Итак, народ беглецов? Безымянный народ? Замаскированный народ?

В последнее время Петр Арианович начал брать под сомнение кое-что из того, что казалось раньше вполне очевидным. Он уже не был уверен: действительно ли, идя с побережья к озеру Таймыр, забрел «по пути» именно в каменный век.

В этой связи Петр Арианович заинтересовался детскими играми.

Усевшись на камешек, он часами наблюдал за тем, как дети копошатся у его ног, азартно передвигают с места на место оленьи бабки-косточки, заменяющие игрушечных оленей, «сбивают» их в стада и т.д.

Дети играли не в охотников, а в пастухов!

Вот что было удивительно.

Однако жители котловины не знали оленеводства. Или, может быть, знали, но забыли?

В свое время Петр Арианович читал о чем-то подобном.

Он напряг память. Перед умственным взором его возникла книжка в строгой темной обложке. В ушах раздался неповторимый шелест быстро переворачиваемых страниц. И вдруг сразу вспомнилось слово в слово нужное место — отчеркнутый красным карандашом абзац в низу страницы:

«Полинезийцы к приходу европейцев не имели луков, однако дети их играли маленькими луками. Этнографам это дало возможность сделать вывод: перебравшись из Азии на острова, полинезийцы еще пользовались луками, затем утратили их, так как здесь не было животных, не на кого было охотиться».

Невольно напрашивалась аналогия с жителями котловины.

Но оленеводство по сравнению с охотой (как основным источником существования) — более высокая ступень развития.

Стало быть, «дети солнца» деградировали?…

Об этом говорили некоторые другие факты, мелочи быта, на которые Петр Арианович не обращал раньше внимания.

Он, например, долго ломал голову над загадкой курева.

Казалось бы, простая вещь: в котловине курят все, не только мужчины, но даже дети и женщины. Но что курят?

Табака в оазисе, естественно, не было и не могло быть. Табак доставляют на Крайний Север из России. «Дети солнца» курили мох, смешанный с сушеными листьями и стружками березы. Некоторые заядлые курильщики в качестве острой приправы добавляли еще шерсть, клочки шерсти, вырванные прямо из одежды.

— Плохое курево, плохое, — жаловались они Ветлугину вполголоса. — Раньше было лучше, крепче. Голова делалась веселой, ясной. Но нельзя об этом говорить…

И курильщики боязливо оглядывались, не подслушивают ли Якага или Ланкай.

Неужели «дети солнца» курили когда-то настоящий табак, а не эту зловонную смесь?…

На все эти мучившие Петра Ариановича вопросы могли ответить два человека в котловине: шаманка и ее муж, хранители тайны Маук, — только они, больше никто.

Однако географу с некоторого времени стало казаться, что кое о чем, пожалуй, порассказал бы ему — если бы очень попросить — еще и третий человек.

Этим третьим был Кеюлькан, внук Хытындо, ее любимчик.

Не слишком вдумчивому наблюдателю могло представиться, что в семье шаманки повторяется довольно заурядная ситуация: ревнивая бабушка безрассудно, как все бабушки, балует единственного внучка, перетягивает его на свою сторону, старается рассорить с родителями.

Кеюлькан неизменно получал лучшие куски во время трапезы. Кеюлькан спал допоздна. Кеюлькана не утруждали собиранием хвороста и другими работами по дому. Кеюлькану даже разрешалось играть ритуальным бубном и примеривать разноцветные погремушки, которые Хытындо надевала, совершая свои магические церемонии.

В этом, по-видимому, и была разгадка — в погремушках! Шаманка готовила себе преемника. Якага был глуп, неловок, забывчив. К старости свойства эти не уменьшились, а, наоборот, усилились. Все чаще во время ворожбы приходилось Хытындо бросать на мужа многозначительные взгляды и сердито бормотать: «Опять злой дух толкнул меня под руку!»

Кеюлькан был куда смышленее. Уже в детстве он отличался острым умом и подвижностью — вертелся под ногами как юла. С годами выровнялся, стал стройным юношей, почти на голову выше Нырты. Лицо его с широко расставленными черными глазами сохраняло всегда плутоватое выражение, даже на торжественных ритуальных выходах, во время которых он сопровождал увешанную побрякушками величественную шаманку в качестве ее второго ассистента.

Несомненно, шаманка хотела, чтобы власть не уходила из семьи. Нырта и его жена Фано, по мнению Хытындо, не обладали необходимыми для этого способностями. Вот почему она начала постепенно, с малых лет приучать к «делу» внука.

С десятилетнего возраста бабка держала его неотлучно при себе. В жилище Хытындо будущий шаман проходил предварительную подготовку, обучался владеть бубном, «странствовать во сне под облаками», прорицать и прочее.

Петр Арианович знал: бабушкин любимчик — сластена, хитрец, вдобавок с ленцой, и недолюбливал его.

Их отношения прервались в раннем детстве Кеюлькана. В дальнейшем шаманка ревниво старалась оградить внука от влияния чужеземца.

Кеюлькан сделал первые шаги навстречу Ветлугину вскоре после схода племени, на котором географ рассказал о переменах, происшедших за перевалами.

Несмотря на отказ «детей» солнца» идти за ним в тундру, Петр Арианович был полон самых радужных надежд. Теперь уже недолго осталось ждать! Помощь придет из-за перевалов! Письма его, наверно, дошли до адресата, не могли не дойти!

А пока в нетерпеливом ожидании географ спешил сделать свое открытие более полным, законченным.

Наблюдая погоду, Петр Арианович пользовался приборами собственного изготовления. (Некоторый опыт метеоролога он приобрел еще в 1915 году в Акмолинской области, где начинал свою ссылку.)

Система, точность, регулярность наблюдений особенно важны в метеорологии. Начав, надо продолжать и обязательно кончить. Что бы ни происходило с Петром Ариановичем — болел ли, занимался ли решением других научных задач, был ли удручен тоской по родине, по дому, или озабочен новыми кознями Хытындо, — независимо ни от чего он проводил свои метеорологические наблюдения в определенное время.

Однажды, присев на корточки подле своих самодельных приборов, Петр Арианович услышал подозрительный шорох и оглянулся. Он успел заметить плутоватую рожицу Кеюлькана, который высунулся на мгновение из кустов.

«Соглядатай Хытындо», — с раздражением подумал Петр Арианович, пожал плечами и продолжал возиться с приборами. Но соглядатай не уходил. Через некоторое время шорох повторился. На этот раз Кеюлькан уже не думал прятаться. Он стоял в кустах во весь рост, независимо заложив руки за спину, и спокойно наблюдал за Ветлугиным.

Такая назойливость возмутила географа, и он приказал Кеюлькану идти прочь. Усмехнувшись, будущий шаман удалился неторопливой походкой.

Однако он пришел и на следующий день. Устроился поудобнее неподалеку и, не таясь, смотрел, как Петр Арианович записывает показания метеоприборов. Неловко было его прогнать. В поведении юноши не было ничего вызывающего: он просто сидел и смотрел.

Затем Кеюлькан стал приходить почти каждый день. Постепенно Петр Арианович привык к его присутствию. Он чувствовал внимательный взгляд юноши, но решил не волноваться по пустякам. «Шпионит? Ну и пусть! — думал он. — Такой шпион все же приятнее этой обезьяны Якаги».

Как-то, стоя на коленях у маленького гигрометра, сделанного на скорую руку из двух соломинок, географ заметил, что внук шаманки нарушил почтительную, добровольно избранную им дистанцию. Бесшумно приблизившись, он сейчас стоял бок о бок с Ветлугиным. Голова Кеюлькана очень забавно, как-то по-птичьи, склонилась набок. Живые черные глаза были широко открыты.

— Я понял, — медленно сказал он, продолжая смотреть на гигрометр. — Когда в воздухе сыро, стебельки намокают и расходятся. А черточки на доске ты сделал, чтобы знать: очень ли сыро или не очень. Я все понял!

Он торжествующе засмеялся, потом присел на корточки и осторожно коснулся гигрометра. Вероятно, ему давно уже хотелось сделать это.

В тот день разговор вертелся лишь вокруг гигрометра. На другой день Кеюлькан проторчал часа два у флюгера, глубокомысленно следя за тем, как поворачивается маленькая стрела, укрепленная на крестообразно положенных палках.