На следующий день наш гидрогеолог засел за большую статью, которую назвал, по обыкновению своему, довольно пышно: «Ледяной дворец». Однако редактор газеты, поместивший статью, скромно переименовал ее в «Полчаса в ледяной пещере». По-моему же, правильнее было назвать статью: «Последний провал Союшкина, или как он поверил в существование Земли Ветлугина».

А пока Союшкин писал статью, мы с Андреем спустились по его следам в подледную пещеру.

Нам удалось увидеть там то, чего Союшкин, охваченный восторгом, не заметил.

В одном углу изо льда торчали пожелтевшие, загнутые кверху бивни. Это был мамонт. Туша его отлично сохранилась.

Вот кто был «старожилом»!

Он обосновался на острове задолго до появления здесь всех остальных зверей. Он-то и был хозяином острова!

Мне это напомнило сказку про теремок. Один за другим обживали остров в северо-восточной части Восточно-Сибирского моря мамонт, медведь, морж и песцы.

Рядом с мамонтом в ледяном саркофаге покоилось несколько вмерзших в лед деревьев. Присмотревшись к ним, я убедился, что это обычная ольха. Сохранилась она удивительно хорошо — остались нетронутыми кора, листья, даже цветочные сережки.

«Какова, однако, сила жизни!» — думал я, с почтением, снизу вверх, глядя на удивительное растение, которое пробыло подо льдом так долго и, казалось, готово было снова расти, цвести, только дай ему волю, тепло и почву. И впрямь — мертво ли оно? Не анабиоз ли это, нечто вроде спячки?

Оживлены же были в 1931 году бактерии из ископаемого льда на острове Ляховском. Тысячелетия прожили они — законсервированные комки жизни — в толще острова, который был, так же как и наша Земля Ветлугина, по сути не чем иным, как гигантским холодильником. Андрей прервал мои размышления. Пора было возвращаться на корабль.

Изучение подледной пещеры было нашим последним научным мероприятием. После этого все силы пришлось переключить на возведение привезенных с собою домов.

В течение трех суток кипела авральная работа на большом острове. Надо было спешить. Надвигалась зима, тяжелые льды могли не выпустить «Пятилетку» из Восточно-Сибирского моря.

Уже 27 сентября среди ледяных глыб поднялся бревенчатый дом зимовки, а рядом — службы, метеобудка, домик для магнитных наблюдений. Над ними на высоком флагштоке реял гордый красный флаг.

Это был крайний северо-восточный аванпост Советского Союза в Арктике.

Из Москвы пришло приказание оставить на архипелаге четырех зимовщиков. Начальником полярной станции был назначен я. Со мной остались: метеоролог Синицкий, радист Таратута и механик, каюр, он же кок, — словом, мастер на все руки Тынты Куркин.

Мы тепло попрощались с возвращавшимися на Большую землю. Два арктических похода сблизили нас так, как не могли бы сблизить десять лет обычной жизни.

— Присмотри за Степаном Ивановичем, чтобы он начал лечиться в Москве, — торопливо говорил я Андрею. — Лизе привет от меня!… Да найди минутку поговорить с нею… Не каждый же вечер у нее музейный работник торчит…

— Привет передам, — сказал Андрей.

При упоминании о Лизе лицо его стало невеселым и замкнутым.

Союшкин долго тряс мне руку.

— Живешь — дерись, расходясь — мирись? — пробормотал он, пряча за шуткой волнение.

— Ну, что вы! — ответил я. — Мы еще поработаем вместе. А за то, что спорили, дрались, — спасибо! Мы стали с вами злее, напористей!

Быстро «вечерело». Уже 1 октября на небе можно было заметить звезды второй и третьей величины. В этот день «Пятилетка» отвалила от берегов Земли Ветлугина-

Мы, четверо остающихся, простились с нею залпом из ружей, потом со всех ног побежали на мыс Дружбы — самое высокое место острова, чтобы возможно дольше не терять из виду уходящий корабль.

Синеватые сумерки лежали надо льдом. Через два часа «Пятилетку» нельзя было разглядеть даже в самый сильный бинокль. Лишь дымок еще долго вился на горизонте.

Семь дней спустя немногочисленное население архипелага простилось с солнцем до весны. Красный сегмент скрылся за белой линией льдов, будто провалился туда, а через несколько часов на том месте, где вставало солнце, поднялся очень высокий столб, похожий на луч прожектора.

Но вскоре исчез и он, и над Архипелагом Исчезающих Островов сгустилась тьма…

Об этой зиме можно было бы сказать кратко: она пролетела, как одна ночь. Она и была ночью, только очень длинной.

Но ведь время измеряется событиями. Можно прожить восемьдесят лет и не почувствовать этого. И можно в двадцать пять — тридцать лет уложить столько событий, сколько другому хватило бы на три жизни.

Я говорю — «пролетела», потому что зимой мы были так поглощены своей работой на полярной станции, что почти не замечали течения времени.

Это была жизнь в потемках.

Правда, небо было звездным и то и дело расцвечивалось холодной арктической радугой — северным сиянием. Однако чаще всего на бреющем полете неслась над архипелагом метель. Острова стояли на самом «юру», мчавшийся снег покрывал их с головой — сплошной вздувающийся и опадающий мутно-белесый полог.

Куда там рыскать по острову! Зимой мы были привязаны за канат к полярной станции. Даже выход к метеобудке для взятия очередных показаний был почти что экспедицией. От здания зимовки до метеобудки и сарая с запасами протянуты были канаты, держась за которые передвигались зимовщики.

Без этой предосторожности мы рисковали, выйдя на десять минут из дому, не вернуться в пего, очутиться где-нибудь за несколько километров на льду, окружавшем остров.

Нелегко нам пришлось на вновь открытых островах. Яростные арктические штормы били наш архипелаг льдинами, лютые ледяные ветры прохватывали его насквозь.

Во время сжатий лед начинало корежить вокруг, как бересту на огне. Белые валы громоздились у высокого, обрывистого берега. Со скрежетом и визгом отламывались льдины, вставая призрачными громадами. А от горизонта надвигались всё новые и новые оцепеневшие гребни.

Луна проглядывала из-за туч и освещала тревожный, беспрестанно менявшийся ландшафт. Оттого, что фон был зловеще черным, белые глыбы, передвигавшиеся на переднем плане, выглядели особенно жутко.

Беспрерывно проплывали мимо льдины, ледяные поля. Если долго смотреть на них, кружилась голова. Казалось, остров сорвало с мертвых якорей и небывало огромным ледоходом уносит куда-то вдаль, как дрейфующий корабль.

Но в том-то и дело, что его не уносило никуда. Это была твердая земля, твердь, о которой так мечтали исследователи этого района Арктики!

Помимо обычных бурь, проносились над архипелагом и другие, почти неощутимые. Я бы даже сказал — бури-невидимки, если бы у нас не было чувствительных приборов, в частности компаса, отмечающего их приближение. Я имею в виду так называемые магнитные бури, неистовствовавшие в этой части Арктики. Одна из них была так сильна, что колебания магнитной стрелки за сутки доходили до шестидесяти двух градусов.

Немало беспокойства доставляли нам также исконные обитатели архипелага: белые медведи и песцы.

Медведи держали себя еще сравнительно пристойно, если не считать одной попытки грабежа со взломом, неудавшейся — замок, висевший на складе, был слишком крепок даже для медвежьих лап. Но песцы одолевали нас. Надо думать, на архипелаге их расплодилось видимо-невидимо, а корма здесь были не ахти какие. Голод пригонял песцов к нашей зимовке.

Вначале мы относились к ним снисходительно, памятуя, что два их представителя приняли посильное участие в поисках Земли Ветлугина: один прибежал на запах консервов к сделавшему посадку самолету, где находился Андрей, другой заставил меня оглянуться, когда вдали в разрывах тумана показалась земля. Но потом мы вынуждены были перейти к активной обороне, пускаться на тысячи уловок, ставить капканы, морить крысиным ядом, подстерегать с топором под дверью.

Эти маневры внесли некоторое спортивное оживление а нашу жизнь. Перед сном мы отдыхали от дневных трудов, от пурги, от песцов в нашей маленькой столовой. По традиции, она называлась у нас кают-компанией, а я перекрестил ее в «уют-компанию».