— Сразу видно, — негромко начал Павлов, стараясь не глядеть на крепыша, — что вы умеете готовить торпеды. Это хорошо. Но готовит-то их не каждый сам по себе, а только вместе со всем расчетом. И вот тут ничего хорошего нет. Судите сами: вы даже не показываете своему мичману то, что сделали. Значит, не проверяете себя, а он не проверяет вас… — Павлов против воли опять перевел взгляд на крепыша, словно обращался только к нему; это начинало его раздражать, он даже голос повышал. — Так, как вы работаете, расчету можно сделать одну, две, от силы три торпеды. Дальше пойдет брак.

По смышленым лицам заметно — слушают со вниманием, а Городков вытащил пухлый блокнот и что-то помечает.

— Торпедист прежде всего человек. Он может устать, не выспаться, может поссориться с другом или получить неприятное письмо, даже может заработать наряд вне очереди. Бывает?

Матросы заулыбались.

— Всякое бывает, — ответил за всех Городков и строго взглянул на вихрастого парня, который улыбался шире всех.

— Вот и я думаю, что бывает. Между прочим, как раз в таком состоянии и допускаются ошибки. Как же быть?

Сосед румяного крепыша громко чихнул и тут же вздрогнул, получив локтем в бок. Серые возмущенные глаза крепыша воззрились на нарушителя тишины, и Павлов облегченно вздохнул: они мигали! Сразу как-то снялось напряжение.

— Приведу один пример, — продолжил он. — Давно это было. Служил я флагманским минером и к тому же занимался с береговыми торпедистами: они готовили для нас оружие. В то время торпеды были много проще, а инструкция, как с ними обращаться, совсем небольшой. Многие знали ее на память.

Закусив кончик ручки, Городков чувствовал, что командир подходит к главному. Но Павлов не торопился и вспоминал:

— Был там у нас толковый главстаршина Иван Филиппенко. Аккуратный — больше нельзя. Над ним даже подтрунивали некоторые. А стреляли мы учебными торпедами много. Береговикам приходилось готовить их днем и ночью. Уставали матросы крепко! И вот однажды, почти под утро, вижу: выстраивает Филиппенко расчет и громко зачитывает из инструкции описание очередной операции, а потом требует, чтобы матросы обязательно показали ему, как они ее выполнили. Главстаршина смотрит, опять выстраивает, опять читает… Хлопцы из других расчетов посмеиваются: чудит, мол, Иван. А он не обращает внимания, продолжает в том же стиле. Утром подходит ко мне и говорит: «Притомились ребята, спать хотят, вот я и пользуюсь таким способом. По-моему, получается пунктуально» — любил он это свое «пунктуально». Но как точно оно подходит к нашей профессии! Казалось бы, все у нас просто — требуются только собранность, согласованность, а как их достичь? Иван Филиппенко за четыре года не «потопил» ни одной торпеды. Вскоре и другие командиры расчетов переняли его прием… Мы его так и называли «метод Филиппенко». — Павлов помолчал, чтобы матросы осмыслили сказанное, затем так же неторопливо продолжал: — Нынешние торпеды — электронные автоматы… А инструкция? Целый том! Наизусть не выучишь, а как же готовить строго по правилам?.. Вот давайте и перейдем к лучшей, хочу сказать, пунктуальной организации дела. Тем более что в этом году работки ой как прибавится! Вы меня поняли?

Матросы согласно закивали. Закрывая блокнот, поднялся Городков и произнес: «Есть!» Конечно, подобные мысли возникали и у него самого, но стоило ему увидеть торпеды, как сразу он входил в азарт, все хотел охватить сам, чтобы потом приятно было услышать: «Городков готовил. Его рук дело. Городковская продукция!» Так говаривали лодочные офицеры после удачных стрельб.

«Все-таки насколько привычный веник лучше новой метлы! — размышлял Рыбчевский, задумчиво разглаживая гармошку на лбу и критически поглядывая на Павлова. — Опять какая-то новая организация! Доклады, показы, читки… Что это дает?.. А внедрять, по всему видно, придется — заставит! Вон как упрямо насупился!»

— Увидел я и другую «козу», — усмехнулся Павлов. — Измерительные приборы, инструмент вы кладете куда попало. Уже через несколько минут — полный беспорядок. И это на участке, где торпеды! — Павлов заметил, каким взглядом при этих словах смерил Городков Самойленко. Похоже, что и заместитель понял своего начальника. — Представьте себе хирурга, который во время операции ищет инструмент. Улыбаетесь? Конечно, торпеда не человек, но ведь и нам важно время. А вы совсем не стараетесь его сокращать… У кого вопросы?

Взметнулось сразу несколько рук, и первым тут оказался как раз румяный матрос, смущавший Павлова своими немигающими глазами.

— Скажите, пожалуйста, — певуче заговорил парень, одергивая рабочую рубаху, — где теперь Филиппенко? Известна его судьба?

— Известна. После демобилизации вернулся на Полтавщину, работал в колхозе, заочно окончил сельхозинститут. Сейчас — агроном.

— Вот ведь как бывает, — задумчиво произнес пожилой мичман, обращаясь к матросам: — Двадцать лет прошло… Вас еще на свете не было! А какой след человек оставил?! До сих пор помнят и в пример ставят.

Пурга не отступает. Она уже не та, что в первые дни, но снег все валит и валит. Теперь он иногда садится мягко, бережно, щедро насыпая холмистые сугробы.

Павлов зашел к себе только в конце дня: вот-вот должны собраться его ближайшие помощники, а до них новый дежурный будет докладывать о смене. Называется это пятиминуткой. Прошла неделя, как он завел такой порядок, а польза от него уже чувствуется. На пятиминутках узнаешь, что за день наработали, чему радоваться, чему огорчаться, намечаешь, как толковее прожить завтрашний день. Так сказать, коллективный разум в натуре.

Сильно болит нога. Вчера вечером, выходя из КПП, не заметил ледяную стежку, накатанную матросами, поскользнулся, неудачно упал: подогнул стопу, здорово ушиб левую ногу — шапка отлетела в одну сторону, перчатки — в другую. Хорошо, что никто не видел, а то бы конфуз. Хотя мичман Щипа, дежурный но КПП, конечно же видел. Сперва он этак вежливо отвернулся, но, когда Павлов отряхнулся от снега, сразу подошел узнать, не требуется ли помощь.

«Хватит щеголять в балтийских туфельках. Завтра же перейду на сапоги!» — решил Павлов. Нога ноет, а в голову лезет все тот же вопрос: как в пургу подавать оружие? Что все-таки можно делать при таком урагане? Пока что в непогоду мы отсиживаемся в глухой обороне и способны что-то сделать только под крышей. Ну а если поступит неумолимый приказ и потребуется подавать оружие лодкам? Вот этими заботами и решил сегодня поделиться со своими помощниками Павлов.

— Давайте посоветуемся, — начал он с этого пятиминутку. — Слышите? Беснуется, окаянная!.. Так вот, как нам быть, если лодкам вот сейчас понадобится наше оружие?

Первым с легким недоумением откликнулся Городков:

— Пурга есть пурга! В редких случаях мы в такую погоду что-то делали. Приходилось поскорее уносить ноги. — Он развел руки в стороны и пригнул голову, как бы склоняясь перед стихией. — Да и что нам под силу в такую погодку?

— И все же?.. — Павлов придвинул лампу к краю стола, будто хотел лучше рассмотреть Городкова, явно смирившегося с обстоятельствами.

— А чего ради искать приключений? — Брови Рыбчевского привычно поползли к верхней отметке. — Зачем испытывать судьбу? Теперь лодки, слава богу, загружены нашим добром под завязку. А если кому понадобятся, пусть подождут солнышка.

— Действительно, — поднялся Малышев, — есть рогатки, которые не перепрыгнешь. В пургу не могут шевелиться краны, не могут ползать машины. Разве только гусеничные вездеходы?.. — добавил он раздумчиво. — Но что на них погрузишь?

Павлов подавил вздох и холодно проговорил:

— Спасибо за разъяснение. И все-таки нужно придумать, как шевелиться и ползать именно в пургу. В боевой обстановке не будут дожидаться солнышка и чистых дорожек.

Замолчали надолго. Похоже, все только и слушали надоевшую песню пурги.

— Однажды, — Ветров словно только очнулся, — офицер из верхнего штаба — не помню его фамилии — уже поднимал такой вопрос. И потом… — Замполит повернулся к Малышеву: — Василий Егорович, помните, прошлой осенью, вы тогда еще за главного оставались, адмирал настоятельно советовал к кому-то слетать, посмотреть, как там у них сделано…