Простоватые вкусы Мао хорошо усвоены его окружением. Снует молчаливо-исполнительная прислуга.

«Чан Кай-ши — не оратор, — высказал свое мнение Чжоу. — Он мастер задавать вопросы, умеет слушать. Хорошо усваивает чужие мысли...»

Чжоу говорит быстро, улыбается, притрагиваясь к моему плечу, руке. Я вижу, что сам он при этом слушает и слышит всех. Он не пропускает ни одного словечка, ни одного жеста.

Представительство КПК в Чунцине располагается в районе Цзэнцзяай. Связь с американским военным атташе поддерживают Ван Бин-нань и Чэн Цзя-кан.

Кан Шэн — истый политик. Он не меняется, какими бы ни были обстоятельства. Лишь вместо прежней заносчивости в манере вести себя теперь преобладает этакая мягкая интеллигентность, добродушие. Кан около пяти лет был в СССР. С 1937 года безвыездно в Яньани. На посту шефа цинбаоцзюй с 1938 года.

«Дай Ли — начальник секретной службы Чан Кай-ши. Его никто никогда не видел. Неуловимый человек...» — рассказывал Кан. [619]

Мао благодушествовал. Лениво-расслабленные жесты. Круглое влажновато-доброе лицо. Рот Мао может улыбаться, но душа — никогда.

«Вы становитесь китайцем, — сказал мне Мао. — Настроение ваше даже для близких ничего не говорит».

В системе подземных комнат Мао характерный запах табачного дыма и сыроватой земли. Мао не хочет жить в обыкновенном доме. Такой дом ему могут построить в несколько недель. Мао предпочитает это подземное жилище. Оно недоступно оружию, ничьим взглядам. Здесь он чувствует себя в совершенной безопасности.

Стеклянное окно почти во всю стену. Серые летние сумерки.

На столе забытый патефон, горка пластинок. В пепельницах, на тарелках, в плевательницах — всюду окурки...

* * *

Своим отношением к марксизму Мао Цзэ-дун очень напоминает мне меньшевика Федора Дана, столь выразительно описанного Максимом Горьким: «...Федор Дан говорил тоном человека, которому подлинная истина приходится родной дочерью, он ее родил, воспитал и все еще воспитывает. Сам же он, Федор Дан, является совершенно воплощением Карла Маркса, а большевики — недоучки, неприличные ребята, что особенно ясно из их отношения к меньшевикам, среди которых находятся — «все выдающиеся теоретики марксизма».

«Марксизм реальности» — самая настоящая философия оппортунизма. И громкая фраза, столь присущая этой сверх-»революционной философии», отлично раскрывается ленинской характеристикой: «Революционная фраза чаще всего бывает болезнью революционных партий при таких обстоятельствах, когда эти партии прямо или косвенно осуществляют связь, соединение, сплетение пролетарских и мелкобуржуазных элементов и когда ход революционных событий показывает крупные и быстрые изломы. Революционная фраза есть повторение революционных лозунгов без учета объективных обстоятельств...»

10 июля

Армады «летающих крепостей» день за днем превращают в руины японские города. В-29 практически недоступны для воздействия японской истребительной авиации. Они освобождаются от бомбового груза над целями в строю, как на параде... [620]

* * *

31 мая на съезде Мао Цзэ-дун в своем заключительном слове сказал о проверке кадров и борьбе со шпионажем. Конспективная запись данной части речи:

— в этой работе много достижений и много крупных ошибок...

— каковы причины этих ошибок?..

— нам следовало бы эту работу проводить по принципу меньше, да тщательнее...

— мы же делали побольше и небрежно...

— данные ошибки мы должны превратить в наше оружие; давно уже запрещены телесные наказания; к показаниям не следует относиться легкомысленно; ко всему и всегда надо подходить осторожно...

— но мы должны и заострить серьезное отношение к делу, мы не должны допускать либерализма, либерализм вреден...

Таким образом, Мао Цзэ-дун с трибуны съезда заявляет всем в партии, что идейная сущность «духовной чистки» и всех прочих репрессий непогрешима.

Он призывает и впредь беспощадно карать несогласных и возводит репрессивные методы чжэнфына в норму партийной жизни. А для успокоения делегатов лицемерно обещает им большую «объективность и разборчивость» в камерах пыток Кан Шэна.

11 июля

Американцы считают судьбу Японии предрешенной. Один, два, три года войны, но ей не уйти от поражения. Японская промышленность разрушена, торговый флот этой морской державы практически уже не существует. И все же, несмотря на бравурный тон передач, угадывается тревога за будущее вторжение. Среднюю цифру своих собственных потерь американцы определяют в один миллион солдат и офицеров. Американцы иначе и не называют это будущее вторжение, как «кровавым»...

* * *

Пятьдесят дней работал съезд. Срок очень большой, но отнюдь не только из-за сложности решаемых задач. Эти долгие недели — отражение былой внутрипартийной борьбы. [621]

Нет, делегаты были совершенно послушны. Однако им следовало дать выговориться, дабы их покаяниями и осуждением засвидетельствовать торжество курса «марксизма реальности». Это сознательный прием Мао Цзэ-дуна.

И в процедуре выборов — снова рецидив недавней жестокой внутрипартийной борьбы. И опять-таки делегаты были совершенно послушны Мао, но надлежало умерить их неприязнь к членам «московской оппозиции» и протащить всех этих «догматиков» и «эмпириков» в руководящие органы Компартии. Для этого потребовалось время и весьма немалое.

Интернационалисты настолько опорочены, что Мао Цзэ-дуну пришлось буквально уговаривать делегатов внять его рекомендациям. Эти «догматики», «москвичи», «эмпирики», «капитулянты» в новой обстановке ему дозарезу нужны. Они и завеса его политического курса, к тому же вышколены...

Вот и сложились неделя за неделей пятьдесят съездовских дней!

12 июля

В пекле чжэнфына коммунисты получили твердую закалку в духе идей Мао Цзэ-дуна. VII съезд КПК идейно подытожил все достижения «марксизма реальности».

Большинству этих коммунистов не больше тридцати лет. Они уже сейчас кадровый костяк партии, а с годами будут занимать все более и более видные посты. За ними будущее в партии.

Самое скверное во всей этой истории — отождествление личности Мао Цзэ-дуна с революцией и правдой вообще. Для партийцев Мао Цзэ-дун — апостол их революционной веры, он безгрешен. Здесь разум подменяется инстинктом, слепым инстинктом, каким-то церковным догматом! Верую, не разумея, ибо это от Мао Цзэ-дуна...

Вера революционера и вера в некоего чудотворца вступает в противоречие...

Невольно обратился к своим философским тетрадям. В этом плане весьма примечательно письмо Фридриха Энгельса Лауре Лафарг. В своем письме Энгельс пишет о крайней «революционности парижских рабочих — «буланжизме» — после 1871 года.

«Нет, причина этого опьянения буланжизмом лежит глубже, — пишет Энгельс. — Это шовинизм... И неизбежным последствием этого французского патриотического умопомрачения является то, что теперь французские рабочие [622] стали союзниками царя не только против Германии, но также и против русских рабочих и революционеров!.. Такое заблуждение повторяется третий раз с 1789 года: в первый раз эта волна вознесла Наполеона № 1, во второй раз — Наполеона № 3, а теперь субъекта, худшего, чем любой из них, — но, к счастью, сила волны тоже сломлена. Как бы то ни было, мы, по-видимому, должны прийти к заключению, что отрицательная сторона парижского революционного характера — шовинистический бонапартизм — столь же неотъемлемая его часть, сколь и сторона положительная, и что после каждого крупного революционного усилия мы можем иметь рецидив бонапартизма, взывания к спасителю, который должен уничтожить подлых буржуа...

Итак, я буду приветствовать каждый революционный порыв, которым парижане соизволят облагодетельствовать нас, но готов ожидать, что после этого они снова окажутся обманутыми и опять бросятся к какому-нибудь спасителю-чудотворцу. Я надеюсь и верю, что на действие парижане способны не меньше, чем когда-либо, но если они претендуют на руководство в области идей, — покорно благодарю!»