас песней!

— У русских людей много хорошего табаку, — продолжает распевать наш проводник. — Я никогда не курил так много хорошего табаку. Раньше я боялся Страны Семи Трав. Но я стал умный человек. Теперь я ничего не боюсь!

Голос его все чаще прерывается. Он вынужден делать передышки между фразами, потому что устал не меньше нас.

— Страна Семи Трав — прекрасная страна! Там очень жирные олени! Там много птиц! Там всегда тепло!…

И снова:

— Мышь, мышь! Поскорей тащи меня вперед, мышь!…

Мне пришло в голову, что сам Бульчу, маленький, проворный, в своем пегом сокуе и в капюшоне с оленьим хвостом, похож на деловитую пеструю мышку.

— Упоминание о мыши характерно для нганасанского фольклора, — сказал Савчук, ускоряя шаг.

— Звучит как заклинание, — пробормотала Лиза. — Очень напоминает заклинание!…

— Скорей уж путеводитель! Справочник для туристов, — возразил я и оглянулся.

Увы, ничего похожего на деревья и высокую траву. Что-то мрачное, безотрадное, резко контрастировавшее со словами песни было в окружавшей нас природе.

Черные и красноватые утесы. Осыпи камней, однообразные серые галечники. Груды крупного щебня.

Ущелье было так глубоко, что мы видели отсюда не солнце, а лишь отблески его, розоватую кайму, лежавшую на снежных гребнях.

— Очень скоро дойдем! — сказал Бульчу, прервав песню. — Видишь: «Уши Собаки»!…

Он указал куда-то вверх.

Лиза с сомнением кашлянула.

— Нет, на моей карте есть «Уши Собаки», — вступился я за Бульчу. — Еще в тундре набросал с его слов кроки речной долины. До сих пор все сходилось. Значит, верно ведет.

— Да, я верно веду, — подтвердил проводник.

— А какой следующий ориентир — за «Ушами Собаки»?

Я заглянул в блокнот:

— Потом должна быть скала «Сцепились рогами».

Бульчу с достоинством кивнул.

Мы миновали уже и скалу «Сцепились рогами», и скалу «Подползающий Человек», но деревьев все не было.

Потемневшая река (дно ее стало не песчаным, а глинистым) медленно текла навстречу, повторяя прихотливые извивы ущелья.

Волнение Бульчу достигло предела. Он уже не шел, а бежал вприпрыжку, таща меня за собой, как медлительного тяжелого коренника.

— Сейчас! Сейчас! — повторял Бульчу, задыхаясь.

Мы обогнули высоченную, нависшую над берегом скалу.

— Привел! — восторженно вскрикнул Бульчу и выбросил вперед руку на бегу. — Смотри!…

Он осекся, будто споткнулся.

Перед нами были каменистые голые склоны, ничем не отличавшиеся от тех, которые остались за спиной. Они поднимались широким амфитеатром к низко клубившимся над ущельем облакам. Впечатление было очень мрачным. По-видимому, конца-краю не было этому каменистому ущелью.

— Ты тут был, Бульчу? — с недоумением, даже с испугом спросил Савчук.

Бульчу молчал, озираясь.

Да, он был тут, в этом не могло быть сомнений. Вот три «сторожевых» утеса, похожих на чумы, — о них говорил еще в Новотундринске. Вот каменная осыпь, о которой тоже говорил нам.

Держа перед собой раскрытый блокнот, где были нанесены кроки ущелья, я то опускал к ним глаза, то поднимал — сравнивал.

Характер местности, изгиб реки, очертания хребтов и отдельных скал — все в точности совпадало с описанием Вульчу. Долина не приснилась ему. Он был здесь, жил здесь.

Но что же произошло?

Где мачтовые сосны, березы, лиственницы, пышная трава, цветы, кусты шиповника?…

Голо, однообразно, уныло было вокруг. Те же серые угловатые утесы громоздились по склонам, тот же безотрадно-белый снег лежал в расщелинах и впадинах. Долина была похожа на пустую рамку, из которой вынули и выбросили прочь яркую, радовавшую и веселившую глаз картину.

Наш проводник прошел еще несколько шагов и опустился на землю.

Савчук помог Лизе снять лямки. Я попытался закурить, но долго не мог зажечь спичку. Все молчали.

Бульчу повернул к нам морщинистое лицо, по которому катились слезы.

— Видел это ущелье, видел! — сказал он задыхающимся голосом. — Я был здесь, и оно было зеленым…

Он упал ничком на прибрежную гальку и обхватил голову руками.

Ошеломленные неудачей, мы озирались по сторонам. Не было ничего: ни зеленой травы, ни ягод шиповника, ни тенистых деревьев?

Печально и глухо плескалась у наших ног река.

Но ведь Петр Арианович описывал оазис «детей солнца» во всех его подробностях и гораздо более красочно, чем Бульчу. И «письма из каменного века» обнаружены были в древесных «конвертах», в выдолбленных стволах.

Но здесь не росло никаких деревьев.

Куда все подевалось? Куда ушли люди? Куда исчезли деревья?…

Снежное облако, зацепившись за острые зубья скал, вяло перевалило через хребет и поползло дальше, сея мокрые снежинки.

Мы с Савчуком присели на камень возле Бульчу, который продолжал лежать ничком.

Неприятная слабость была во всем теле.

Еще бы!…

Отмахать без малого сто километров по реке то на веслах, то идя бечевой. Немудрено устать. Плечи онемели, колени дрожали от слабости.

Э, черт возьми! Все было бы ничего, все забылось бы мгновенно, лишь бы нашлась Страна Семи Трав, оазис «детей солнца».

Мы не нашли его. Он исчез, словно бы провалился сквозь землю.

Но ведь все приметы Бульчу остались на месте. Черные и серые камни угрюмо громоздились вокруг: «Уши Собаки», «Сцепились рогами», «Подползающий Человек».

Только оазиса не было здесь…

Куда же пропал лес?

Быть может, здесь произошло землетрясение и весь оазис провалился сквозь землю в какую-то необычайно широкую трещину?

Провалился внезапно, со всеми своими деревьями «в три человеческих роста», с красивыми цветами, с высокой травой и с населявшими его людьми?…

Значит, Петр Арианович погиб?…

Я сделал несколько шагов, пытливо осматриваясь.

Да, земля здесь была бугристая, очень неровная, потрескавшаяся, со странными вздутиями.

С ужасом я увидел сброс. Край ущелья был как бы надломлен. У ног моих зияла зловещая ямища. Поодаль чернели еще две или три большие ямы.

— Ничего не могу понять, — пробормотал Савчук, подходя ко мне. — Похоже на котлован. Не то карьер для выборки грунта, не то подготовка фундамента под какое-то огромное здание. Что скажет по этому поводу Лиза?

Я оглянулся.

Бульчу по-прежнему лежал на земле ничком, обхватив голову руками, — в позе отчаяния. Но Лизы подле него не было.

— А где же Лиза? Лиза-а!

— Я здесь, — откликнулась она.

Мы посмотрели вверх. Лиза бродила по склону, то и дело нагибаясь, поднимая комки земли и со вниманием их рассматривая. Один из комков она даже озабоченно понюхала.