Ну и пусть ее! Пусть играет в прятки с судьбой, боясь разочарования. Я твердо верил в то, что Петр Арианович ждет нас в горах Бырранга.

Увы, вскоре нам не осталось ничего другого, как спорить, усевшись друг против друга на вершине маленького острова, абсолютно сырого, окруженного жемчужно-серыми клубящимися испарениями и тускло отсвечивавшей на солнце водой.

Правда, стараниями Камсэ наш аргиш успел перебраться через Большую Балахну. Несколько дней пришлось двигаться по ее левому берегу (она впадает в Хатангский залив), и мы имели возможность насладиться величественным зрелищем ледохода.

Вначале лед держался на реке; вода, сбегавшая шумными потоками со склонов, мчалась поверху, по льду, как по дну. Но наконец и речной лед проняли солнечные лучи.

На одном из привалов меня разбудило грозное ворчание. Это поднимался лед. Его пучило, распирало, ломало. Льдины трещали, наползая на берег. В сутолоке, в давке, сталкиваясь друг с другом, они медленно плыли вниз по реке.

Осторожный Бульчу перетащил наши чумы в сторону от реки, на галечник, где быстрее и глубже оттаивает земля. Его примеру последовали другие нганасаны.

Вся стоянка переместилась. И вовремя! Вот когда тундра действительно поплыла!…

Но наш аргиш был почти у цели. Иногда в туманной дали виднелась на севере узенькая, отливающая синевой полоска — горы.

Это короткая передышка перед штурмом Бырранги. Мы сидим на островке посреди «плывущей тундры». Неподалеку на таких же островках темнеют чумы наших спутников. Олени, то и дело отряхиваясь, бродят по колено в воде. Мы словно бы застигнуты наводнением.

Жилье и нехитрый скарб помещаются на самой середине острова, где посуше. Солнышко уже основательно припекает.

Все чаще доносятся с юга порывы теплого ветра.

И вместе с ними юг перебрасывает в тундру новые и новые эшелоны птиц.

Следом за пуночкой прилетели куропатки, зимовавшие неподалеку — в лесотундре. Появились крикливые чайки — поморник и бургомистр. Заалели щегольские манишки казарок, несколько помятые за долгую дорогу, — казарки летели с Кавказа.

И вот, наконец, устало махая крыльями, замыкают длинный кортеж гуси. Среди них есть не только ленкоранские, но также индийские и иранские. «Иностранцам» пришлось труднее всех. До тундры, до своих летних «дач», добирались за тридевять земель.

Теперь уж никак нельзя заблудиться в тундре, сбиться с дороги. Стоит посмотреть на небо, по которому тянутся косяки птиц, стоит прислушаться к птичьим крикам, которые несутся сверху, чтобы сразу стало ясно, где юг, а где север.

«На север! На север!» — кричат чайки, куропатки, гуси, пролетая над нами, зовя за собой.

Меня очень злит эта вынужденная пауза.

Скоро ли кончится «сидение» посреди залитой водой тундры? Скоро ли Камсэ даст приказ возобновить движение?

Оглядываюсь на санки, где находятся наши лодки. Не вплавь ли будем двигаться? Впереди, во всяком случае, воды куда больше, чем земли.

Однако пути откочевок неизменны и хорошо изучены. Да и подошвы у северных оленей надежные, широкие — след величиной с добрую тарелку, — удобно перебираться через зыбкие моховища.

Снега уже нет, но впору бы опять надеть снеговые очки. На кирпично-красной глади тундры сверкают тысячи маленьких озер. Цвет их интенсивно-голубой, нестерпимо яркий, ослепляющий.

Земля просыхает очень быстро. Солнце работает на совесть, не покладая рук.

Растаявший снег обнажил прошлогоднюю грязно-бурую траву. Множество птиц толчется на ней. Птицы разбились на пары, ссорятся из-за места, возобновляют прошлогодние знакомства, обмениваются новостями. («Ну, как у вас в Ленкорани?» — «Ничего. А как там у вас в Индии?…») Писк, свист, гомон, чириканье, щебет! Впечатление такое, будто их всех посадили в одну вольеру в зоологическом саду.

Июнь проходит по тундре, торжествующе громыхая льдом вскрывшихся рек, звеня, как бубенчиками, бесчисленными торопливыми ручьями, распевая на тысячи радостных птичьих голосов.

А вот и гром раздался с неба, первый веселый летний гром!

Мы стояли посреди своего островка, задрав вверх головы. Небо ясно, туч нет. Откуда же гром?…

— Вот он! Вот, вот! — закричал Бульчу, самый зоркий из нас, и побежал вдоль берега, воздевая руки.

Над нами кружил гидроплан. Это рокот его моторов мы приняли за отдаленные раскаты грома.

Самолет круто пошел вниз. Сверкнули на солнце крылья, легкий всплеск, брызги пены, и лыжи-поплавки уже скользят по воде.

Мы побежали по берегу, жадно засматривая в кабину самолета.

Лиза и Савчук надеялись, что к нам прилетел сам Андрей. Однако я понимал, что в разгар лета начальник полярной станции не сможет отлучиться. По-видимому, Андрей прислал кого-нибудь из своих подчиненных.

За день до этого между нами произошел краткий разговор по радио. Андрей так же, как и Лиза, слышал первомайскую перекличку, но был догадливее ее: понял по ряду признаков, что я с Савчуком.

— Кажется, я порадую тебя и твоего этнографа, — сообщил Андрей. — Какие ваши координаты?… Ага! Отлично!… Ты говоришь, и Лиза прилетела? Да что ты! Ну, сердечные приветы ей! Жаль, не могу сопровождать. Итак, ждите завтра, самолет с мыса Челюскин!…

— От товарища Звонкова, — сказал незнакомый пилот, выбравшись на берег, и протянул пакет удивленному Савчуку.

В пакете было сопроводительное письмо Андрея, акт, снабженный шестью подписями, и несколько страниц, отпечатанных на пишущей машинке и заботливо пронумерованных. Сверху было написано: «Копия». Мы с изумлением увидели, что страницы заполнены обрывками фраз и отдельными словами, разделенными пунктиром.

— Воздушный след! — вскричал Савчук, вглядываясь в текст.

Да, там повторялось выражение «воздушный след», которое так поразило нас в записке на бересте и так и не было разгадано нами. Дальше я прочитал слово: «Бырранга». Потом в глаза бросилась фраза: «Идя на юг со стороны моря…»

— Смотрите: «Ветл»! — закричала Лиза в волнении. — Ведь это «Ветл»! А это — «тлуги»! Значит, вместе: «Ветлуги»!

— Подождите, Лизочка, подождите, — бормотал Савчук, стараясь овладеть собой. — В таких делах нужны последовательность, порядок, точность. Сначала прочтем сопроводительное письмо.

С присущей ему деловитостью Андрей извещал этнографическую экспедицию Савчука, что неподалеку от полярной станции на мысе Челюскин во время постановки гидрографических буев подобран плавни», сердцевина которого при рассмотрении оказалась полой. Внутри тайника обнаружен кусок бересты с нацарапанными на ней словами. Удалось разобрать только часть текста. Можно думать, что плавник спущен на воду с верховьев какой-то горной реки. Упоминались «дети солнца», и дважды, в странной связи, называлась Птица Маук.

«Зная из первомайской радиопередачи, — писал Андрей, — а также из ваших еженедельных докладов Институту этнографии о цели экспедиции, сотрудники полярной станции поняли, что находка может заинтересовать вас и помочь в поясках. На выловленном стволе дерева сделана метка — в коре глубоко вырезаны, а потом закрашены значки: три точки, три тире, три точки, то есть сигнал SOS. Несомненно, плавник с письмом отправил путешественник, «закольцевавший» гуся и клеймивший оленей особой тамгой».

«Можно думать, — продолжал Андрей, — что этим путешественником был П.А.Ветлугин, которого вы ищете… На это указывают два полустершихся слова: «Ветл» и «тлуги», — по-видимому, обрывки фамилии писавшего».

Во втором документе-акте, заверенном подписями, мой друг излагал обстоятельства находки.

К сожалению, плавник очень долго лежал где-то на отмели, рассохся под лучами солнца, и в щели проникла вода.

Андрей и его товарищи сумели прочесть не все. Возможно, что, если бы письмо сразу попало в руки специалисту, удалось бы разобрать большую часть текста. Но гидрологи переусердствовали. Они принялись сушить у печки бересту, а этого нельзя было делать: она съежилась, покоробилась; когда же начали расправлять, стала крошиться.