— Настаиваю, — Павлов снова поднялся, — чтобы наши замечания включили именно в общий акт. Только тогда на них обратят внимание. Торпедой заниматься нам. Значит, мы вправе предлагать, как сделать ее более удобной. И нечего бояться, что кто-то не так посмотрит и не то скажет!

Жилин заерзал на стуле.

— Поддерживаю! — звонко вставил лодочный минер Кукушкин.

«Молодец, Боря! — повеселел Павлов. — Теперь три-два в нашу пользу».

— Ладно! — неожиданно расцвел Бучинский своей дежурной улыбкой. — Будь по-вашему! Не думайте, что мы уж такие консерваторы. Пустим ваш лист как приложение к акту, а чтоб долго не искать, напишем крупно: «Смотри приложение». Согласны?

— Стачивание острых углов, — недовольно проворчал Федотов.

— Эх, куда ни шло, пусть в приложении! — соглашаясь, весело махнул рукой Павлов. — Раз «прописные истины» того требуют!..

Павлов шел на компромисс, но все же не понимал, почему такие, как Бучинский, всегда принимают в штыки любые предложения флотских?.. Что, их вязали по рукам и ногам жесткие сроки? Или так учили где-то в верхах?.. Ничего подобного. Усердствовали, дабы все шло без единой «крапочки», а сами они смотрелись бы в розовом свете. Но разве без «крапочек» бывает?..

— Завтра несем акт на утверждение. — Жилин приосанился, защелкивая ручку и пряча ее во внутренний карман. — Думаю, хватит, если пойду я и Борис Михайлович.

— Прошу и меня подключить, — категорично заявил Федотов.

Жилин снова вытащил ручку, тут же сунул ее обратно и как-то уж очень вяло, сквозь сомкнутые губы, выдавил:

— Не возражаю…

Павлова такая поправка устраивала. Он знал, что многое, очень многое зависит от того, как доложить начальству.

— Итак! — Бучинский засиял, словно бриллиант в луче прожектора. — Приглашение на званые ужины заканчиваю принимать… — он мельком глянул на часы, — в восемнадцать ноль-ноль. Сегодня выпускаем вас из школы. Смотрите, — Борис Михайлович погрозил пальцем, — не подведите учителей!

У всех сразу отлегло. Невольно подумалось, что вот и еще одна веха в жизни позади, что учителя были строгими, иногда злыми, но подводить их нет смысла, — в сущности, они парни ничего, с нами и надо быть злыми!

Автобус фыркает, греется. Павлов посматривает на Федотова, на Бучинского. Пройдут какие-то минуты, и снова расставание. Надолго ли?.. Может, на неделю, может, на год, может, навсегда.

— Виктор Федорович, — негромко позвал Федотов, стоявший над обрывом, с которого хорошо виделось павловское хозяйство, — я вас должен предупредить…

— Слушаю, — с готовностью откликнулся Павлов и сам окинул взглядом свои владения.

— Так вот, — Федотов понизил голос, — надо вам оставить место для новой торпеды. Не для этой, тоже для вас новой, а для еще более новой.

— Вот как! — удивился Павлов. — И скоро мы ее получим?

— На выходе. Испытания закончены.

— Что-то принципиально новое?..

Федотов усмехнулся добрыми близорукими глазами и утвердительно тряхнул своей рыжеватой шевелюрой.

— По сравнению с той, — он помедлил, подыскивая слова, — эта уже пройденный этап.

— Кактус! — непроизвольно вырвалось у Павлова. — Зачем же мы положили столько сил?!

— Все правильно. «Эта», вы, наверное, поняли, — гроза для подводных целей настоящего времени, а «та»… «Та» для лодок будущего. В принципе, они могут появиться уже в этом десятилетии. Поэтому спокойно занимайтесь только что освоенной торпедой, она пригодится еще не год, не два. Ну, а потом…

— Вы, я смотрю, времени не теряете!

— Нельзя терять. — Федотов прищурился, словно хотел разглядеть что-то в океанской дали, и немного помолчал. — Отстанешь, и опять кто-нибудь начнет шантажировать монополией…

Гудок автобуса настойчиво и нетерпеливо вторгался в разговор: Бучинский самолично нажимал сигнальную кнопку.

— Идем! — вместе крикнули Федотов с Павловым, направляясь к автобусу.

— Давай лапу, Виктор Федорович! — Бучинский немного печален, но улыбается. — Теперь когда еще…

— Желаю всех-превсех! — Павлов долго не отпускает руки Бориса Михайловича. — По непроверенным данным, вы скоро будете на Балтике. Не сочтите за труд, передайте привет моим хлопцам. Ну, и Николаенко тоже…

Автобус ходко покатился с сопки, нырнул за обрыв, тут же вынырнул, а Павлов все стоял и думал, что лишь теперь по-настоящему скажется, пошла ли впрок учеба, которую они прошли под руководством уехавших конструкторов.

Плавающий причал поднимается и опускается, но так осторожно, что если на берег не смотреть, то этого и не заметишь. Построившиеся на причале моряки с любопытством глядят на рейд, на океан, на берег. Сегодня День Военно-Морского Флота, они прибыли сюда спозаранку: Павлов выгадывал еще время, чтобы порепетировать перед парадом.

Погода словно по заказу: ни ветерка, ни облачка. Правда, не скажешь, что жарко или даже тепло, однако в суконной форме — в самый раз. А ведь целую неделю хлестал дождь, по утрам туман добавлял влаги. Сегодня же, в воскресенье, природа порадовала моряков небесной синевой, от которой густой синью окрашен и океан. Корабли на сплошном синем фоне — одно загляденье, прямо альбатросы!

Когда тепло, светло, тогда и зрителей, охочих полюбоваться флотским праздником, морской романтикой, бывает куда больше. Среди тех, кто собрался на берегу, — Велта, жена Рыбчевского, Ветрова, Лиля Городкова с девочкой.

Но Павлову не приходится отвлекаться, чтобы наблюдать за праздничной толпой жителей городка, он глядит на своих моряков: принарядились, приукрасились, блестят в своей парадной форме.

В первой шеренге стоят парни помолодцеватее, поприглядистее. Павлов только что прошелся раз, другой вдоль строя, кое-кого переставил поглубже, того же Малышева, с его, мягко говоря, непокорной талией, не желавшей стягиваться под золотистым парадным поясом. Василий Егорович вроде бы даже обиженно поблескивает своими глазами-щелками из второй шеренги, но что поделаешь… Обижаться ему надо на свой аппетит!

У карелинцев, насколько их отсюда можно рассмотреть, вид тоже ничего. Причал, где они выстроились, низкий, еле-еле из воды торчит, как низкобортный корабль, только флаг у него не на корме, а в голове шеренги. Под флагом — Карелин с Игнатенко. «Друзья-соперники… — думает о них Павлов. — И сегодня Панкратов с Тереховым будут сравнивать, у кого из нас строй четче, кто глядится веселее и кричит звончее. А может, и сам командующий будет сравнивать. Говорили, вчера прилетел…»

С утра Павлов уже здесь, на причале, отрабатывал приветствие: «Здравия желаем, товарищ адмирал!» Без репетиции нельзя, можно ни с того ни с сего осрамиться. Так бы оно и случилось: четыре раза молодой матрос Шулейкин кричал на секунду позже других, словно у него какой-то замедлитель поставлен. Городков надоумил матроса молчать, только рот открывать. Без Шулейкина приветствие стало звучать сносно. Как-то будет на параде?

По рейду растянулись боевые корабли — впереди большие, а за ними меньше и меньше. Их палубы тоже белеют ровными полосками бескозырок. Павлов хорошо представляет, как там сейчас волнуются командиры.

Морской парад — это прежде всего смотр. Наметанное адмиральское око враз подметит не только огрехи в строе моряков на палубе, но даже крохотное пятнышко на борту, подметит, где на поручнях медяшка мутная, где на пушке чехол несвежий, где фалы с флагами лишней слабины набрали. А уж тогда не взыщи!

Время без пяти десять. Ровно через пять минут начнется парад.

Городков выпячивает грудь, Ветров, стоящий рядом, утихомиривает свое плечо, Рыбчевский прикладывает ладонь к носу и фуражке — убеждается: краб посередине, нормально. Даже Малышев сгоняет с лица обиду, подтягивается. Павлов про себя усмехается: все в порядке, парад может наступать.

Белоснежный катер в 10.00 отвалил от стенки, сразу вздыбился, выбросил шлейф дыма, помчался к рейду. На его мостике только одна фигура — по зайчику, игравшему на груди, по убору на голове, по всем статьям видно, что это сам командующий. А кто толпится у мостика — пока не разобрать.